Гаман, который отозвался на труд Михаэлиса работой под названием «Опыт по одному академическому вопросу» (Versuch über eine akademische Frage), видел в его трактате недостатки по той же причине, по которой он впоследствии выступил с критикой Канта: и в том, и в другом сочинении отсутствовало рассмотрение трансцендентальной роли языка. Заметим, что Гаман прибегал в своей полемике с Михаэлисом к лингвистическому анализу в очень современном смысле, но эта полемика, кроме того, представляет интерес также по той причине, что сама тема конкурсного сочинения Михаэлиса связана с установлением и изучением особенностей языковой картины мира с целью разработки методов ее изменения. Прежде всего, Гаман указывает на то, что постановка вопроса о взаимовлиянии мнений и языка требовала предварительных пояснений, которые не были даны. Он намерен восполнить этот недостаток и сделать исследование Михаэлиса и постановку вопроса более понятными для «простого» читателя, предложив некоторые разъяснения.
Во-первых, он считает необходимым уточнить понятия «мнения», «язык» и «влияние», лежащие в основе исследования. С точки зрения Гамана, значение слова «мнения» в употреблении Михаэлиса неясно, так как в его сочинении мнения «то приравниваются к истинам, то противопоставляются им» [Hamann, 1821, 120], однако Гаманн только констатирует этот факт, но не предлагает своей дефиниции.
Слово «язык» очень многозначно, подчеркивает Гаман, сам же фактически приравнивает понятие «язык» к языковой картине мира, указывая на связь языка и мышления, или имеет в виду высказывания. Он пишет: «Отношение и связь между способностью нашей души к познанию и способностью нашего тела к обозначению является довольно часто встречающимся представлением, характер и границы их изучались, однако, пока мало», а далее высказывает, по сути, мысль о существовании типологического ядра в картинах мира разных языков, указывая на то, что «должны поэтому существовать сходства во всех человеческих языках, основанные на идентичности нашей природы и сходствах, необходимым образом существующих в обществе в узком кругу понятий» [Hamann, 1821, 121].
Слово «влияние» в постановке задачи содержит в себе, согласно Гаману, изначальную предпосылку, которая «не пришлась бы по вкусу ни лейбницианцу, ни академисту. Первый сказал бы, возможно, «гармония», а сомневающийся слишком осторожен, чтобы принять на веру воздействие вещей друг на друга из-за их простой связи между собой, поскольку слишком часто бывает один и тот же язык при противоположных мнениях и наоборот» [Hamann, 1821, 121-122].
Здесь мы сделаем небольшое отступление, приведя комментарий Гамана к этому слову, чтобы коснуться характерной манеры язвительной критики, к которой он прибегает не только в «Метакритике», но и во многих других сочинениях: «Я, впрочем, охотно соглашусь с этим выражением, – пишет он, – поскольку думаю даже, что какой-нибудь автор с помощью тихого влияния на мнения и на язык ученого цеха может воздействовать на большинство голосов, исследование чего, однако, относится к казуистике и алгебре удач» [Hamann, 1821, 122]. Язвительность Гамана едва ли имеет своим основанием процедуру или даже результат голосования в Академии при определении победителя конкурса. Возможно, она объясняется его религиозными убеждениями, противоречие которым он нашел в сочинении Михаэлиса: «Опыт по одному академическому вопросу» был помещен в сборнике под названием «Крестовые походы филолога», на титульном листе которого был изображен козлиный профиль Пана с рогами. Нельзя исключить и свойственную Гаману склонность к критической реакции на труды своих коллег, даже самых близких ему людей, как это было, например, с «Трактатом о происхождении языка» его друга Гердера. Об этом подробно пишет Гегель в работе «О сочинениях Гамана», подчеркивая в частности: «Это общая, но отнюдь не благожелательная черта: Гаман бывает так возбужден именно публикациями своих лучших друзей, набрасываясь на них в сочинениях, которые, даже будучи предназначенными к печати, исполнены, по его обычной манере, страстной горячности и издевки и даже не лишены того, чтобы восприниматься как злая насмешка и обида» [Гегель, 1835, 68].
Чтобы раскрыть разные стороны смысла академической задачи, Гаман подразделяет ее на три положения, которые позволяют, с его точки зрения, лучше разобраться в ней и составить более правильное суждение.
Положение 1. «Природный способ мышления оказывает влияние на язык» [Hamann, 1821, 122]. Мысль Гамана состоит в том, что все огромное многообразие наблюдений и фактов всемирной истории, исторического развития отдельных народов и более мелких общностей (сословий, сект, групп и отдельных людей), данные сопоставительного изучения нескольких языков и развития какого-либо одного языка в разное время и при разных обстоятельствах можно свести к простым принципам и составить классификацию. «Если наши представления, – пишет он, – направляются точкой зрения души, а она (точка зрения. – Л.Л.) определяется, по мнению многих, положением тела, то нечто подобное можно применить к телу целого народа» [Hamann, 1821, 122-123]. Это понимается так, что направление развития языка народа согласуется с его способом мышления, с направлениями его мысли. Народ обнаруживает присущий ему способ мышления не только во внешних формах организации своей жизни, в своих законах, обычаях и т.п., но и в характере, формах, законах и обычаях (под которыми Гаман понимает практику употребления) своего языка. Тем обстоятельством, что язык формируется согласно направлению мысли, объясняются идиоматические особенности, сравнительное богатство и одновременно сравнительная бедность одного и того же языка в той или иной его части, что заставляет расценивать разные языковые явления то как его совершенство, то как несовершенство и т.п. Все это неповторимое своеобразие и составляет, согласно Гаману, то, что понимают под гением языка. При таком рассуждении гений языка и есть, по сути, способ мышления народа, если «направленность внимания и предметы, на которые оно обращено, могут расширять или ограничивать язык народа и придавать ему тот или иной вид» [Hamann, 1821, 125].
Положение 2. «Модные истины, предубеждения внешней видимости и авторитетности, циркулирующие в народе, создают как бы искусственный и случайный способ мышления народа и оказывают особое влияние на его язык» [Hamann, 1821, 125]. Гаман приводит примеры такого рода влияний на немецкий язык и дает прогностическую оценку того развития языка, которое может быть ими обусловлено: «Видимость математической учености и привлекательность французских и английских писателей вызвали у нас большие изменения противоположного характера. Настоящей удачей для нашего языка стало то, что эта мания перевода и мания демонстрирования словно бы ставили преграду друг другу; последняя превратила бы его в венок из роз считанных искусственных слов, а первая – в сеть, которая улавливала бы и удерживала добрых и худых рыб разного рода» [Hamann, 1821, 125].
При исследовании влияния мнений на язык необходимо, по мысли Гамана, принимать во внимание фактор двоякой обусловленности способа мышления: мнения влияют на способ мышления, способ мышления формирует язык. Мнения он подразделяет на два вида. Мнения первого вида составляют неподвижный способ мышления народа, а мнения второго рода – подвижный способ мышления. Неподвижный способ мышления можно считать, с точки зрения Гамана, древнейшим, а подвижный – новейшим. Для иллюстрации этой мысли Гаман приводит историю шляпы в баснях Геллерта, а также учение врачей о теле человека, которое претерпевает определенные изменения в течение короткого цикла в несколько лет и все же остается тем же самым, и так повторяется на протяжении всей земной жизни человека от зачатия до тления. Из рассуждения Гамана остается, правда, непонятным, приравнивает ли он неподвижный способ мышления к коренному, а подвижный – к навеянному духом времени.
Положение 3. «Сфера языка простирается от складывания букв до шедевров поэтического искусства и тончайшей философии, эстетического вкуса и критики; характер языка приходится отчасти на выбор слов, отчасти на образование оборотов речи» [Hamann, 1821, 127]. В силу многозначности слова «язык» Гаман говорит о необходимости дефиниции и предлагает при этом исходить из коммуникативной функции языка и определять его, в зависимости от цели коммуникации, как средство сообщения наших мыслей и как средство понимания мыслей других. Коммуникативной функции языка Гаман придавал большое значение, считая общительность сущностным признаком языка и разума. В письме Якоби из Кенигберга он пишет 25 апреля 1787: «Разум невидим, [он] без языка; но, конечно, язык есть единственное выражение души и сердца для раскрытия и сообщения нашего сокровенного» [Hamann, 1819, 349], и добавляет спустя пять дней: «Общительность есть истинный принцип разума и языка, посредством которых модифицируются наши ощущения и представления» [Hamann, 1819, 356].
Эту двоякую направленность коммуникации, сообщение своих мыслей и понимание мыслей других, Гаман называет «двойным намерением» и кладет ее в основу понимания задачи, поставленной Академией наук: «Отношение языка к этому двойному намерению стало бы, таким образом, основной теорией, из которой явления взаимовлияния мнений и языка можно было бы как объяснить, так и считать заранее заданными» [Hamann, 1821, 127].
Вводя понятие «отношение языка к двойному намерению», Гаман считает, что он дает тем самым ключ к решению задачи. Он не берется сам разрешить этот вопрос, поскольку, во-первых, сомневается в наличии читательского интереса к разработке проблемы отношения языка к двойному намерению, а во-вторых, не ожидает от суждения читателей ничего «ни для своего имени, ни для своего кошелька». Вместе с тем он высказывает уверенность в возможности дать ответ на поставленный Академией вопрос, исходя из этого понятия. Со ссылкой на Аристотеля (Республика, кн.2, гл.10) он пишет: «У нас нет недостатка в наблюдениях, с помощью которых можно довольно точно определить отношение языка к его попеременному употреблению. Уразумение этого отношения и умение применять его имеет также касательство к духу законов и к тайнам правительства» [Hamann, 1821, 129].