Облихованного человека немедленно брали под стражу, а его имущество описывали.
В назначенный день обвиненного приводили на суд к губному старосте, в губную избу. Если обвиненный запирался, не хотел рассказать подробности преступления, назвать соучастников и т. п., то его подвергали пытке. По свидетельству Г. Котошихина, одним из самых употребительнейших видов пытки был такой: обвиняемому связывали сзади руки в опущенном положении, привязывали к ним веревку, которую перекидывали через блок, укрепленный в потолке, и этой веревкой тянули руки вверх, причем оне, по мере поднятия тела, выворачивались из плеча. В этом положении пытаемого били кнутом или палкой, встряхивали, подпаливали медленным огнем и при этом расспрашивали, признает ли он себя виновным, сделать ли вот это и это, были ил тут такие-то и т. п. Редкий мог стерпеть мучительную боль и не ответить на вопросы так, как того желал судья, т. е. зачастую совершенно несогласно с истиной; невинному приходилось в таких случаях наговаривать на себя, виновному говорить не то, что он мог бы сказать.
Пытке обвиненный подвергался не один раз, а три. Если в первой пытке он сознавался в том, в чем его обвиняли, его пытали еще раз: не виноват ли, дескать, в иных разбоях и грабежах. Если пытаемый оговаривал кого-либо в соучастии, оговоренного ставили с ним «с очей на очи», т. е. приводили на суд, ставили перед обвиняемым и спрашивали, знает ли он его, и при этом снова пытали, не снимает ли, дескать, оговора, не скажет ли, что он оговорил приведенного ложно. Все оговоренные привлекались к делу; это называлось привлечение «по языку». Оговоренного арестовали, и если оговоривший продолжал и на пытке утверждать, что говорит правду, начиналось дело и тоже с пыткой против оговоренного. Запрещено было только давать веру оговору обвиняемых тех, кто его представил на суде и захватил на месте преступления.
Пытке в Московском государстве подвергались лица всех чинов без исключения, кроме думных, которые не могли быть и наказываемы телесно. Если, напр., на обыске говорили, что какой-то помещик составил шайку разбойников из своих холопов и грабит вместе с ними, то хватали и помещика и его холопов, но прежде пытали холопов, а потом самого помещика.
Обвиненного в преступлении ожидала смертная казнь или кнут. Смертью казнили через повешение, обезглавливание, утопление, сажание на кол и т. п. Чаще всего употреблялось повешение, а другие виды казни употреблялись редко, разве за какие-нибудь необычные преступления. За воровство и даже убийство, если это не был разбой, т. е. убийство, соединенное с грабежом, смертной казни подвергали редко; в большом ходу был кнут и батоги.
Иностранцы, наблюдавшие тогдашнюю русскую жизнь, ярко обрисовывают жестокость этих наказаний. Батоги были самым обыкновенным и употребительным наказанием, которому одинаково подвергались и простые и чиновные люди за важные и не важные нарушения закона. В Москве, по замечанию одного иностранца, редкий день проходил без того, чтобы кого-нибудь не били на площади батогами. Часто употреблялся и кнут, который иностранцы описывают, как самое жестокое и варварское наказание. По уложению, вора, попавшегося в первый раз, после пытки били кнутом, резали прочь левое ухо, заключали в тюрьму на работу в кандалах на два года, а потом ссылали на жительство в украинные города. Попавшегося в воровстве во второй раз тоже били кнутом, резали прочь правое ухо, сажали в тюрьму на работу на четыре года и потом ссылали на жительство в украинные города; за третье воровство присуждалась смертная казнь. На место казни преступника вывозили с зажженной восковой свечей, которую он держал в связанных руках.
Один иностранец так описывает виденное им в 1634 году в Москве наказание кнутом девятерых преступников, в числе которых была одна женщина, воровски продававших запрещенный тогда табак и водку; кнут был из воловьей жилы и имел на конце три хвоста, острые как бритва, из невыделанной лосиной кожи. Преступникам дали 25 ударов, преступнице – 16. При наказании на площади присутствовал подьячий с бумагой в руках, где означено было число ударов для каждого преступника; всякий раз, как палач отсчитывал предписанное число, подьячий кричал: «Полно!». Затем преступников связывали парами, продававшим табак повесили на шею по рожку с табаком, а продавцам водки – по склянке с этим напитком, и в таком виде повели всех по городу, и хотя некоторые из них еле стояли на ногах, их все таки продолжали бить. Проведя с полмили по улицам, их повели опять на площадь, где происходила казнь, и тут отпустили.
Иностранцы, рассказывая о московском судопроизводстве, резко подчеркивают его грубость и жестокость. Мелкие служащие суда, подьячие, доводчики и приставы обращались очень жестоко с подсудимыми. Иногда человека, обвиняемого в каком-нибудь грошовом деле, если он не мог представить поручителей, хватали, заковывали в цепи и сажали в тюрьму, где он должен был сидеть иногда очень долго, пока дело его не назначалось к слушанию. Такой обвиняемый, быть может, несправедливо, находился, однако, всецело в распоряжении тюремщика-доводчика или пристава и должен был много терпеть от его произвола и вымогательств. Ходатаев и поверенных никаких на суде не допускалось, и каждый сам должен был, как умел, излагать свое дело и защищаться.
Так как суд в Московском государстве был неразрывно связан с управлением, а лица, ведавшие областное управление, были в то же время и судьями, то понятно, что высшие места по управлению в Московском государстве, сосредоточенные в Москве, приказы, были и высшими судами, по сравнению с судами воевод, земских судеек и губных старост.
Почти всякий приказ имел свою долю судебной власти, так как почти к каждому приказу были приписаны города, доходы с которых в этот приказ поступали.
Для жителей этих городов приказ, собиравший с них деньги, и был важнейшим судебным местом, сюда они жаловались и на «неправду» своих судей, от этого приказа зависевших, как управители. Так, город Романов был приписан к Посольскому приказу – здесь романовцы и судились, когда были недовольны судом своих судей. Недаром и начальники носили звание судей. Затем каждый приказ судил тех людей, которые были подчинены ему по роду своих занятий или службы. Так, например, даже мастерская Государева палата чинила расправу между мастеровыми людьми, работавшими на дворец.
Большое судебное значение имели приказы Поместный и Холопий – названия их уже показывают, какие дела могли там вершиться. Были еще и чисто-судебные приказы – Судные приказы Московский и Владимирский, ведавшие преимущественно запутанные случаи в гражданских делах вообще и гражданские дела служилых людей в частности. Приказ Большого Прихода, т. е. ведомство государственных доходов, судил гостей, откупщиков и таможенников. Ямской приказ, ведомство путей сообщения, судил ямщиков. Монастырский приказ судил по жалобам на духовенство и монастырских крестьян. Приказ Разбойный ведал, как показывает его название, дела уголовные. Разбойный приказ утверждал всех судей по разбойным делам; сюда составлялись списки со всех судных дел по разбоям, вершившихся в городах.
При таком обилии мест разного значения, к которым можно было обратиться с просьбой начать судебное разбирательство, положение московского человека тех времен бывало иногда довольно незавидное: при обилии судей он часто не знал, куда ему надо обратиться за судом. Одно и то же дело могло начаться в разных приказах: или в том, которому было подсудно дело. Так, в 1621 г. Владимирский Судный приказ поднял судное дело против шуйского губного старосты, как служилого человека. Но шуйский губной староста мог подлежать суду Разбойного приказа, как лицо ему подначальное, а как шуянин – приказу Галицкой четверти, к которому Шуя была предписана.
Только Уложение царя Алексея внесло несколько больше порядка в эту путаницу судей и судебных мест.
Высшее в Московском государстве место, ведавшее судебные дела, куда обращались за решением очень сложных и запутанных случаев и самые приказы, была Боярская Дума. Судебные дела поступали в Думу по докладу судей приказов. Судья приказа докладывал дело царским думцам устно. Бояре слушали и, «поговоря», ставили свое решение. Непременно в Думе разбирались дела по жалобам на наместников и воевод, причем Дума сама назначала размеры штрафа с обвиненного.
Бояре рассматривали всякое прошение, поступавшее в Думу, и если находили его законным, то решали дело; если же находили, что данное дело может по закону решить и соответствующий приказ, то пересылали его туда. Наконец Дума судила все те дела, которые передавал на ее рассмотрение царь.
Выше думского боярского суда был и мог быть только суд царя. Судиться прямо у великого государя добивались, как особенной чести, и эта честь жаловалась очень немногим по особой грамоте, называвшейся тарханной. Тарханные грамоты выдавались преимущественно монастырям. Царь Иван отменил тарханные грамоты, но оне как-то все же продолжали действовать и в XVII в. Никакой земский судейка, никакой губной староста не имел права въезда во владения, обозначенные в тарханной грамоте: там судил сам царь или боярин, которому царь прикажет.
При царе Иване Васильевиче Грозном для разбора просьб, подаваемых царю, был учрежден особый приказ, названный Челобитным. «Как государь куды пойдет, - говорит Котошихин, - бьют челом всякие люди, и перед государем (идущий) боярин и дьяк того приказу принимают челобитные и по ним расправу чинят, а которых дел не могут (рассудить), те к государю вносят». При царе Алексее Михайловиче подобное значение имел и приказ Тайных Дел.
Таков был в общем суд в Московском государстве XVI-XVII вв. Свою основную черту – нераздельное соединение судебной власти с властью по управлению – старинный суд сохранил до времен Петра Великого, когда была сделана попытка разделить дело суда и управления, но только со времен императрицы Екатерины II суд отделяется от управления. Другие свойства – многописьменность, тайну судебного производства, медленность его – русский суд сохранил еще дольше, до преобразования суда при императоре Александре II, давшем России суд гласный, скорый, правый и милостивый.
Список литературы
Б. Н. Чичерин, «Областные учреждения России в XVII в.»
Ф. М. Дмитриев, «История судебных инстанций»
В. Сергеевич, «Лекции и исследования по древней истории русского права»
В. О. Ключевский, «Сказания иностранцев о Московском государстве»; его же, «Курс русской истории», ч. III
Б. И. Сыромятников, «Очерк истории суда в древней и новой России»; и другие сочинения.