«Теоретическое мышление, — пишет С.Л. Рубинштейн, — опираясь на практику в целом, независимо от отдельного частного случая практики; практическое мышление всегда непосредственно связано с той частной, практической ситуацией, в которой совершается действие» [123, с. 333].
На наш взгляд, эта «непосредственная связь» практического мышления с практикой у С.Л. Рубинштейна не сводится к варианту, характерному для наглядно-действенного мышления, а представляет собой достаточно сложное явление, опирающееся на «наивную физику», включающее в себя социальный опыт, позволяющее субъекту проявлять «изощренную наблюдательность» и «умение видеть проблемы».
Итак, С.Л. Рубинштейн не только обобщает результаты изучения практического мышления его предшественниками. Он рассматривает эту проблему в рамках единой и целостной теории мышления, устанавливает место практического мышления в этой целостности. Он исследует проблему взаимосвязи мышления и практики, выводит практическое мышление из действия и прослеживает его связь с действием. Обсуждая природу практического мышления, он подводит нас к проблеме специфики знания, добываемого практическим мышлением и адекватного «ситуации практического мышления». Наконец, С.Л. Рубинштейн раскрывает само возникновение проблемной ситуации как мыслительный процесс и подчеркивает «умение видеть проблемы» и другие важные черты субъекта практического мышления.
С.Л. Рубинштейн еще не знает, что собой представляет «непосредственная» связь практического мышления с практикой, но он стремится к решению этой проблемы в последние годы жизни, когда в «Очередных задачах психологического исследования мышления» он планирует: «Мышление. Расположить его в системе жизни и деятельности человека. Мышление не только ученого (и школьника): чтение — учебная деятельность — решение задач. Повседневное мышление — в ходе повседневной практической деятельности. Укорененность его в ход жизни, повседневную практическую деятельность» [128, с. 232].
Предложенный С.Л. Рубинштейном критерий разделения практического и теоретического мышления (непосредственная или опосредованная связь с практикой) допускает интерпретации, которые вызывают решительное возражение. Если обобщение возможно только для теоретического мышления, то как же накапливаются и используются в новых условиях знания мышления практического? Те самые, которые составляют «наивную физику» и меняют само созерцание человека (по сравнению с созерцанием человекоподобных обезьян)? Вообще, представление о том, что практическое мышление имеет дело с единичным и частным (в отличие от теоретического, имеющего дело с общим) не вскрывает специфики практического и теоретического мышления, а, скорее, маскирует ее. Практическое мышление имеет дело с конкретным, учитывает его, но к нему не сводится.
Нам кажется, что именно поэтому С.Л. Рубинштейна не устраивал термин «практический», направляющий мысль не по правильному пути. В связи с изложенным, весьма интересна точка зрения А. Валлона, также опиравшегося на эксперименты Кёлера и его ближайших последователей.
1.6. «Ситуативный интеллект» Анри Валлона
Целый ряд проблем, связанных с природой практического мышления, обсуждает в своей книге «От действия к мысли» известный французский психолог Анри Валлон. Книга вышла в 1942 году. «Франция была оккупирована, — пишет автор в предисловии к русскому изданию. — Мне запретили преподавание. Я вел подпольную работу в рядах национального фронта. И, тем не менее, благодаря одной из случайностей… мою книгу можно было видеть выставленной в витрине одного нацистского книжного магазина, расположенного посреди Латинского квартала, в нескольких шагах от Сорбонны» [9, с. 19]. На русском языке книга вышла только в 1956 году под редакцией А.Н. Леонтьева. Исследование Валлона, — пишет Леонтьев во вступительной статье, — «посвящено проблеме происхождения мысли или даже шире — сознания. Автор исследует вопрос об условиях и процессе перехода от поведения внешнего, собственно двигательного к мысли, к сознанию» [9, с. 5-6].
Уже во «Введении», задаваясь вопросами о том, каково взаимоотношение между действием и мыслью, что из них первично, А. Валлон неизбежно затрагивает и проблему практического интеллекта.
Существуют различные определения интеллекта, — пишет А. Валлон. Одно определение основывается на анализе уже развившихся психических способностей при использовании самонаблюдения и сводится к «способности сравнивать и различать», познавать истину. По другому определению «на первый план выдвигается практическая необходимость применяться, приспосабливаться к реальному, использовать реальное и для этой цели познавать его». Нужно ли определять интеллект по отношению к истине или к действительности? [9, с. 29]. Во всяком случае, изучение интеллекта маленького ребенка и животных показало, что «решение практических проблем (когда интеллект обязательно действует как способность к сочетанию и изобретению) было найдено без того аппарата понятий…, в которых человек взрослый привык видеть выражение по преимуществу интеллекта. Идеи, познание… являются только одной из ее возможностей» [9, с. 33].
Первичными формами интеллекта оказываются действия, которые можно назвать «интеллектуальными». Они зависят от так называемого «практического интеллекта», который по Валлону можно также называть «ситуативным интеллектом», если не понимать ситуацию как чисто психическое, а как «стечение обстоятельств, которые диктуется извне» [9, с. 34]. Ситуативный интеллект отличает «процесс реализации своего рода динамической организации». Действенность практического интеллекта зависит от его способности выбрать те впечатления, которые могут лучше всего способствовать успеху действия [9, с. 34].
Еще одно отличие практического интеллекта в том, что системы, объединяющие его с актуальными ситуациями, не имеют другого объекта, кроме самих себя. Другой интеллект, наоборот, основывается на отношениях, которые прежде… «служили орудиями общения между индивидуумами», он предполагает материал, который каждый не может создать для своего употребления. Внутренняя речь составляет единое целое с дискурсивной мыслью и несет на себе «отпечаток общества». Эта способность, присущая специфическому развитию человека, по мнению Валлона, «не может быть следствием практического интеллекта, даже оплодотворенного тем видом опытов, которые ему доступны» [9, с. 36].
Первая глава книги, посвященная психологии сознания, лишь косвенно затрагивает нашу проблему. Критикуя различные теории классической психологии, А. Валлон переходит к рассмотрению теории Ж. Пиаже — одной из «наиболее теоретически обоснованных попыток» обновления индивидуальной психологии путем введения новых тенденций. На наш взгляд, особенно интересен анализ Валлоном четвертой стадии развития моторных схем интеллекта, когда возникают черты человеческой формы интеллекта. В конце первых трех стадий моторные схемы должны дать очертания категорий, на которых основывается чувственный и интеллектуальный опыт. «Однако мир ребенка еще полностью лишен объективности, внешние эффекты, способные поддержать его деятельность, должны быть перед ним в данный момент». Настоящее представление еще невозможно, ведь для него необходимо, «чтобы к реальности присоединилась ее копия и чтобы копия не смешивалась со своей наличной материальностью» [9, с. 56]. Но Валлон подчеркивает, что при повторении жестов ребенком для воспроизведения эффекта «нет необходимости, чтобы между воспроизведением и первичным произведением находилось бы представление»: эффект оставляет след, который переходит в ожидание и резонанс, от которого в психомоторной системе облегчается его активное восстановление [9, с. 56].
В течение четвертой стадии… известные средства применяются к новым ситуациям, проводится различие между способами и целями. При помощи схем предметы поставлены в отношения и локализуются в пространстве. «Это начало объективного пространства», а также начало различия между чувством личной деятельности и причиной замеченных событий, а не только в соответствии с собственной деятельностью. «Следовательно, ребенок уже отличается от описанных Кёлером шимпанзе с их использованием уловок и орудий» [9, с. 57]. В приемах на этой стадии Пиаже уже видит зародыш логических операций, схемы будут уже иметь родовое значение, расширяющееся по мере того, как разнообразятся отношения между предметами.
Подводя итоги, А. Валлон высоко оценивает объяснительную систему Ж. Пиаже, находя в ней тонкие описания явлений и большую изобретательность в параллелях. «Но ее недостатки — это недостатки любой психологии, сфера изучения которой ограничивается индивидуумом, а в индивидууме абстрагированными от него проявлениями сознания» [9, с. 60].
Для человека физическая среда, — пишет А. Валлон, — среда сенсомоторных реакций и наличных целей — дополнилась средой, основанной на простом представлении. Роль второй среды в регуляции поведения все время возрастала.
Способы реагирования на эти среды (и присущие им мотивы) различны, противоположны и дают обильную почву противоречиям, конфликтам. Две системы неоднородны по функциям. Способами действия в одной системе являются движения, в другой — символическая деятельность. Поэтому то, что отличает моторные реакции от интеллекта, является не проблемой степени, а различия направления, цели и средств [9, с. 62].