Другой невротик с навязчивым состоянием перестал вдруг понимать иностранные слова, которые я употреблял, а потом — когда я точно перевел ему эти слова — стал утверждать, что теперь не понимает и свой родной язык. Вел он себя как слабоумный. Я объяснил ему, что этим непониманием он бессознательно выражает мне свое неверие: хочет посмеяться надо мной, но вытесняет это желание и представляется идиотом. После этого объяснения он понимал меня превосходно. (Аналитические сеансы показывают, что некоторые умные дети до начала латентного периода, когда они испытали «великое запугивание», считают взрослых опасными глупцами, которым нельзя сказать правду, не подвергаясь опасности быть наказанными. Глупость и непоследовательность взрослых приходится принимать в расчет. Дети здесь не так уж не правы.)
У третьего невротика странным образом засело в голове славянское слово «лекарь». Навязчивость этого слова объяснялась тем, что в немецком языке существует его омоним — бранное слово, которое этот человек произнести не мог и заменил его таким своеобразным способом.
В редких случаях дело доходит до настоящих галлюцинаций во время аналитического сеанса. (Гораздо чаще, конечно, бывают воспоминания особенной ясности и четкости, которые пациент все-таки способен правильно оценивать как воспоминания, а не как реальность.)
Одна из моих пациенток демонстрировала способность к галлюцинациям, которыми она пользовалась постоянно, если анализ наталкивался на что-то особенно неприятное для нее. В такие моменты она вдруг обрывала нить свободных ассоциаций и продуцировала вместо них подлинные галлюцинации страшного содержания: вскакивала, забивалась в угол комнаты, у нее начинались судорожные движения оборонительного характера, признаки сильного страха. Успокоившись и придя в себя, она могла точно рассказать содержание галлюцинаций, и оказывалось, что это были драматические или символические фантазии (борьба с дикими зверями, сцены насилия и т. п.), связанные с мыслями, которые непосредственно предшествовали галлюцинации и анализ которых вскрывал новый материал воспоминаний, что приносило пациентке заметное облегчение. Это галлюцинаторно-символическое представление было последним средством избежать осознания каких-то конкретных ситуаций. При этом я наблюдал, как ассоциации постепенно приближались к осознанию, но в последний момент внезапно ускользали, и возбуждение регрессировало в чувственную сферу.
Во время сеанса нередко возникают мимолетные обманы чувств (особенно это касается обоняния). В одном случае, когда наблюдалось такое «изменение всего поля восприятия», я как раз пытался разъяснить пациентке ее чрезмерную амбицию, проистекающую из нарциссической фиксации. Я сказал ей, что она стала бы счастливее, если бы смогла отказаться от фантазий о собственной значимости. В тот же миг она воскликнула с сияющим лицом: «Это удивительно! Теперь я вижу все, комнату, книжный шкаф, все вещи ясно стоят передо мной, они такие светлые и яркие и так гармонично расположены в пространстве». Продолжая опрос, я узнал, что в течение нескольких лет она не так ясно и отчетливо видела мир, он казался ей вялым и бледным, как бы плоским. Я объяснил это тем, что в детстве ее баловали и удовлетворяли все ее желания. Но когда она выросла, коварный мир перестал принимать в расчет ее желания-фантазии, и с тех пор «мир не нравится ей». Она проецирует эту «неприязнь к миру» в оптическую сферу и поэтому видит мир измененным — «бледным и плоским». Предложение отказаться отчасти желаний и тем самым достичь новых счастливых возможностей было точно так же спроецировано в оптическую сферу, в результате чего возникло просветленное восприятие вещей. Эти колебания ясности зрительного восприятия можно понимать как аутосимволические феномены в смысле Зильберера, как символические изменения в видении собственных психических процессов. Впрочем, здесь правильнее говорить о преходящем исчезновении симптома, чем о его образовании.
Довольно часты во время курса лечения мимолетные регрессии черт характера, которые временно лишаются своих сублимаций и регрессируют на те примитивно-инфантильные инстинкты, откуда они возникли в раннем детстве.
Например, у некоторых пациентов во время сеанса возникает сильный позыв к мочеиспусканию. Кто-то сдерживается до окончания сеанса, но другие вынуждены вдруг вскочить и удалиться из комнаты для отправления естественной надобности — иногда с признаками страха. В тех случаях, когда исключается естественное объяснение этого инцидента, я мог констатировать психическое происхождение этого спазма мочевого пузыря. Речь идет здесь об очень амбициозных, тщеславных пациентах, отрицающих, однако, в себе это качество. Они чувствовали себя остро задетыми в своем честолюбии тем психическим материалом, который поступил в их сознание во время анализа, чувствовали себя униженными врачом, не умея при этом адекватно осознать это ущемление своего «Я», логически переработать его и преодолеть.
У одного из таких пациентов соответствие между болезненностью для него аналитической беседы и степенью позыва к мочеиспусканию было столь очевидным, что я мог специально вызывать у него позыв к мочеиспусканию, останавливаясь на явно неприятных для него темах. Аналитическая беседа на такие темы обычно помогала аннулировать эту «регрессию характера».
Уже один этот инцидент позволяет словно воочию наблюдать констатированный Фрейдом процесс регрессии. Здесь видно, что являющаяся продуктом сублимации черта характера в случае ее несостоятельности может опуститься на ту инфантильную ступень, на которой удовлетворение соответствующего, еще не сублимированного, инстинкта не наталкивалось ни на какие препятствия. Здесь психологически подтверждается выражение « on revient toujours a ses premiers amours » (всегда возвращаемся к своей первой любви); человек, обманутый в своем честолюбии, вновь хватается за аутоэротическую основу страсти.
Преходящие затруднения стула (диарея, запоры) при анализе можно толковать как регрессии анального характера. У одной пациентки острая диарея случалась каждый раз в конце месяца, когда она должна была посылать своим родителям денежное вспомоществование, что она — в своем бессознательном — делала неохотно. Другой пациент возмещал себе уплаченный врачу гонорар тем, что в большом количестве испускал кишечные газы.
Если пациент чувствует, что врач обращается с ним без любви, он, при соответствующей аутоэротической фиксации, бросается в онанизм и признается таким способом, что в детстве мастурбировал. Будучи ребенком, он отказался от этого только потому, что был вознагражден объектной любовью (любовью родителей). Когда он чувствует себя разочарованным в объектной любви, наступает рецидив. Иногда пациенты, которые раньше не могли вспомнить, что занимались онанизмом, приходят на сеанс смущенные и признаются, что вдруг не сумели противостоять этой непреодолимой потребности.
Эти внезапные регрессии к анальной, уретральной и генитальной аутоэротике позволяют объяснить, почему предрасположенность к такого рода деятельности становится особенно сильной в состоянии страха (например, перед экзаменом). Да и тот факт, что во время казни приговоренный, будучи в ужасе, напрягает обе запирательные мышцы и эякулирует, можно объяснить последней судорожной регрессией к первоисточникам жизни. (Я видел однажды, как 70-летний невротик, измученный сильными головными болями и кожным зудом, в отчаянии делал онанистические движения.)
У невротиков-мужчин, если они чувствуют недружелюбное отношение со стороны врача, могут возникать гомосексуальные навязчивые идеи, которые нередко касаются личности врача. Это можно считать доказательством того, что дружба по своей сути является сублимированным гомосексуализмом и, в случае несостоятельности этой сублимации, регрессирует на примитивную ступень.
Перебрасывание экспрессии. Работая с одним пациентом, я заметил, что он часто зевает. Меня удивило, что он сопровождает зевотой именно те беседы, содержание которых было для него важным, хотя порой неприятным, и могло вызвать все-таки скорее интерес, чем скуку. Позже ко мне пришла пациентка, которая помогла мне понять это своеобразное явление. Она тоже часто зевала в неподходящее время, но зевота сопровождалась у нее слезотечением. Это навело меня на мысль, что зевота, возможно, является искаженным вздохом. Анализ обоих пациентов подтвердил мое подозрение. У того и другого цензура способствовала вытеснению неприятных душевных движений, которые пробудились в результате анализа (боль, печаль). Цензура не подавляла их полностью — совершался лишь переброс экспрессии, и он был, видимо, довольно значительным, коль скоро истинный характер душевного движения оставался скрытым от сознания. После этих наблюдений я обратил внимание на других пациентов, и оказалось, что имеются и другие формы «переброса экспрессии». Так, например, один пациент начинал кашлять всякий раз, когда хотел умолчать о чем-нибудь. Речь, которую он намеревался произнести, он подавлял и выражал кашлем. Мы видим, что переброс душевной экспрессии происходит как бы «вдоль физиологического соседства» (зевота — вздох; речь — кашель). Кашель, впрочем, может быть заместителем смеха. Когда человек, сознательно или бессознательно, желал рассмеяться, но подавил желание, переброшенное душевное переживание, совсем как при истерическом симптоме, оказывается еще и наказанием за подобную веселость. Невротичные женщины часто покашливают при врачебном обследовании, например, при аускультации; по поводу такого кашля я тоже полагаю, что он может быть понят как перебрасывание порыва к смеху, высвобождаемого бессознательными эротическими фантазиями.
Мимолетно возникающие во время анализа симптомы проливают свет на природу хронических истерических симптомов (судорожный смех, судорожный плач). Почти невероятно — но тем не менее это факт — то «перебрасывание экспрессии», на которое обратил мое внимание проф. Фрейд: некоторые пациенты продуцируют урчание в животе, если умолчали о чем-то. Подавленная речь преобразуется в «речь живота»!