Е.А. Климов, О.Г. Носкова
История психологии труда в России
Учебное пособие
ББК 88.4
К49
Рецензенты:
В. А. Кольцова, кандидат психологических наук,
Е. М. Иванова, кандидат психологических наук.
Климов Е. А., Носкова О. Г.
К49 История психологии труда в России. Учеб. пособие. – М.: Изд-во Моск. ун-та, 1992. – 221 с.
ISBN 5-211-02151-7
В пособии рассматривается система психологических представлений о труде и трудящемся, реконструированная на основе памятников материальной и духовной культуры нашего народа в разные периоды его истории (Древняя Русь и средневековье, XVII, XVIII, XIXвв., начало XX в.).
Материал впервые освещается с историко-психологических позиций и существенно дополняет и отчасти меняет сложившиеся взгляды на возникновение и развитие отечественной и советской психологии труда и смежных отраслей психологии.
Предназначено для студентов психологических отделений и факультетов университетов, индустриально-педагогических факультетов вузов и для всех специалистов, интересующихся проблемами человеческих факторов труда и производства.
...Противу мнения и чаяния многих толь довольно предки наши оставили на память, что, применяясь к летописателям других народов, на своих жаловаться не найдем причины. Немало свидетельств, что в России толь великой тьмы невежества не было, какую представляют многие внешние писатели.
М. В. Ломоносов
Полагаем, что наука, как область истинного знания, не имеет национальной принадлежности, хотя и имеет соответствующее происхождение. В конечном счете, истина не может быть русской, татарской и так далее, в этом же роде. Авторам хотелось бы в будущем видеть историю психологии труда, построенную на основе интеграции материалов, добытых в культурах самых разных народов. Но пока что соответствующие вопросы мало разработаны, и далее мы в порядке неизбежного ограничения чаще всего опираемся на материалы, имеющие славянское, русское происхождение.
Представим себе, что наши далекие потомки будут анализировать вещественные памятники нашего времени и, в частности, заметят, что кабина большого трактора подрессорена, снабжена виброфильтрами, установкой искусственного климата. Вполне естественно, что на основании этих вещей они реконструируют психологические, эргономические идеи, которые были свойственны их создателям, включая заботу о комфортных условиях труда водителя, о средствах, снижающих утомление, повышающих производительность труда. Но если мы в свою очередь анализируем вещественные памятники труда наших предков, включая и далеких, то мы тоже не должны приписывать появление «умных» вещей случайным обстоятельствам, но видеть в них реализацию здравых душеведческих идей. Если далекие предки могли придумать и сделать колесо, то не откажем им в способности придумать адекватные и полезные психологические модели.
Здесь необходимо признать существование следующей зависимости. Представим себе некоторую шкалу или параметр: «психологическая идея - внедрение (овеществление идеи), и чем в большей степени рассматриваемый исторический материал характеризуется признаками правого полюса указанного параметра, тем в большей мере требуется именно реконструкция самой идеи. В самом деле человек дописьменной эпохи был, так сказать, «принципиальным внедренцем» - он не мог стремиться делать трактаты, но делал полезные вещественные или функциональные (например, социально-организационные) продукты со следующими эффектами: скажем, удачно организованную охоту на опасного зверя, погоню за ним или соблюдал порядок хранения собранных плодов и пр. Иначе говоря, что касается дописьменной эпохи существования человека, то здесь мы можем располагать только именно памятниками, свидетельствами о внедрениях душеведческих идей. В эпоху письменности с ее речевыми средствами фиксации идей создаются возможности сравнительно легко отслеживать собственно их «драму», но зато возникает риск двоякого рода: а) погружения в мир нежизнеспособных схоластических домыслов и б) ухода, отвлечения исследовательского внимания от массива овеществленных идей, от того, что К. Маркс называл «раскрытой книгой человеческих сущностных сил», «чувственно предлежащей перед нами человеческой психологией» [1. С. 628-629].
Психология труда дописьменного периода не была, разумеется, «немой». Но речевой этап фиксации психологических идей этого периода - этап устной и, возможно, внутренней речи - канул в вечность, отразившись лишь в явлениях фольклора, мифах, речевых формулах по поводу типичных жизненных ситуаций, ритуалов, обычаев.
Итак, задачи истории психологии труда сводятся к реконструкции психологического знания о труде и трудящемся (включая и группу как «совокупный» субъект труда) на основании всего доступного комплекса исторических свидетельств - как вербальных так и невербальных. Мы примем в качестве предмета истории психологии труда историю прежде всего внедренных идей, связанных с овладением человеком (и человечеством) своей психикой в труде, ее фактами и закономерностями.
Следует признать, что историки, палеоантропологи, филологи, искусствоведы и другие специалисты, обращаясь к анализу тех или иных процессов и результатов деятельности человека в прошлом, фактически очень часто реконструируют явления сознания, психики человека. И специалисту-психологу здесь нередко остается, реализуя свои задачи, сделать только еще один шаг - сличить реконструированные факты и зависимости с категориальным строем современной психологии, дать интерпретации им в рамках собственно психологических понятийных схем, включить добытое другими в концептуальный строй истории психологии труда. При этом возможна и реинтерпретация ранее известных фактов - новое слово по поводу старого материала. Так, мы полагаем, что многие исследователи сознания первобытного человека несколько акцентированно приписывают ему собственные мотивы, намерения, в частности, намерение «объяснить» мир. Полагаем, что первобытный человек мог быть не менее озабочен вопросами фиксации, сохранения частного успешного и полезного опыта, и многие магические действия, ритуалы несли не предрелигиозную функцию, а функцию фиксации достижений. В самом деле, зачем (и это при бедности позитивного знания) первобытному человеку культивировать мистические, далекие от истины объяснения реального мира? Человек первобытной эпохи, как и современный человек, нуждается во внутренних средствах удержания в сознании важных, добытых опытом истин. Миф, например, это своеобразная общая технологическая карта; представления о добрых или злых духах - детальная разработка этой карты, указывающая на необходимость, в частности, состояния бдительности, на осторожность, на необходимые защитные действия или действия эмоционально окрашенные, чтобы дольше не забыть что-то или дольше сохранить нужное состояние души. Представления древних славян об упырях, берегинях, божествах [72] - все это, за неимением лучшего, достаточно удобные модели в голове, обеспечивающие саморегуляцию, регуляцию поведения, взаимопонимания и согласованный совместный труд. Современные математики сколько угодно пользуются представлениями о памяти электронной вычислительной машины как о некоем шкафе с ячейками, расположенными в определенном порядке. Все понимают, что никакого «шкафа» и «ячеек» нет, но это мифологическое по своей гносеологической сути представление позволяет правильно обращаться с памятью ЭВМ; оно полезно и поэтому живет в профессиональной практике. И таких психотехнических средств можно встретить много в любой современной профессии. Будем исходить из предпосылки, что «социум не терпит пустоты знаний»: если какие-то представления, мысленные модели живут и передаются из поколения в поколение, значит, они полезны (а то, что эти модели, представления могут быть кем-то использованы злонамеренно, характеризует не их сами по себе, а уровень общественных отношений).
Работа в области науки, понимаемая как производство достоверной информации определенного рода, обязательно предполагает акты оценки этой информации по признаку новизны. Вопрос о степени новизны приходится ставить себе всякий раз, прежде чем окончательно будут сформулированы цели, определены планы, средства и условия научной работы. А что касается конечных ее результатов, то соответствующий вопрос задают научному работнику ответственные представители общества - рецензенты, оппоненты, члены аттестационных, квалификационных комиссий, редакционных советов, заказчики научных работ и т. д. Решение вопроса о новизне научного продукта предполагает сличение сделанного и делаемого с фактически имеющимся запасом знаний о фактах и зависимостях в области психической регуляции труда, развития человека как субъекта труда. Дело осложняется тем, что сами психические регуляторы труда имеют признаки социально-исторической типичности и претерпевают с ходом времени изменения. Это тем более требует изощренной ориентировки в рассматриваемом предмете.
Разумеется, исчерпывающая информация о накопленных в прошлом достоверных знаниях о труде и трудящемся должна содержаться прежде всего в хранилищах внешней памяти - в монографиях, справочниках, картотеках, информационных системах на базе ЭВМ и т. д. Но для того, чтобы правильно пользоваться средствами внешней памяти, и даже для того, чтобы у специалиста в нужный момент возникла мысль об использовании таких средств, ему совершенно необходима базовая, «контурная» ориентировка в истории психологических знаний о труде и трудящемся. Ситуация «выпадения» профессионально-исторической памяти приводит к целому ряду нежелательных следствий: а) засорению научных текстов новыми словесными обозначениями давно известных вещей (фактов, зависимостей), т. е. к появлению своего рода нежелательных «двойников» в науке (синонимии терминов), а также к безоговорочному использованию уже фактически «занятых» слов-терминов, связанных с определенным исторически конкретным этапом развития психологии труда; б) затрате сил и средств на фактически не нужные исследования там, где можно было бы делать уже разработки для практического внедрения; в) замедлению темпов производства научной (достоверной) информации; г) снижению логической строгости психологии труда как науки.