10
А Квашнин в это время с неким противоречивым чувством принялся за чтение следующего письма:
«Какая-то пустота, ничего не хочется, страшно подумать, что в такой пустоте мне еще придется существовать в этом мире около двух месяцев. Эта пустота приходила ко мне раньше, когда я был еще по младше, как-то меня, когда мне был тридцать один год, меня охватил ужас. Ужас мысли о смерти. У меня была такая полоса. Потом через три года я забыл об этом, стал жить, и вот сейчас это чувство пришло, но оно какое-то немножко другое. Оно не такое страшное, оказывается, как было то, которое я себе придумал раньше. Оказывается, мне не так страшно. Может, потому, что я прожил немалую жизнь, мне уже шестьдесят шесть. И все таки я не считаю себя старым. Я хочу жить, повторяю, я хочу жить, и по правде сказать, я не верю, что меня не будет, просто не верю. Иногда, особенно ночью, меня охватывает такой страх, такое одиночество, просыпаешься, и не можешь понять, что это. Рядом внуки, дети, все спят. Вот недавно буквально на даче, все рядом со мной, но я одинок, я не могу выразить это одиночество, я одинок. И вот это одиночество так же приходило, тогда, когда мне было тридцать два, я это помню, я болел этим где-то два года и сейчас оно вновь пришло. Особенно вечером это одиночество обостряется. Я просыпаюсь, сосу таблетку валидола. Сразу скажу, тяжело. Два раза даже хотел покончить собой. Уходил в туалет, но моя жена за мной следит, за каждым моим шагом. Она как бы полуспит. От нее не куда не уйдешь. Ушел бы, если бы конечно захотел, видимо у меня все равно есть какой-то барьер. Ушел бы и от жены, никто бы и не заметил. Безбожник я, не знаю. Встретил своего друга детства, он мне сказал, что молился бы, верил бы, было бы легче. Безбожник. Все время был коммунистом, вот сейчас даже переживаю за то, что мне до сих пор не поставили телефон, ругаюсь, казалось бы, зачем он мне нужен, вот вчера ругался, беспокоюсь за то, что мне до сих пор не поставили телефон, а стою на очереди телефона уже семнадцать лет. Возникает вопрос, для чего он мне вообще нужен. Как-то пытался научиться молиться общаться с Богом, встал, посмотрел на небо, поднял руки, но ничего не получилось. Не верю я в то, что когда-нибудь опять рожусь. Не верю я ни в христианство, ни в ислам, ни в буддийские философии. Вот сейчас очень много о карме пишут, не верю. И тем не менее, все таки какая-то во мне есть надежда, что я буду жить, только в других формах. Я все таки немножко знаю науки, знаю биологию, в каких-то формах, в детях, во внуках, я буду жить, вот в это я верю, в какое-то биологическое продолжение своей жизни я верю. Все равно я вижу, и потом меня это радует, меня это успокаивает. У меня шесть внуков, когда я говору шесть внуков, мне сразу же становится легче. Я не боюсь. Вот и сейчас пишу, а у меня на столе фотография, я в обнимку со своими внуками. Они у меня все разные. Старшему двенадцать лет, а младшему полгодика. Зашел я как-то один раз в церковь, поговорить об этом, ну, не сам зашел, как-то жена меня завела. Начал было общаться со священником, смотрю на него, а священник сам грешен, видно, что грешен. Видно, что не слушает, а надо бы слушать. Как-то не захотелось ему раскрываться, вот. Пустота, еще раз, какая-то пустота. Но бывает, так прям, забудешься, и начинаешь что то делать, особенно утром, помоешься, побреешься, хватает на полтора часа, а потом, опять. Вот эта дума, меня не покидает. Тяжело. Очень тяжело. Все, что я вам пишу, ни за что не рассказал бы кому-нибудь, даже держусь конечно, я. Стараюсь говорить мало слов, держу все в себе. Честно, хочется, просто хочется, просто кому-то расплакаться, а вот кому - непонятно. Может быть, я готовлюсь, может открою себе того, кому бы я доверился и расплакался. Может быть, это и есть какое-то нечто, с которым я собираюсь расстаться, может быть это и есть Бог. Вот он может и будет открываться. Как ни странно, сплю крепко. Но вот, говорю, если проснусь, какое-то чувство одиночества. А во сне я вижу всегда почему-то сейчас, в последнее время, только свое детство. И почему-то самые, самые счастливые моменты жизни. Что бы я посоветовал, я бы посоветовал всем людям жить каждую секунду, вот каждую секунду жить по-настоящему. Меньше думать о прошлом плохом, и не спешить в будущее, жить каждой секундой. Вот даже сейчас я ощущаю, что все таки даже сейчас живу прекрасно. И время, между прочим, течет медленнее. Я уверен в том, что это все можно изменять. Время течет медленнее.
Пытался общаться со стариками, с пожилыми людьми, ну, которые все таки меня старше на двадцать - пятнадцать лет. Ну, по сути дела, в подобной ситуации, что и я. Знаю, что им осталось жить немного и все-таки, у них немножко другое общение, как-то устали от жизни. Сильно устали от жизни и устали настолько, что не боятся, пожалуй, смерти. Ну и у большинства из них уже чего-то не хватает. Слабость, слабоумие какое-то. И страх уже у них не такой, разве может быть страх у слабоумных детей. Я хочу жить. Нелепость. Единственное, что меня сейчас успокаивает, это возможно у меня через некоторое время появится слабоумие и мне будет легче, я уже не смогу осознавать то, что происходит. Мне станет хуже, а это будет обязательно, мне это врач сказал. Вот сейчас вам написал письмо, и этой пустоты стало меньше».
Всё больше и больше читая эти письма Квашнин убеждался, что перед смертью личность особым образом остается наедине со своей сущностью, которая у большинства людей имеет что-то одно общее. Наблюдения Квашнина привели его к выводу, что ужас и одинокость, которые охватывают личность, думающую о смерти, можно разделить на две части. Во первых, когда нет оснований, думать, что смерть близка, но приходит просто ужас благодаря фантазированию и думе о смерти. Во вторых, когда личность видит, что она уже действительно близка к своему концу, и этот ужас просто меньше, чем являлся в фантазиях ранее, когда еще смерть была далека. Таким образом, ужас, обусловленный страхом смерти, существует только при жизни. В пограничной ситуации этот ужас, в большинстве случаев не такой уж и сильный. Он перестает уже быть ужасом, выдуманным при жизни фантазирующей личностью. По-настоящему, ее еще никто не описал, был еще действительно в пограничной ситуации. Благодаря этим глубоким письмам Квашнин убедился, всё плохое в личности перед смертью уходит и развивается некая чистая доброта, доброта того, истинного, сущности понимаемого слова, не та доброта, которая возникает у личности при жизни. Это не та доброта, которая возникает у личности при жизни, в здоровом состоянии, которая спекулятивная, эгоистичная. Квашнина огорчали письма в которых люди, будучи при смерти оставались злыми, обозленными, агрессивными. Их зло было неверием в конец. Ведь зло само по себе - это жизнь, это надежда, это некая борьба. Когда человек становится добрым, глубоко понимая свой конец, свою обреченность, человек уже верит в свою близкую смерть.
Благодаря письмам Квашнин понимал насколько человек вошел, или не вошел в пограничную ситуацию, или только еще в нее входит. Встречались письма, в которых люди не понимали того, что они уже находятся в пограничной ситуации. В них не было осознания пограничной ситуации. Такие сильные личности не верили, что они умирают, что они уходят. Настолько сильны были они телом и духом, что до последнего стояли на ногах. По видимому смерть таких людей настигала во время работы, во время еще какой-то деятельности. Изнуряя себя деятельностью эти люди до конца не верили, что уходят, что это последние секунды. Они самообманывались и не хотели даже слушать о своем истинном состоянии, о том, что близка смерть, что они обречены. Они полностью сопротивлялись, не хотели даже слушать и до конца жизни купались в собственном самообмане, в иллюзиях, и поэтому им было легче. У них пограничная ситуация, как таковая не возникала, а если она и возникала, то она была очень короткой.
После этих раздумий Квашнин взял следующее письмо:
«В течение всей своей жизни, я истосковался по себе. Я забыл, кто я, что я. И вот сейчас, именно сейчас, находясь в такой ситуации, я понимаю, что я и кто я. Идёт какое-то осмысление. Я истосковался по себе, и вот себя я сейчас чувствую как ни когда ранее. Моя сущность во мне открывается с каждым днем все больше и больше. Оказывается, я не такой конченный человек, оказывается во мне так много добра. Я верю в Бога. И сейчас, только сейчас, понимаю что раньше у меня была не та вера в Бога. Сейчас у меня действительно, что- то есть такое, что позволяет мне говорить, что я религиозный человек и обидно мне, что я не верил в Бога ранее. Что вот жизнь так прошла, без Бога. Ну, вообще, у нас в России не было Бога, и я оказался жертвой нашей системы. Вот поэтому я бы обратился к людям с тем, все открывали Бога, веру в него. Это великое благо. Верю ли я, что после смерти где-то опять появлюсь на свет, перейду в другой мир. Если так прямо сказать, то не верю, , но где-то в глубине своей какая-то маленькая вера есть. Даже, не смотря на то, что я христианин и читал книжки возрождения душ, о реинкарнации, о карме. Ведь это очень модно сейчас. Хочется, конечно, появится еще где-то, когда-то. Более того, я читал библию, и сейчас читаю. Я ведь нашел там много мест, где есть упоминание о том, что человек приходит в мир не единожды. Во всяком случае я так считаю. Сплю очень плохо. По одному часу, два часа в день. Сплю плохо, какой-то бред. Какие-то видения, что-то я видеть начинаю перед собой. Говорят, что некоторые видят ангелов. Не знаю, я вижу какие-то абсурдные картинки, и ничего более, это меня угнетает. Всякая чепуха лезет в голову. Какие-то звуки. А вот вспомнить какие звуки не могу. Я так полагаю, эти все картинки, которые передо мной возникают, - это продукт моего прошлого опыта. Они идут изнутри меня, и, видимо, я не смогу увидеть этих ангелов, которые должны ко мне прилететь. Мой лучший друг умер во сне. И вот я тоже сейчас только об этом и думаю, может мне повезет. Мне ничего не надо. Я только хочу заснуть и не проснуться. И эта мечта меня не покидает, я каждый день думаю об этом. Как сделать так, чтобы заснуть и не проснуться. А сон пока очень плохой. Скажу одно, сейчас как никогда я по другому совершенно произношу слова молитвы, читаю библию, совершенно по-другому. Она для меня открывается иначе. Я даже кладу ее под подушку. Интересно то, что я совершенно не испытываю зависти к тем людям, которые живы, которые живут. Нет у меня этой злой зависти, даже этому удивляюсь. Нет какой-то злобы на людей. Но, что бы я им пожелал, что бы я им сказал. Не уходите от себя, будьте собой! Не закапывайте себя, не ограждайте себя какими-то вещами, благодаря которым вы забываете, кто вы. Я повторяю: я истосковался по себе. И вот сейчас я только сейчас я почувствовал в жизни кто я и что я. И вот я бы хотел, чтобы все люди Мне очень тяжело, так как я не могу найти смысл, смысл жизни. Те потери смысла жизни, которые были у меня в молодости, совершенно выглядят нелепостью, даже сейчас, когда я стою перед глазами смерти, они выглядят нелепостью. Вот сейчас действительно потерян смысл, а те прошлые потери смысла были лишь играми. Вчера я понял одно, что я должен остаться человеком до последних дней своих. Я знаю, что я буду бредить, мне будет тяжело. Я читал где-то, что человек изнуряется, утомляется, устает настолько, что порой желает избавления. То есть он страдает перед смертью настолько сильно, что мечтает об избавлении, мечтает о конце. Сейчас я нахожусь в состоянии нормального сознания, рассуждаю, пишу, умудряюсь себя подбадривать, насколько это мне удается. Ничего не хочется смотреть, ни телевизор, ни читать, ничего. Кажется какими-то пустыми, нелепыми, все эти разговоры, общения, которые я вижу на экране. Какая-то пелена, застыла на моих глазах, закрыла мои глаза, что я не вижу той радости, не чувствую той радости, которую испытывал раньше, когда смотрел телевизор, а телевизор смотреть я любил. Хочется общения знаете с кем? Хочется общения с себе подобными, с людьми обреченными. А где таких найдешь? Ложиться в клинику? Еще я больше всего боюсь в последние секунды остаться одному, в задрипанной палате. До сих пор еще не решил, с кем я хотел бы провести свои последние дни. Пожалуй, такого человека и нет. Обидно. Что либо сказать людям я не могу. Ничего сказать не могу. Если уж что-то и скажу, то это будет как- то неискренне. Не созрел.