Вильгельм Вундт: "Введение в психологию" (стр. 3 из 4)

Репродуктивные сочетания возникают из взаимодействия прямого впечатления с элементами представления, принадлежащими к прежним впечатлениям, следовательно, возникающими благодаря акту воспоминания.

Во время экспериментов мы видели, что слово, в общем известного нам содержания, легко можно прочесть моментально, хотя его объем много превышает фокус внимания. Если даже случайно внимание и направится с особой силой на отдельное неверное место, то хотя в этом случае ошибка и будет воспринята, зато аналогичные ошибки в других местах будут непроизвольно исправлены. Суть здесь не в том, что мы не видим неверно напечатанные буквы, но подставляем вместо них те, которые нужны.

То, что мы считаем непосредственно воспринятым, в значительной части зависит от нашего воспоминания о бесчисленных прежних впечатлениях, причем мы пе можем сознательно отделить то, что дано нам прямо от добавленного. Лишь там, где репродуктивные элементы начинают преобладать настолько, что впадают в непримиримое противоречие с остальными нашими восприятиями, мы говорим уже после восприятия об обмане чувств, или «иллюзии». Но это лишь пограничный случай. Так, из слов доклада многие лишь несовершенно долетают до нашего уха, контуры рисунка пли картины лишь несовершенно отражаются в на

шем глазе, тем не менее пробелы эти остаются для пас незаметными.

При взгляде на музыкальный инструмент мы внутренне воспринимаем слабое слуховое ощущение его звука; ружье пробуждает при взгляде на него слабый звуковой образ выстрела, когда же мы слышим выстрел, — репродуцированный зрительный образ ружья. Такие ассоциации представлений из различных областей чувств называются компликациями.

Совместное действие ассимиляций и компликаций называются «узнаванием», или, если область ассоциаций, на которую распространяется узнавание, неопределенно велика, говорят, что «признаем» предмет именно за то, что он есть. Например, мы узнаем знакомого, которого долгое время не видали; мы признаем стол именно столом, хотя бы мы никогда его не видали.

Особенный интерес представляют те, в которых процесс ассимиляции затруднен, потому , что воспринимаемый предмет встречается нам редко, или потому, что он после прежнего восприятия изменился. Например, требуется некоторое время, прежде чем мы узнаем неожиданно встреченного друга, который долгие годы жил вдали от пас. Первоначально впечатление незнакомца, с которым мы встречаемся, кажется измененным благодаря нескольким чертам, которые апперципируются скорее как бы чувством, чем прямо относятся к определенной личности. Таким образом возникает неопределенное чувство чего-то знакомого, которое лишь во втором, по большей части очень быстро совершающемся, акте переходит в действительное узнавание.

В особенности ясно проступает такое разложение ассимиляции в последовательные акты, когда задерживающие ассимиляцию мотивы настолько сильны, что необходима наличность дальнейшего вспомогательного мотива для того, чтобы преодолеть затруднения. Например, кто-нибудь кланяется нам как знакомый, а мы его совершенно не узнаем. Тогда он называет себя по имени, — и вдруг личность его всплывает перед нами как хорошо знакомая. Репродуктивные ассимиляции пришли здесь в движение лишь при помощи нового представления.

Как бы ни неопределенно было чувствование в подготовляющем ассимиляцию периоде, однако оно в каждом данном случае имеет своеобразное качество, которое всецело зависит от свойства узнаваемого предмета. Насколько различны бывают самые предметы, настолько же различны и так называемые их «качества чего-то знакомого». Отсюда можно заключить, что эти качества представляют собой интегрирующие составные части предметов, не их объективной природы, а их воздействия на нас, на нашу апперцепцию: «чувство чего-то знакомого» представляет собою, в сущности, тот эмоциональный характер, который имеет для нас вновь узнаваемый предмет.

Многие относящиеся сюда явления ускользают от обычного наблюдения, так как постоянное повторение делает нас нечувствительными к ним. Но в тех случаях, в которых впечатление сопровождалось более живою эмоциональною окраской, — а его повторение порождало очень отличное от прежнего душевное состояние, в этих случаях мы можем ясно заметить, как первоначальная эмоциональная окраска модифицируется измененным задним фоном, на котором она теперь появляется.

Если мы воспроизведем в памяти какое-либо прежнее переживание или вообще какой-либо прежний период жизни, то каждое из них окажется окрашенным в своеобразное чувствование. Чем с меньшею ясностью выделяются определенные представления, тем более действуют бесчисленные смутные побочные представления, так как они присущи каждому событию и всякому времени нашей жизни, то они порождают соответствующее цельное чувствование даже в том случае, когда более определенная репродукция отдельных представлений совершенно отсутствует. Кому не случалось в течение целых часов испытывать такое чувство, как будто он что-то забыл.

Представление, чувствование, аффект или волевой процесс не бывает неизменной вещью. Бывают лишь изменчивые и преходящие процессы представления, и эти процессы постоянно переплетаются друг с другом в элементах, из которых они составляются. Смутно сознаваемые представления непрестанно воздействуют через свой эмоциональный характер на апперцепцию и благодаря тому вновь возникают из таких сочетаний, которые связывают массу содержаний сознания в одно целое.

Бывают случаи душевных болезней, в которых больной с большой скоростью выкрикивает массу несвязанных слов, часто перемешанных с совершенно лишенными значения звуками. Это явление рассматривают как частичный случай так называемого «вихря идей». И здоровый психически человек может сам в себе вызвать это явление, если он не останавливаясь ни на одной мысли, будет говорить все, что случайно придет ему на ум.

Поэтому нужно допустить скрытые ассоциации, тем более, что они встречаются относительно редко. Одно общее представление соединяет друг с другом все ассоциированные члены.

Представим себе, что ребенок выучил монолог описания пейзажа наизусть, не обращая ни малейшего внимания на значения слов и затем воспроизводит его также бессмысленно. Тогда это место будет отличаться от несвязного ряда слов лишь кажущимся образом, в сознании ребенка они не образуют никакого единого целого. Автор, который создал в своей фантазии эту картину, и читатель, воссоздающий ее, действуют не одинаковым образом. У поэта, прежде чем он написал это место, целое, хотя бы в неопределенных набросках, должно было содержаться в сознании.

Такие понятия, как познание, разум, наука, и даже такие, как обработка, функция, путь, следствие, из которых слагается взятое нами из Канта отнюдь не наглядны. Но если мы обратимся к первоначальному их значению, оно всегда покажется заимствованным из чувственного опыта. Даже самая абстрактная мысль во всех своих составных частях, в конце концов, сводится к непосредственному созерцанию. Слово «познание» замещает для мыслящего человека массу процессов созерцательного познания, благодаря чему «познание» и становится абстрактным понятием, которое само уже не может созерцаться непосредственно. Слово является настоящим представляемым эквивалентом не подлежащего представлению понятия. Слово превращает абстрактную мысль в созерцательный, слышимый и видимый процесс представления. Оно играет роль в нашей жизни, благодаря которой мы принадлежим непосредственной. Это особенное значение первоначального, еще не ослабленного никакими абстракциями созерцания находит свое выражение в том, что обе части человеческой духовной деятельности, которые дополняют друг друга и составляют главную ценность человеческой жизни — наука и искусство, — осуществляют обе эти формы мышления.

Подобно тому как мысль присутствует в нашем сознании как целое, прежде всего воздействующее на апперцепцию лишь через конечное цельное чувствование, чтобы затем в преемственных апперцепциях разложиться па свои отдельные составные части, так и скульптор, живописец, поэт или композитор сначала схватывают произведение искусства в его целом, притом часто лишь в очень неопределенных чертах, прежде чем перейдут к выполнению отдельных частей. При этом и в том и в другом случае как ход мыслей, так и композиция произведения искусства могут, благодаря влиянию промежуточных ассоциаций, измениться, в них могут быть сделаны вставки, дополнения, но закономерное течение самого процесса в общем остается неизмененным. Поэтому как творения искусства, так и выражение мысли в связанных предложениях никогда не бывают простым продуктом ассоциаций. Мы в нашей речи можем без затруднения довести до конца довольно запутанные мысли, несмотря на то, что в начале предложения мы далеко не ясно сознавали отдельные слова и представления, равно как и их связь друг с другом.

Пред художником, схватившим идею большого произведения искусства, и пред философом, захваченным концепцией сложной системы мыслей, уже носится эта идея в целом. Возникают новые ассоциации, вызванные отдельными членами ряда, и если они не подходят к преднамеренному ходу мыслей, то они могут или обратно ассимилировать его, или же совершенно оттеснить. С усложнением продуктов мысли эти побочные явления возрастают до такой степени, что согласный с первоначальным планом непрерывный ход мыслей становится исключением, а преобладание преобразующих его посторонних влияний — правилом.