Способность видеть действительность такой, какова она есть, тесно связана со вторым важнейшим компонентом жизнестойкости – умением даже в самые нелегкие времена находить смысл в том, что происходит. Такие люди считают себя жертвами и не извлекают уроков из пережитых испытаний. В то же время люди с высокой жизнестойкостью находят конструктивный элемент в своих страданиях и тем самым наполняют содержанием свою жизнь и жизнь окружающих.
Третья составляющая жизнестойкости – умение решать проблемы, обходясь тем, что есть в наличии.
Исходя из всего вышеизложенного, можно заключить, что жизнестойкость включает в себя три сравнительно автономных компонента: вовлеченность, контроль и принятие риска. Большое количество исследователей рассматривает "hardiness" в связи с проблемами преодоления стресса, адаптации-дезадаптации в обществе, физическим, психическим и социальным здоровьем.
Жизнестойкие убеждения, с одной стороны, влияют на оценку ситуации, а с другой стороны, жизнестойкость способствует активному преодолению трудностей.
Есть три главных качества, выделяющие людей, которые умеют быстро адаптироваться, среди остальных, где в результате присутствие одного или двух из этих качеств поможет оправиться после той или иной жизненной неудачи, но истинно высокая жизнеспособность требует всех трех характеристик.
1.2. Проблема субъективного контроля в психологии
Предметом психологического анализа все чаще становятся различные формы произвольной активности индивида, его обыденное сознание, типы объяснения окружающего мира, мировоззренческие установки, отношение человека к своей судьбе. Категория судьбы обладает богатой историей философского и религиозного осмысления: она предстает как проблематика связи предопределения и свободы воли, которая решается по–разному в различных философских системах. В психологии использование таких понятий, как «моральная ответственность», «атрибуция ответственности», «выученная беспомощность» [17, 5], объясняется связью с той или иной научной школой. При этом движение от феноменологического анализа к экспериментальному, от качественных рассуждений к количественным измерениям — довольно сложный процесс, не застрахованный от ошибок.
Под уровнем субъективного контроля (УСК) понимают обобщенную характеристику личности, которая оказывает регулирующее воздействие на многие аспекты поведения человека, играет важную роль в формировании межличностных отношений, в способе разрешения кризисных ситуаций семейного и производственного характера, в отношении к болезни и терапевтическим мероприятиям и т.д. [6]. Понятие субъективного контроля сугубо отечественное. В зарубежной психологии под этой же категорией выступает понятие «локус контроля», вышедшее из теории социального научения Дж. Роттера [17].
Теория социального научения Роттера появилась в середине 1950–х годов и за 20 лет окончательно сформировалась [11]. Она возникла в контексте американской науки, направленной на позитивное знание. Правда, большое влияние на выбор ценностных оснований оказала адлеровская психология, ориентированная на социальные детерминанты поведения. Так, например, появились аксиомы [14]: психология должна исследовать индивида в контексте значимого для него окружающего мира (аксиома 1); личностные конструкты не могут быть редуцированы к конструктам других наук (аксиома 2). Но сильнее оказалось воздействие психологии Э. Толмена, ориентированной на естественнонаучный подход. Это отразилось в следующих аксиомах: поведение целенаправленно и зависит от подкрепления (аксиома 6); целеориентация определяется антиципацией, основанной на опыте уже имеющихся действий (аксиома 7). При этом необихевиористкая традиция проявляется в теории социального научения и как некоторый эталон научности, предписывающий строгую формализацию исходных понятий. Поэтому, переходя от методологических постулатов к построению теоретической модели, Роттер старается выводите сложные, «молекулярные» формы поведения, на которые нацелена социальная или клиническая психология, из элементарно простых, «молярных», воспроизводимых в регламентированных условиях эксперимента [11].
Основная задача теории Роттера — прогноз поведения в ситуации выбора из четко определенных альтернатив. В соответствии с первым концептом теории в ситуации выбора будет реализовываться то действие, «поведенческий потенциал» которого выше. Сам «поведенческий потенциал» предстает как интеграция двух составляющих: субъективной вероятности подкрепления после действия, или «ожидания», и субъективной «ценности» этого подкрепления.
Затем, пытаясь дать анализ этих составляющих и переходя к рассмотрению «ценности», Роттер выходит на уровень «молекулярных» форм поведения. «Ценность» результата действия выражается в интеграции «ценности» самого действия и «ценности» сопутствующих ему следствий.
При этом он совершает важный шаг — осуществляет не обусловленное исходной аксиоматикой и не формализованное введение типология ценностных состояний. Они организуются в шесть классов, которые затем с минимальными изменениями попадают в опросник ROT–IE: признание, доминантность, независимость, безопасность, любовь и физическое благополучие [11]. Внутренняя логика классификации ценностных состояний остается скрытой; при анализе конкретного поведения они рассматриваются как константы и «выносятся за скобки».
Но автор теории социального научения делает акцент на развертывании понятия «ожидания», что дает следующую формализацию: субъективна вероятность наступления события в определенной ситуации предстает как сумма «специфического ожидания», обусловленного опытом взаимодействия с аналогичными ситуациями, и «генерализованного ожидания», основанного на опыте решения более широкого круга задач. При этом роль «генералированного ожидания» в новой ситуации будет решающей; в типичной же ситуации, наоборот, реализуется «специфическое ожидание», сформированное опытом взаимодействия с данным типом ситуаций.
Роттер не вводит понятий, которые создавали бы контекст для понятий «ценности» и «ожидания», например: «динамика мотивационно–потребностной сферы» или «Я–концепция» [7]. Это приводит к тому, что ряд эмпирических данных начинает вступать в противоречие с его теорией. В частности, «ценности» и «ожидания», рассматриваемые им как независимые, в действительности оказываются взаимосвязанными: при неуспехе «ценность» цели снижается из–за ассоциации с неприятными эмоциями [11]. X. Хекхаузен видит в этом принципиальные ограничения внеситуативных (генерализованных) конструктов в целом по сравнению с ситуационно–специфическими [23], что вызывает у нас некоторые сомнения. Возможное решение рассматриваемого вопроса заключается в том, чтобы дать описание «генерализации» как качественного процесса, происходящего вместе с развитием личностных структур. Для Роттера же генерализация — линейный, количественный процесс, в котором происходит обобщение ряда опытов, поэтому данное понятие остается у него чисто описательным, не имеющим экспериментального обоснования и не выходящим на механизмы создания Я–концепции.
Скорее всего, именно формализм понятия «генерализация» позволяет объяснить то, что движение от него к понятию локуса контроля происходит неравномерно. Так, высказываются два положения. Первое — индивид во взаимодействии с окружающим миром (при «генерализации» частных опытов, локализованных в конкретных ситуациях) приобретает обобщенный опыт, который свидетельствует о том, наступает ли обычно подкрепление в результате действий (успех — неуспех). Второе — этот генерализованный опыт может быть представлен двумя формами локуса контроля: 1) интернальностью — ожидание результативности собственных действий и 2) экстернальностью — ожидание результативности действий окружающего мира; т.е. решается вопрос «кто ответственен?» [8]. При этом прерывается последовательность описания, и происходит потеря одного звена — механизма выдвижения (на основе имеющегося опыта успеха и неуспеха) гипотезы об ответственности. Действительно, если в генерализованном опыте обобщены по преимуществу успешные случаи, то это не значит, что индивид обязательно приписывает результаты себе. И наоборот, при генеразизации неуспехов виновными не всегда признаются другие. Сложность этого потерянного звена прослеживается при сравнении схемы Дж. Роттера со схемой Б. Вайнера, в которой задействованы суждения об ответственности четырех видов: события можно объяснить за счет усилий, способностей, случая или степени трудности задачи. Следует отметить, что схема Вайнера описывает прежде всего психологическую ситуацию, а Роттера — психологию индивида («интернал» — «экстернал») [11].
Незавершенность теоретического обоснования конструкта локуса контроля, недостаточно учитывающего понятия «потребностная сфера» и «Я–концепция», требует более критического подхода к отдельным признакам данного конструкта. В частности, это касается однофакторности решения вопроса о структуре локуса контроля. Действительно, если говорить об ожидании индивидом успеха или неуспеха, то обратно пропорциональное соотношение этих форм прогноза представляется достаточно ясным: наиболее подходящим будет использование двух полюсов одного фактора. Но если речь идет о приписывании причинности, то таких источников может быть несколько, как, например, в анализе Вайнера. Более того, качественный статус и роль в их личностном развитии будут определяться многими дополнительными условиями [17]. Например, приписывание причинности группе, с которой индивид идентифицирует себя, будет качественно отличаться от приписывания причинности антагонистичной ей группе. Другими словами, локус контроля не является результатом автоматического обобщения успешных или неуспешных действий; он представляет собой результат осмысления окружающего мира и собственного места в нем, процесса, интегрированного в формирование Я–концепции.