Для обладающего самосознанием представителя Homo sapiens, наблюдающего эволюционный процесс «изнутри», по мере возрастания объективных предпосылок свободы – возможности делать ничем не ограниченный выбор из нескольких альтернативных вариантов развития событий, возрастает ответственность за близкие и отдаленные последствия такого выбора, которые оказывается невозможным предвидеть заранее в полном объеме. Ощущение отсутствия свободы возвращается, с тем, однако отличием, что источник принуждения видится уже в ситуации цугцванга – результатах предшествующих актов выбора.
Общей тенденцией всех трех форм (технологической социокультурной и биологической) эволюционного процесса, в которых участвует человек, по отдельности является возрастание уровня организации, приспособленности и адаптивности. (В теории биологической эволюции эта глобальная тенденция носит название анагенеза).
Однако она может быть замещена прямо противоположной в результате их нелинейного интегрального взаимодействия. Результатом в таком случае становится «выживание» более примитивных со сниженным уровнем интеллекта эволюционных форм [Bostrom, 2004]. С момента обособления человека как носителя Разума его стратегия выживания предусматривала решение триединой задачи:
1. Обеспечение социополитической безопасности, т. е. внутренней стабильности и пластичности отдельных социальных общностей (социумов) – рода, племени, затем коммуны, государства и т.д. ;
2. Обеспечение геополитической безопасности конкретной общности в системе отношений между различными социальными группами;
3. Обеспечение экологической безопасности – выживания данного социума в изменяющейся природной среде.
Технологический прогресс, обеспечивающий, прежде всего, совершенствование военной техники и средств покорения природы, выступал как основной способ достижения приемлемого уровня внешней безопасности общества. Эволюция духовной культуры, обеспечивала безопасность внутреннюю.
В техногенной цивилизации обе они в значительной мере зависят от развития науки и технологии. При этом относительная важность внутренней безопасности человечества непрерывно растет и это имеет серьезные последствия для эпистемологической (познавательной) ситуации.
Как считает российский социолог А.П.Назаретян условием выживания человечества вообще и технологической цивилизации в особенности достаточно высокий уровень «техно-гуманитарного баланса»: чем выше энергетическая мощность технологий, тем более эффективные социокультурные регуляторы их использования [Назаретян, 2001].
Сама эта мысль не является чем-то принципиально новым. Аналогичную концепцию предлагал еще основатель биоэтики Р. Ван Поттер полвека назад. Один из единомышленников А.П.Назаретяна справедливо заметил, что речь идет не столько и не столько о научной гипотезе, сколько о философско-мировоззренческом постулате. Необходимым и достаточным эмпирическим обоснованием этого постулата служит само существование человечества, не имеющего генетически детерминированной программы ограничения агрессивности в отношении особи своего вида. (Физическая слабость человека, о которой писал еще Ф.Ницше, делала давление естественного отбора, благоприятствовавшего наследственному закреплению таких программ, слишком незначительным – в отличие от большинства хищников).
Эффективность подобного рода культурных ограничителей кажется не столь уж большой. Однако, как показывают некоторые расчеты, величина относительной (т.е. сопоставленной с численностью населения на данный момент) смертности вследствие актов насилия (войны, терроризм, репрессии, геноцид и т.п.) оставалась на протяжении XIX-XX веков более-менее постоянной – порядка 1-2%, а в сравнении с предшествующими эпохами (когда она достигала 30%) даже снижалась.
Конечно, очевидна приблизительность таких статистических выкладок и ее зависимость от политических и идеологических позиций исследователей. Далее, даже если они и верно отражают общую тенденцию, то объяснение не обязательно должно сводиться к технолого-культурной коэволюции, совершенствованию морали (Кстати, как выразить этот показатель в численном виде?) и проч. Причины могут заключаться во взаимной обусловленности прогресса различных типов технологий – средств нападения и защиты, например. Еще один фактор стабилизации – чрезмерно быстрый технологический прогресс и неспособность общества к нему адаптироваться вызывают гибель значительной части населения, социоэкономический или даже цивилизационный кризисы Легко просчитываемый результат всех этих процессов – упадок науки и технологии, т.е. возвратное движение к прежнему стационарному уровню. Опять очевидный пример – опустынивание территорий орошаемого или подсечного земледелия, кочевого скотоводства и закат практикующих эти технологии цивилизаций.
Эти факты попутно снимают одно из наиболее серьезных на наш взгляд возражений против применения коэволюционного подхода к взаимоотношениям природы, общества и технологии. [Лебедь, 2006, с. 184-190]. Сопряженная эволюция двух систем, как принято считать, возможна только в случае близости или совпадения скоростей их эволюционных преобразований. В противном случае более быстро эволюционирующая система просто навяжет более «медленной» свой вектор временных трансформаций. Это соображение выглядит вполне обоснованным, но лишь тогда, когда скорости различных форм эволюционного процесса являются постоянными во времени. Между тем в общем виде этот вывод не верен, даже в отношении собственно биологической эволюции. Современная синтетическая теория (биологической) эволюции постулирует наличие разнообразных механизмов, в результате действия которых периоды относительно постоянной скорости эволюционных изменений сменяются резким ускорением темпов эволюционных преобразований. (В первую очередь это касается так называемой макроэволюции – эволюции систем надпопуляционного и надвидового уровня сложности). Темпы преобразования экосистем различного уровня сложности, например, в период так называемой экологической катастрофы возрастают на несколько порядков, оказывая мощное воздействие на ход социокультурных процессов. Таким образом, взаимоотношения между технологическим прогрессом и социокультурной эволюцией развиваются неравномерно, рывками, проходя через фазу кризиса.
Очевидно, возникает потребность в целостной методологии, в качестве которой, может выступать глобальный эволюционизм, предусматривающий рассмотрение интеграции новейших высоких технологий как процесса обуславливающего и обусловленного социокультурными и геннокультурными трансформациями. В основе этого процесса лежат два альтернативных, но взаимосвязанных способа кодирования, воспроизводства, и преобразования информации, имеющей приспособительное значение – биологическое (генетическое) и социокультурное наследование. В настоящее время уже четко просматривается возможность появления еще одного способа – компьютерного. Таким образом, с одной стороны биологическую и социокультурную эволюцию можно рассматривать как некие «информационные технологии», с другой, – говорить об инвариантности процессов биологической, социокультурной и «технологической» эволюции (Аналогия биологической эволюции и технологического развития приобрела широкую популярность в отечественной литературе со времени появления русского перевода «Суммы технологии» Станислава Лема, впервые опубликованной на польском языке в 1964 г. [Lem, 1984])..
С нашей точки зрения наиболее существенным недостатком теоретического подхода А.П.Назаретяна есть то, что он уже по определению бинарный – из него выпадает собственно биополитическая составляющая развития цивилизации. Игнорирование этой составляющей приведет к существенным искажениям в общей картине тенденций развития био- и ноосферы, а тем более – прогноза будущей их эволюции. Поэтому с нашей точки зрения более адекватное наименование для новой области междисциплинарных исследований – концепция социобиологической и технокультурной (техносоциальной) коэволюции.
Фукуямовский тезис о «конце истории», популярный на Западе в конце ХХ века может оказаться ложным. К такому выводу пришел сам автор концепции – Ф.Фукуяма, заявившей в своей последней монографии, что происходящая в последние годы биотехнологическая революция. «Это не просто технологическая революция в нашей способности декодировать ДНК и манипулировать ею... Эта научная революция опирается на открытия и достижения в ряде взаимосвязанных отраслей, помимо молекулярной биологии, включая когнитивные науки о нейронных структурах мозга, популяционную генетику, генетику, генетику поведения, психологию, антропологию, эволюционную биологию и нейрофармокологию» [Fukuyama, 2002; Фукуяма, 2004]. Российский философ Б.Г.Юдин амечает: «Одна из отличительных особенностей нашего времени состоит в том, что не только те науки, которые некогда были названы объясняющими, но и науки гуманитарные, которые принято характеризовать как понимающие, все в большей мере воспринимаются – о более того, осознают себя – как науки технологические, позволяющие изменять человека» [Юдин, 2004].
Перед человечеством – два несовместимых методологических подхода к проблеме биовласти и два альтернативных сценария развития человечества.
По первому сценарию человечество принимает на себя ответственность за последующее течение собственной биологической эволюции (название одной из научно-популярных статей на эту тему – «Второе изгнание из Рая»).