72
317 Так как эти фантазии бессознательны, то больной, конечно, понятия не имеет об их существовании, и было бы совершенно бессмысленно прямо расспрашивать его об этом. Однако, постоянно приходится слышать, как пациенты, и не только они, но и так называемые нормальные люди говорят: «Если бы у меня были такие фантазии, то я каким-нибудь образом знал бы об этом». Но ведь бессознательно именно то, чего мы не знаем. А наши оппоненты совершенно убеждены в том, что ничего подобного нет. Это априорное суждение схоластично и никакими основаниями поддержано быть не может. Мы не можем основываться на догмате, что только сознание есть психическое, ибо мы ежедневно убеждаемся в том, что наше сознание в действительности содержит в себе лишь одну часть психического функционирования. Уже содержания нашего сознания в высокой степени сложны; констелли-рование нашего мышления материалом памяти преимущественно бессознательно. Поэтому нам волей-неволей приходится предположить, что существует нечто психическое, что неосознано; оно — как кантовская «вещь в себе» — есть «только отрицательное предельное понятие». Но так как мы воспринимаем воздействия, источник которых сознанию недоступен, то нам приходится вкладывать в сферу неосознанного гипотетические содержания, иными словами, нам приходится предположить, что источники некоторых воздействий заложены в бессознательном, именно потому, что они не сознаются. Такое понимание бессознательного вряд ли можно упрекнуть в мистицизме. Мы отнюдь не воображаем, будто можно знать или утверждать нечто положительное о состоянии психики в бессознательном. Для этого мы и ввели символические понятия по аналогии с нашей формулировкой сознательных понятий, и на практике такая терминология оправдалась.
Понятие бессознательного
318 Кроме того, такого рода определение понятий является единственно возможным по принципу: «не следует умножать сущности без лишней на то надобности». Мы,
73
поэтому, говорим о воздействиях бессознательного не иначе, нежели говорили бы о феноменах сознания. Слова Фрейда о том, что бессознательное может только «желать», вызвали сильный протест; эти слова показались неслыханным метафизическим утверждением вроде предпосылок в «философии бессознательного» Гартмана. Возмущение вызвано только тем, что эти критики исходят из метафизического, ими самими очевидно не осознанного представления о бессознательном как об ens per se, и наивно проецируют в нас свое неочищенное в теоретико-познавательном смысле разумение понятий. Для нас бессознательное является не сущностью, а лишь термином; о метафизической сущности его мы не дерзаем иметь каких-либо представлений в противоположность «кабинетным психологам», которые не только очень точно осведомлены в области мозговых локализаций души и физиологических коррелятов духовного процесса, но также очень точно умеют объяснить, что помимо сознания нет ничего, кроме «физиологических кортикальных процессов».
319 Да не припишут нам такой наивности. Если, стало быть, Фрейд говорит: бессознательное может только желать, — то он описывает символическими терминами такие действия, источник которых не осознан, но сами эти действия, с точки зрения сознательного мышления, нельзя рассматривать иначе, как нечто аналогичное желанию. Впрочем, психоаналитическая школа вполне сознает, что всегда можно поспорить о том, подходящей ли аналогией является слово «желать». Мы приветствуем всех, кто предложит нам нечто лучшее. Вместо этого наши оппоненты, главным образом, ограничиваются отрицанием самого существования этих феноменов; если же они и признают некоторые феномены, то воздерживаются от теоретической формулировки их. Последняя точка зрения свойственна человеку, ибо на теоретическое мышление не всякий способен.
320 Человек, сумевший освободиться от догмата, по которому сознание и психика тождественны, допускающий поэтому возможность существования внесознательных психических процессов, не будет априори ни оспаривать,
74
ни утверждать какой-либо психической возможности в бессознательном. Психоаналитическую школу упрекают в том, что она утверждает некоторые вещи, не приводя достаточных доводов. Нам кажется, что имеющаяся в литературе обильная, почти слишком обильная, казуистика содержит достаточно, более чем достаточно, доводов. Нашим противникам они кажутся недостаточными. Очевидно есть фактическая разница в понятии того, что «достаточно», т. е. в требовании, которое предъявляют к силе доводов. Итак, постановка вопроса такова: почему психоаналитическая школа как будто требует гораздо меньше доводов для своих формулировок, чем оппозиция? 321 Причина очень проста. Инженер, построивший мост и вычисливший его грузоподъемность, не нуждается в дальнейшем его испытании. А скептический неспециалист, понятия не имеющий о том, как строятся мосты и какой прочностью обладает употребленный для постройки материал, потребует совершенно иных доказательств грузоподъемности моста, ибо он никак не может довериться данному положению. Если оппозиция ставит такие высокие требования, то это, во-первых, по причине ее глубокого незнания того, что мы делаем. Сюда присоединяются, во-вторых, те многочисленные, теоретические недоразумения, которых мы во всем их объеме не можем ни знать, ни разъяснить. Как наши пациенты обнаруживают новые, все более странные недоразумения в понимании путей и целей психоаналитического метода, так и наши критики неистощимы в измышлении недоразумений. Уже раньше, во время разбора понятия бессознательного, мы видели, какого рода ложные философские предположения могут помешать пониманию нашей терминологии. Понятно, что человек, невольно приписывающий бессознательному абсолютную сущность, должен ставить к нашим доводам совершенно иные, даже чрезмерные требования, что наши противники в действительности и делают: если бы пришлось доказывать бессмертие души, то потребовалось бы неизмеримо больше веских доводов, чем когда дело идет о констатировании наличия паразитных плазмодий у малярийного больного. Метафизическое
75
ожидание все еще слишком тормозит научное мышление и поэтому мешает достаточному пониманию психоаналитических проблем.
Но, чтобы быть справедливым и к нашим оппонентам, надо указать на то, что и сама психоаналитическая школа, хотя и ненамеренно, дала повод для недоразумений. Одним из главных источников является сбивчивость в теоретической области. У нас, к сожалению, нет достаточно веской и вразумительной теории, но вы это поймете, когда убедитесь на конкретном случае, с какими огромными затруднениями нам приходится бороться. В противоположность почти всеобщему мнению критиков, Фрейд всего менее теоретик. Он — эмпирик, с чем согласится каждый, кто до некоторой степени готов углубиться в труды Фрейда и постараться видеть его случаи такими, какими он сам видит их. Но этой готовности, к сожалению, вовсе нет у нашей оппозиции. Мы слышали уже неоднократно, что нашим критикам даже противно и отвратительно видеть вещи такими, какими их видит Фрейд. Но как же научиться методике Фрейда, если отвращение удерживает нас от изучения ее? Отказываются приноровиться к выставленным Фрейдом точкам зрения, как необходимой рабочей гипотезе и, вследствие этого приходят к нелепому предположению, что Фрейд — теоретик. Охотно предполагают, что «Лекции по теории сексуальности» являются теорией, выдуманной спекулирующим умом, который впоследствии все это внушает пациентам. Таким образом истина переворачивается вверх дном. Но критик легко справился со своей задачей, а это все, что ему нужно. Критики не обращают внимания на «несколько историй болезни», которые психоаналитик добросовестно кладет в основу своих теоретических рассуждений; их интересует только теория и теоретическая формулировка техники. Хотя слабые стороны психоанализа заключаются не в этом: психоанализ — наука чисто эмпирическая, но тут широкое и необработанное поле, на котором критику полное раздолье. В области теории много неуверенности и немало противоречий. Это мы сознавали задолго до того, как ученая критика начала обращать на нас внимание.
Сновидение
323 После этого отступления вернемся к занимающему нас вопросу о бессознательных фантазиях. Мы видели, что никто не правомочен непосредственно утверждать их существование и их свойства, разве тогда, когда в сознании наблюдаются такие действия, бессознательные источники которых можно символически описать терминами сознания. Вопрос только в том, можно ли действительно найти в сознании такие действия, которые отвечали бы этому ожиданию. Психоаналитическая школа думает, что открыла такие действия. В первую очередь назовем главный феномен, а именно сновидение.
324 О нем надо сказать, что оно возникает в сознании, как комплексная структура, составленная из элементов, связь которых друг с другом не осознается. Лишь путем последующего нанизывания ассоциаций к отдельным образам сновидения можно доказать, что источником образов являются некие воспоминания из близкого или далекого прошлого. Спрашиваешь себя, например, где я это видел или слышал? И обычным путем наитий или ассоциаций возникает воспоминание о том, что некоторые элементы сновидения были сознательно пережиты отчасти накануне, отчасти еще раньше. Со всем этим, вероятно, всякий согласится, ибо все это вещи давно известные. Таким образом, сновидение представляет собой некую, обычно непонятную композицию, состоящую из ряда неосознанных элементов, которые впоследствии, путем ассоциаций, осознаются*. Нельзя также сказать, чтобы известные части сновидений имели при всех обстоятельствах качество чего-то знакомого, из чего можно было бы вывести, например, их сознательный характер; напротив, часто, даже в большинстве случаев, их сначала нельзя узнать. Лишь впоследствии мы вспоминаем, что ту или другую часть