Приведу один пример. Считается, что в результате групповой дискуссии индивиды склонны принимать более рискованные решения (cf. Dion, Baron & Miller, 1970; Wallach, Kogan & Bem, 1964). Исследователи в этой области очень внимательны к тому, чтобы экспериментальные субъекты оставались в неведении относительно этого факта. Если бы субъекты знали это, они могли бы либо свести на нет данный эффект групповой дискуссии, либо могли бы вести себя так, чтобы соответствовать ожиданиям экспериментатора. Однако, будь сдвиг к риску общеизвестным феноменом, наивных субъектов просто не существовало бы. Члены культуры могли бы последовательно компенсировать тенденции групповой дискуссии, связанные с риском до тех пор пока такое поведение не стало бы естественным.
В целом, растущее знание принципов психологии освобождает индивидов от поведенческих выражений этих принципов. Общеизвестные принципы поведения становятся частью исходной информации в процессах принятия решений. Как заметил Winch (1958), “поскольку понимание чего-либо требует понимания противоположности этому, тот, кто с пониманием делает X, должен также видеть возможность делания не-X” (p. 89). Знание психологических принципов делают субъекта чувствительным и внимательным к соответствующим аспектам как внешней среды, так и его самого, что сказывается на его поведении. Как сказал May (1971): “Каждый из нас получает социальное наследство в виде груза тенденций, которые, хотим мы того или нет, формируют нас; но наша способность осознавать этот факт спасает нас от опасности быть жестко детерминированными” (p. 100). Так, знания невербальных проявлений стресса или расслабления (Eckman, 1965) позволяет нам избегать этих проявлений вне зависимости от того, полезно это нам или нет; знание, что находящиеся в беде люди менее склонны принимать помощь, когда рядом много посторонних (Latane & Darley, 1970), может усилить наше желание предложить свою помощь в такой ситуации; знание, что [мотивационное] возбуждение может влиять на то, как люди интерпретируют события (Jones & Gerard, 1967), может порождать осторожность в интерпретациях, когда это возбуждение слишком сильно. В каждом приведенном примере знание увеличивает число альтернативных действий, а предыдущие поведенческие паттерны изменяются или исчезают.
Бегство к свободе
Мы можем проследить историческую инвалидацию психологической теории дальше по направлению к распространенным в западной культуре представлениям. Самым важным здесь, по-видимому, является беспокойство, который люди испытывают при уменьшении числа их альтернативных способов реагирования. По Фромму (Fromm, 1941), нормальное развитие включает в себя приобретение сильных мотивов автономного существования. Weinstein & Platt (1969) обсуждали, в общем, тот же самое в терминах “человеческого желания быть свободным” и связывали эту диспозицию с развитием социальной структуры. Brehm (1966) использовал эту же диспозицию в качестве краеугольного камня своей теории психологической реактивности (psychological reactance). Стойкость этой выученной ценности имеет важное значение для долговременной валидности социально-психологической теории.
Валидные теории социального поведения вносят весомый вклад в систему социального контроля. Индивид становится уязвим в той степени, в которой его поведение предсказуемо. Другие становятся способными с минимальными для себя затратами изменять условия среды, в которой тот находится, или свое поведение по отношению к нему. Так же как военный стратег подставляет себя под удар, когда его действия становятся предсказуемыми для противника, руководитель организации, чье поведение поддается надежному прогнозированию, может потерять свое преимущество перед своими подчиненными. Так знание становится властью в руках других. Отсюда следует, что психологические принципы ставят под угрозу всех тех, для кого они являются верными. Стремление к свободе, таким образом, потенциально может стимулировать поведение, инвалидирующее психологическую теорию. Мы удовлетворены принципами изменения установки до тех пор, пока они не начинают использоваться в информационных кампаниях, направленных на изменение нашего поведения. Когда это происходит, мы начинаем возмущаться и сопротивляться воздействию. Чем большим прогностическим потенциалом обладает теория, тем быстрее и шире знание о ней распространяется среди населения, и тем чаще и сильнее реакцией на нее бывает такой, которая описана выше. То есть, сильные теории в большей мере и быстрее, чем слабые подвержены инвалидации.
Личная свобода – не единственная ценность, влияющая на смертность социально-психологической теории. В западной культуре не меньшей ценностью считается уникальность или индивидуальность. Популярность книг Эриксона (1968) и Олпорта (1965) частично связана с тем, что они поддерживали эту ценность. Недавнее лабораторное исследование продемонстрировало силу ее воздействия на социальное поведение (Fromkin, 1970). Психологическая теория со своей номотетической структурой нечувствительна к уникальным проявлениям; индивиды рассматриваются как экземпляры более широких классов. Общий результат такого подхода – дегуманизация психологической теории, и, как заметил Маслоу (Maslow, 1968), то, что пациенты сильно недовольны тем, что их постоянно классифицируют и вешают на них какие-то клинические ярлыки. Точно так же “черные”, “женщины”, “активисты”, “учителя” и “пожилые люди” далеко не в восторге от того, как объясняется их поведение. Таким образом, мы с вами можем стремиться инвалидировать теории, которые деперсонализируют нас.
Психология и последствия просвещения
Выше мы рассмотрели три способа, которыми социальная психология изменяет поведение, которая она намерена изучать. Перед тем как перейти ко второй части наших рассуждений – об исторических условиях психологической теории – мы сначала затронем проблему нейтрализации эффектов, о которых говорилось выше. С целью сохранить внеисторическую валидность психологических принципов наука могла бы быть изъята из общественной сферы, а научное понимание могло бы быть сделано прерогативой избранной элиты. Эта элита, конечно, находилась бы под опекой государства, поскольку никакое правительство не рискнуло бы иметь у себя под носом закрытую научную группу, втихую разрабатывающую инструменты общественного контроля. Для большинства из нас такая перспектива выглядит отталкивающей, и более приемлемой альтернативой для нас является научное решение проблемы исторической зависимости. Такое решение, в общем-то, вытекает из всего сказанного выше. Если психологически просвещенные люди реагируют на общие принципы психологии сопротивлением, конфронтацией, подчинением, игнорированием этих принципов и т.д., то представляется возможным определить условия, при которых имеет место та или иная из перечисленных реакций. Исходя из теорий психологической реактивности (Brehm, 1966), самоосуществляющегося пророчества (Merton, 1948) и эффектов ожидания (expectancy effects; Gergen & Taylor, 1969), мы могли бы сконструировать общую теорию реакций на психологические теории. Психология последствий просвещения требует, чтобы мы могли предсказывать и контролировать последствия распространения знаний.
На самом деле, хотя психология последствий просвещения и выглядит интересным добавлением к общим теориям, пользы от нее было бы мало. Такая психология сама по себе была бы наполнена ценностями, увеличивала бы число наших поведенческих альтернатив и, возможно, была бы отвергнута в силу того, что угрожала бы автономии индивида. То есть, теория, которая предсказывает реакции на теории, также уязвима и нуждается в защите. Это иллюстрируется на примере детско-родительских отношений. Родители привыкли воздействовать на поведение своих детей, используя прямые вознаграждения. Со временем дети начинают понимать, что при помощи вознаграждения родители добиваются от них желаемого результата, и через осознание этого, выходят из-под контроля. Тогда взрослые начинают действовать в соответствии с наивной психологией эффектов просвещения: теперь они пытаются достичь прежней цели путем демонстрации отсутствия интереса к занятиям детей. Ребенок может купиться на этот трюк, но довольно часто он заявляет что-то типа: “Ты просто говоришь, что тебе все равно, на самом деле ты хочешь, чтобы я это сделала!”. Популярная идиома называет это “обратной психологией”. Разумеется, нужно считаться с исследованиями реакций на психологию эффектов просвещения, но очень легко увидеть, что этот обмен действиями и реакциями на них может продолжаться бесконечно. Психология эффектов просвещения имеет те же ограничения, что и любая другая теория в социальной психологии.
Психологическая теория и культурные изменения
Аргументы, направленные против внеисторичного понимания характера законов социальной психологии, не основаны только лишь на рассмотрении влияния науки на общество. Отдельного внимания заслуживает и другой тезис. Если мы внимательно проанализируем самые важные направления исследований за последнее десятилетие, мы обнаружим, что наблюдаемые закономерности, а следовательно, и основные теоретические принципы прочно связаны с историческими обстоятельствами. Историческая относительность психологических принципов наиболее очевидна в областях, привлекающих повышенный общественный интерес. Например, в последнее десятилетие социальные психологи были очень заинтересованы изучением факторов, определяющих политический активизм (cf. Mankoff & Flacks, 1971; Soloman & Fishman, 1964). Анализ литературы, посвященной этой теме, вскрывает множество несоответствий. Переменные, которые успешно предсказывали активизм на ранних этапах Вьетнамской войны, отличаются от тех, которые успешно предсказывали его позднее. Вывод очевиден ясен: факторы, определяющие активизм, со временем менялись. Поэтому любая теория политического активизма, построенная на более раннем материале, перестает быть валидной в свете более поздних данных. Будущие исследования политической активности в обществе, без сомнения, обнаружат новые факторы, которые можно будет использовать в прогностических целях.