Исходными из этих представлений являются наблюдения, которые ученые проделали в эмбриогенезе, то есть наблюдения за основными этапами внутриутробного развития ребенка.
Чем характеризуется созревание ребенка во внутриутробного развития? Во – первых, это процесс, который происходит в однородной среде, ибо что может быть более однородным, чем условия существования в околоплодной жидкости, которая заполняет плодный мешок и не изменяется в процессе всего развития эмбриона животного или человеческого эмбриона? При таких однородных условиях существования можно констатировать совершенно закономерное и никогда не меняющее своих этапов морфологическое и функциональное созревание. Морфологически это созревание заключается в постепенном изменении форм тела эмбриона, причем это постепенное созревание подчинено удивительному по своему интересу закону. У ученых, наблюдавших развитие человеческого эмбриона, сложилось впечатление, что человеческий зародыш в своем развитии, которое, как известно, исчерпывается девятью месяцами, проходит все этапы филогенеза, начиная от стадии, характеризующей строение тела у низших позвоночных, рыб, затем низших млекопитающих и кончая той стадией, в которой родится ребенок, – стадией, когда его тело уже имеет существенные очертания тела человека. На ранних стадиях развития у эмбриона есть жаберные щели (такие жаберные щели, как у рыб), но постепенно они зарастают и их функциональное место заменяет легочная ткань. На следующем этапе эмбрион переходит к формам строения тела, характерным для наземных животных. На ранних стадиях развития трудно отличить эмбрион человека от эмбриона морской свинки, собаки, и лишь на поздних стадиях развития эмбрион приобретает все черты развитого человеческого тела.[4]
Значит, говорили эти последователи, основной закон морфологического развития в эмбриогенезе сводится к тому, что, во–первых, это развитие носит биологически спонтанный характер, оно не зависит от влияния среды, оно предначертано, заложено программой, которая записано в зародышевой клетке и затем только спонтанно развертывается. И, во–вторых, развитие эмбриона в своих основных чертах повторяет развитие рода.
Этот последний закон был назван законом рекапитуляции или повторения, или основным биогенетическим законом. Согласно этому закону, все развитие подчинено заранее предначертанной программе, заложенной в яйцеклетке. В силу этого, биогенетический закон носит фатальный характер и может быть иначе обозначен как закон преформизма.
Согласно этой основной концепции, внешняя среда может только либо остановить, либо ускорить процесс развития, но никак не может создать новых форм развития. Новые формы развития складываются только в результате мутаций, а эти мутации, как известно из биологии, появляются очень редко и на очень значительном промежутке времени. Они могут быть искусственно вызваны только специальными экстренными воздействиями, какими, например, являются воздействия рентгеновских лучей или радиации.
Представление о фатальной обусловленности морфологического развития программы, заложенные в зародышевой клетке, переносились этими авторами и на развитие нервной системы и на психологическое развитие.
Другой подход к анализу проблемы развития, имеющий не менее длительную историю, чем только что изложенный, связан с общими установками бихевиоризма. Это направление имеет глубокие корни в эмпирической философии и наиболее соответствует американским представлениям о человеке: человек есть то, что делает из него окружение, его среда. Это направление в американской психологии, для которого понятие развития отождествляется с понятием научения, приобретения нового опыта. Большое влияние на разработку этой концепции оказали идеи И. П. Павлова. Американские психологи восприняли в учении И. П. Павлова идею о том, что приспособительная деятельность характерна для всего живого. Обычно подчеркивают, что в американской психологии был ассимилирован павловский принцип условного рефлекса, который послужил толчком для Дж. Уотсона к разработке новой концепции психологии. Это слишком общее представление. В американскую психологию вошла сама идея проведения строгого научного эксперимента, созданного И. П. Павловым еще для изучения пищеварительной систем. Первое описание И. П. Павловым такого эксперимента было в 1897 г., а первая публикация Дж. Уотсона - в 1913 г.
В наиболее ранних исследованиях научения на передний план выступила идея сочетания стимула и реакции, условных и безусловных стимулов: был выделен временной параметр этой связи. Так возникла ассоцианистическая концепция научения (Дж. Уотсон, Э. Газри). Когда внимание исследователей привлекли функции безусловного стимула в установлении новой ассоциативной стимульно-реактивной связи, возникла концепция научения, в которой главный акцент был сделан на значении подкрепления. Это были концепции Э. Торндайка и Б. Скиннера. Поиски ответов на вопрос о том, зависит ли научение, то есть установление связи между стимулом и реакцией, от таких состояний испытуемого, как голод, жажда, боль, получивших в американской психологии название драйва, привели к более сложным теоретическим концепциям научения - концепциям Н. Миллера и К. Халла. Две последние концепции подняли американскую теорию научения до такой степени зрелости, что она готова была ассимилировать новые европейские идеи из области гештальт-психологии, теории поля и психоанализа. Именно здесь наметился поворот от строгого поведенческого эксперимента павловского типа к изучению мотивации и познавательного развития ребенка. [5]
Позднее всего американские ученые обратились к анализу ориентировочного рефлекса как необходимого условия выработки новой нервной связи, новых поведенческих актов. В 50-х - 60-х годах значительное влияние на эти исследования оказали работы советских психологов, и особенно, исследования Е. Н. Соколова и А. В. Запорожца. Большой интерес вызвало изучение таких свойств стимула, как интенсивность, сложность, новизна, цвет, неопределенность и др., выполненное канадским психологом Д. Берлайном. Однако Д. Берлайн, как и многие другие ученые, рассматривал ориентировочный рефлекс именно как рефлекс - в связи с проблемами нейрофизиологии мозга, а не с позиций организации и функционирования психической деятельности, с позиций ориентировочно-исследовательской деятельности.
Доведенная в концепции Б. Скиннера до своего логического конца механистическая трактовка поведения человека не могла не вызвать бурного возмущения многих гуманистически настроенных ученых.
- "Скиннер? О, да это тот самый, который думает, что люди - это крысы в клетках";
- "По Скиннеру, мы все под контролем, куклы, и какой-то хозяйский ум дергает наши веревочки";
- "Скиннер не приемлет человеческих чувств и эмоций, он слишком хладнокровен. Кроме того, он говорит, что нет таких вещей, как свобода и достоинство"[6].
Известный представитель, гуманистической психологии К. Роджерс противопоставлял Б. Скиннеру свою позицию, подчеркивая, что свобода - это осознание того, что человек может жить сам, "здесь и теперь", по собственному выбору. Это мужество, которое делает человека способным вступать в неопределенность неизвестного, которую он выбирает сам. Это понимание смысла внутри самого себя. По мнению Роджерса, человек, который глубоко и смело выражает свои мысли, приобретает свою собственную уникальность, ответственно "выбирает сам себя". Он может иметь счастье выбрать среди сотни внешних альтернатив, или несчастье не иметь ничего. Но во всех случаях, его свобода тем не менее существует [249].
Атака на бихевиоризм и, особенно, на те его стороны, которые наиболее близки психологии развития, начавшаяся в американской науке в 60-х годах, проходила по нескольким направлениям. Одно из них касалось вопроса о том, как следует собирать экспериментальный материал. Дело в том, что опыты Б. Скиннера выполнялись часто на одном или нескольких испытуемых. В современной психологии многие исследователи считали, что закономерности поведения могут быть получены только путем просеивания индивидуальных различий и случайных отклонений. Этого можно достичь, лишь путем усреднения поведения многих испытуемых. Такая установка послужила причиной еще большего расширения масштабов исследования, разработки специальных приемов количественного анализа данных, поиска новых путей исследования научения, а вместе с ним и исследования развития.
Исследователи в европейских странах в большей степени были заинтересованы в анализе качественных особенностей процесса развития. Их интересовали стадии или этапы развития поведения в фило- и онтогенезе. Так, после работ И. П. Павлова, Э. Торндайка, В. Келлера австрийский психолог К. Бюлер предложил теорию трех ступеней развития: инстинкт, дрессура, интеллект. К. Бюлер связывал эти ступени, их возникновение не только с созреванием мозга и усложнением отношений с окружающей средой, но и с развитием аффективных процессов, с развитием переживания удовольствия, связанного с действием. В ходе эволюции поведения отмечается переход удовольствия "с конца на начало". По его мнению, первый этап - инстинкты - характеризуются тем, что наслаждение наступает в результате удовлетворения инстинктивной потребности, то есть после выполнения действия. На уровне навыков удовольствие переносится на самый процесс совершения действия. Появилось понятие: "функциональное удовольствие". Но существует еще предвосхищающее удовольствие, которое появляется на этапе интеллектуального решения задачи. Таким образом, переход удовольствия "с конца на начало", по К. Бюлеру - основная движущая сила развития поведения. К. Бюлер перенес эту схему на онтогенез. Проводя на детях эксперименты, подобные тем, которые В. Келлер проводил на шимпанзе, К. Бюлер заметил сходство примитивного употребления орудий у человекоподобных обезьян и ребенка, и поэтому сам период проявления первичных форм мышления у ребенка он назвал шимпанзеподобным возрастом. Изучение ребенка с помощью зоопсихологического эксперимента было важным шагом к созданию детской психологии как науки. Заметим, что незадолго до этого, В. Вундт писал, что детская психология вообще невозможна, так как ребенку недоступно самонаблюдение.[7]