Следующий пример взят из основной истории, поскольку он проявился в процессе анализа. Во многих сценах роль покорного слабого героя (юноша в сказке про рыцаря) разыгрывают два действующих лица. Хотя у обоих одинаковая история, одного наказывают, а другого прощают. В нашем случае сцену наказания нельзя назвать ни приятной, ни безобразной; она просто является декорацией для сцены любви, контраст между ними служит целям усиления удовольствия.
В другой версии фантазии слабый герой появляется, чтобы вызывать в памяти все пережитые им наказания, в действительности же он встречает мягкое обращение. Здесь также контраст служит целям усиления удовольствия.
В третьей версии в момент кульминации сильный активный герой, охваченный всепримиряющими настроениями, вспоминает последний осуществленный им акт наказания или избиения за сходное преступление.
В четвертой версии мы наблюдаем, как тема избиения может постепенно вытеснить основной сюжет фантазии. Это можно объяснить тем, что эта тема является наиболее существенной в фантазии. Предпосылкой этому является пренебрежение абсолютно необходимой деталью в фантазии избиения
Фантазии и образы избиения 79
а именно — ситуация унижения. Таким образом, основная история включает отдельные выразительные сцены, которые достигают своей кульминации в описании сцены избиения или наказания, первое описывается как непредумышленное, второе — как самонаказание.
Девочка сама предоставила эти примеры того, как тема избиения проявляется в милых историях, и каждый можно рассматривать как доказательство тому, что эти темы состоят в родстве. Но наиболее убедительное свидетельство прозвучит в процессе дальнейшего анализа в виде признания. Девочка признается, что в некоторых редких случаях милые истории прямо заменялись фантазиями избиения. В сложные периоды, то есть при усилении внешних требований или ослаблении внутренних возможностей, милые истории больше не выполняют в .полной мере свою задачу. И тогда нередко случалось, что в момент развязки и кульминации воображаемая сцена наслаждения и нежной любви неожиданно замещалась старой ситуацией избиения вместе с сексуальным наслаждением, что приво-.дило к полной разрядке аккумулированного возбуждения. Но такие случаи быстро забывались, исключались из памяти, в результате чего казалось, что их никогда и не было.
Наше исследование взаимоотношений между фантазиями избиения и милыми историями пока позволило выявить три важные связи: (1) поразительное сходство в построении отдельных историй; (2) очевидные параллели в содержании и (3) возможность прямого превращения одного в другое. Существенное различие состоит в том, что в милых историях в момент, когда в фантазиях избиения описывается сцена наказания, неожиданно возникает сцена любви.
Держа это в голове, я возвращаюсь к исторической реконструкции фантазии избиения, проделанной Фрейдом. Как уже было замечено, он говорил, что форма, в которой нам предстает фантазия избиения, не является первоначальной, а замещает сцену инцестуозной любви, искаженную подавлением и регрессией на анально-садистскую стадию, которая находит свое выражение в сцене избиения. Согласно этой точке зрения, различия между фантазией избиения и милыми историями объясняются следующим образом: то, что представляется продвижением
80 Раздел 11. Фантазии и агрессия
вперед от фантазий избиения к милым историям, является не чем иным, как регрессией на более ранние стадии. Милые истории имеют свои корни в фантазиях избиения и сохраняют за собой их скрытый смысл: в них заложена ситуация любви.
Но это утверждение все еще упускает важную связь. Мы усвоили, что кульминация фантазии избиения связана со стремлением достичь сексуального наслаждения и сопровождается чувством вины. На первый взгляд это кажется необъяснимым, поскольку мы знаем, что и сексуальное наслаждение, и чувство вины извлекаются из подавленной любовной фантазии, чего мы не находим в фантазии избиения, но наблюдаем в милых историях.
Эта проблема разрешается сама по себе, когда мы принимаем во внимание, что милые истории также не являются прямым выражением подавленной любовной фантазии. В этом инцестуозном желании, тормозившем с раннего детства все сексуальные стремления, фантазия сконцентрировалась на первом любовном объекте — отце. Подавление Эдипова комплекса привело ребенка к отказу от большинства инфантильных сексуальных целей. Ранние чувственные желания были отданы бессознательному. Так они опять проявились в фантазиях избиения, указывая на частичную неудачу в попытке их подавления.
Если в фантазиях избиения проявляется подавление, то в милых историях — сублимация. В фантазиях избиения непосредственные сексуальные желания удовлетворяются, в милых же историях желания с вытесненным мотивом, как их называет Фрейд, находят вознаграждение. Так же как в развитии детско-родительских отношений, изначально целостный поток любви „ оказывается разделенным на подавленную чувственную борьбу (что выражается в фантазии избиения) и сублимированные любовные узы (отражается в милых историях).
Мы можем теперь сопоставить обе фантазии по следующей • схеме: функция фантазии избиения — это скрытая репрезента- '^ ция вечной ситуации чувственной любви, которая на языке '"•" анально-садистской стадии выражается как сцена избиения. С другой стороны, функция милых историй — репрезентация нежности и любовного возбуждения. В содержании просмат-
Фантазии и образы избиения 81
ривается между тем та же монотонность, что и в фантазиях избиения. Все строится вокруг союза сильного и слабого героя, взрослого и мальчика, или, как это видно из многих сюжетов, - высшего и низшего существования.
Сублимация чувственной любви в нежную дружбу, без сомнения, существенно упрощается тем, что еще на ранних стадиях фантазий избиения девочка отказывается от сексуальной принадлежности и неизменно выступает в фантазии как мальчик.
III
Цель данной статьи состоит в том, чтобы рассмотреть природу взаимоотношений между сосуществующими фантазиями избиения и мечтами. Мы, насколько это возможно, смогли установить такую взаимозависимость. Далее я воспользуюсь случаем и рассмотрю дальнейшее развитие и судьбу одной из продолжительных фантазий.
Несколько лет назад, когда история с рыцарем появилась впервые, девочка ее записала. Она создала короткую историю о пребывании юноши в заключении.
В начале истории узника пытали, в конце он отказывался от побега. Можно предположить, что он решил остаться в замке из-за своего хорошего отношения к рыцарю. Все события описываются как случившиеся в прошлом, история представлена в виде диалогов между рыцарем и отцом заключенного.
Если тема фантазии в письменной истории остается прежней, то способ развития темы меняется. В фантазии союз между сильным и слабым должен устанавливаться снова и снова в каждом новом эпизоде, в письменной истории он развивается с течением времени. Отдельные сцены из фантазии теряются в процессе такого развития; хотя некоторые детали переносятся из фантазии на бумагу, отдельные развязки не замещаются общей кульминацией в заключительной части сказки. Ее цель — гармоничный союз между крайними антагонистами — только предвосхищается, но реально не описывается. Поэтому интерес, который в фантазии концентрируется на самой высшей точке, в письменной версии поровну делится между ситуациями и героями. .
82 Раздел II. Фантазии и агрессия
Этому изменению в структуре соответствует изменение механизма извлечения удовольствия. В фантазии дополнение новой или проигрывание старой сцены — это новая возможность для извлечения полноценного удовлетворения, что невозможно в письменной истории. Хотя процесс написания осуществляется в состоянии счастливого возбуждения, подобного тому, которое имеет место в фантазировании, сама по себе законченная история не предполагает ничего подобного. Чтение истории не влечет за собой извлечения удовольствия, как ^ это происходило в фантазии. В этом отношении большим воздействием обладает чтение подобных историй, написанных другими.
Эти факты подтверждают непосредственную связь между двумя важными отличиями фантазии и письменной истории — отказ от отдельных эпизодов и от извлечения удовольствия в кульминационных точках. Написанная история имеет другие причины и служит иной функции, нежели фантазия. Иначе история с рыцарем, превращаясь из фантазии в письменную сказку, становится непригодной ни для чего.
Когда девочку спросили, что побудило ее написать историю, она смогла назвать только одну осознаваемую причину. Она была убеждена, что обратилась к написанию в тот момент, когда история с рыцарем стала особенно навязчивой, — другими словами, таким образом она защищалась от возможности слишком глубоко погрузиться в нее. Она пыталась создать какую-то независимую реальность для слишкомКздушевленных героев в надежде, что тогда они перестанут доминировать в ее воображении. Насколько она помнит, фантазии с рыцарем действительно закончились после того, как были записаны.
Правда, это описание девочкой своих побуждений все еще оставляет многое необъясненным: та самая слишком яркая ситуация, которая, как предполагается, побудила ее записать историю, не включается в нее, тогда как другие, которые не являются частью фантазии (например, реальные пытки), подробно описываются. То же самое относится и к героям: написанная история упускает некоторых персонажей, которые развернуто представлены в фантазии, и вместо них появляются новые герои, как, например, отец заключенного.
Фантазии и образы избиения 83
Вторую побудительную причину для написания истории мы можем извлечь из наблюдений креативной деятельности подростков (Bemfeld, 1924). Бернфельд отмечает, что мотив, побуждающий записывать свои фантазии, надо искать не в самой фантазии, а вне ее. Он считает, что подобная творческая активность управляется обычными амбициями эго; например, подростковое стремление воздействовать на окружающих через поэзию или заслужить таким образом любовь и уважение. Согласно этой концепции, превращение фантазии с рыцарем в написанную историю выглядит следующим образом.