господа; одна из них едва открыла рот, дабы произнести имя одного из них, как прокурор с поспешностью остановил ее: «Не марайте имя этого честного человека!» Господин, награжденный орденом Почетного легиона, остается честным, даже лишая девственности маленькую, девочку, дитя; у него свои слабости, у кого их не бывает? Тогда как девочка не приобщена к тому пространству мира, где действуют свои этические нормы, своя нравственность, своя мораль, — она не должностное лицо, не генерал, не какой-нибудь известный во Франции человек — просто маленькая девочка, и больше никто, — о ее моральной ценности судят по ее отношению к «контингентной», несущественной сфере сексуальных услуг; поэтому она распутная, порочная, подходящая только для исправительного дома. В большинстве случаев мужчина, не пороча своего имени, может совершать в сообщничестве с женщиной какие-то проступки, за которые ее станут клеймить, бесчестить.
Женщина плохо улавливает эти тонкости; но она хорошо понимает, что действия, поведение мужчины не соответствуют принципам, которые он провозглашает, более того, он предлагает ей не следовать им; ей хорошо известно, что его планы и замыслы не соответствуют его подлинным желаниям, и поэтому она может не давать ему того, что могла бы дать. Она будет производить впечатление верной и целомудренной супруги, а потихоньку, тайком уступит своим желаниям; она будет любящей матерью, но позаботится о противозачаточных средствах и в случае необходимости прибегнет к аборту. Официально мужчина порицает таких женщин, таковы правила игры; а тайно, в глубине души он благодарен одной из них за «ее легкое поведение», другой за то, что она не рожает. Женщина — как секретный агент, которого уничтожают, если он провалился, и осыпают наградами в случае успеха; она выносит на своих плечах все следствия мужской безнравственности, аморальности: не только проститутка, любая женщина служит отхожим местом в этом сияющем начищенном дворце, где живут честные люди — мужчины. И когда женщине говорят о достоинстве, чести, порядочности и других высоких мужских добродетелях, нужно ли удивляться, что она отказывается это «проглотить». Женщины откровенно смеются, когда такие вот добродетельные мужчины упрекают их в корыстолюбии, в склонности ломать комедию, в притворстве, лживости1; а что им еще остается делать, у них нет никакого другого выхода, им это прекрасно известно. Мужчина тоже «интересуется» деньгами, успехом, однако всего этого он может добиться своим трудом; а женщине угото-
1 «И каждая выдает себя за хрупкую, нежную мадемуазель Нитуш, саму невинность, недотрогу, к этому их привело невольническое прошлое, они должны соблазнять, порою сами того не желая, и ждут своего часа, у них нет другого орудия спасения, средства к существованию» (Жюль Лафорг).
вана роль паразита, каждый паразит по необходимости эксплуататор; мужчина нужен ей, чтобы обрести человеческое достоинство, чтобы есть, наслаждаться жизнью, производить на свет детей; она обеспечивает себя жизненными благами, оказывая сексуальные услуги; и поскольку ее заключили в рамки этой одной функции, она вся целиком стала объектом или орудием эксплуатации. Кстати, о лжи, если исключить проституток, то можно сказать, что между женщиной и ее покровителем и речи нет о честном рыночном обмене. От мужчины и исходит этот импульс, побуждающий ее притворяться: мужчина хочет, чтобы она была другой, однако каждый человек, каждое существо, как бы безгранично оно от себя ни отрекалось, остается субъектом; он же хочет видеть ее только объектом — она и превращает себя в объект; тогда же, когда она ощущает себя человеком, она действует свободно; в этом ее первородный грех; самая послушная, самая пассивная, она остается существом мыслящим; и иногда достаточно, чтобы мужчина заметил, что, отдаваясь ему, она рассматривает и оценивает его, как он тут же чувствует себя одураченным; ведь с позиции мужчины женщина должна быть лишь приданной ему вещью, его добычей. При этом от нее, от этой вещи, требуется, чтобы она отдавалась мужчине свободно, охотно; в постели она должна испытывать удовольствие; в семейной жизни — искренне признавать его превосходство и его заслуги; в момент послушания она должна притворяться, что независима, в других же случаях, напротив, откровенно разыгрывать комедию пассивности. Женщина лжет, чтобы удержать мужчину, который обеспечивает ей хлеб насущный: она устраивает бурные сцены с потоками слез, проявляет неописуемую любовь, одаривая мужчину своими восторгами и радостями, впадает в состояние крайнего нервного возбуждения, демонстрируя нервный криз; она лжет также, дабы ускользнуть от тирании, на которую согласилась по необходимости. Он поощряет в ней притворство, которое питает его властные наклонности и тщеславие, а она в ответ использует против него свое умение быть скрытной; таким образом, она берет реванш, доставляющий ей двойное удовольствие: изменяя ему, она радуется, наслаждается, удовлетворяя свое собственное желание и одновременно смеясь над ним. И супруга, и куртизанка равно лгут, изображая восторги любви, которой не испытывают, а потом развлекаются с любовником, с подружками, посмеиваясь над наивным тщеславием обманутого дурака. «Мало того, что они неспособны, они еще хотят, чтобы мы до исступления кричали от удовольствия», — зло говорят женщины. Эти разговоры напоминают пересуды слуг между собой, злословящих в адрес своих «макак» — хозяев. У женщины те же слабости, ибо она жертва того же патерналистского гнета, она также цинична, поскольку видит мужчину насквозь, как слуга своего хозяина.
И все-таки совершенно очевидно: ни одна из этих черт не выражает ни сути женской природы, ни изначально заложенных в ней стремлений, они отражают лишь ее «ситуацию». «Ложь царит повсюду, где существует принудительный режим, — сказал Фурье. — Запрет и контрабанда неотделимы друг от друга как в любви, так и в торговле». И мужчины прекрасно понимают, что недостатки женщины отражают ее общественную судьбу, не менее хорошо они понимают, что, заботясь о поддержании иерархии полов, они сами же поощряют развитие у своей подруги именно тех черт, которые заставляют их презирать ее. Бесспорно, и мужа, и любовника раздражают слабости, недостатки той конкретной женщины, с которой они живут, а ее пороки приводят их в негодование; между тем, восхищаясь прелестями женственности в целом, они не отделяют ее от этих недостатков. Если женщина лишена коварства, вероломства, если она не пустышка, не легкомысленное создание, если она смела, честна, да еще и не ленива, она теряет свою притягательность, соблазнительность. В «Кукольном доме» Хельмер объясняет, как приятно мужчине ощущать свою силу, осознавать себя справедливым, снисходительным, все понимающим, когда он прощает слабой женщине ее ошибки, в общем-то самые пустяковые. Мужья, описанные Бернстайном, тоже проявляют снисходительность — так хочется автору — к женам-плутовкам, женам-злюкам, к неверным женам; относясь к ним с такой невзыскательностью, они соизмеряют со всем этим свое мужское благоразумие. Американские расисты, французские колонисты также хотели видеть жителя Африки, негра, хитрым, ленивым, лживым: это подтверждение его недостойности и оправдание поведения колонизаторов, угнетателей; в случае если кто-то из них упорствует в своей честности, неподкупности, его считают смутьяном. Если же женщина постарается избавиться от слабостей и недостатков, ее будут обвинять в них еще больше, в противном случае она может украсить себя ими.
Отрицая логические принципы и моральные императивы, скептически оценивая законы природы, женщина не может составить себе целостного, всеобъемлющего представления об окружающем мире; мир представляется ей некой совокупностью случайностей; и ей легче поверить в россказни соседки, чем в научное сообщение; без сомнения, она уважает печатное слово, скользит взглядом по страницам текста, не задумываясь над содержанием прочитанного; а вот какая-нибудь история, рассказанная в очереди или в гостях, тотчас же обретает у нее полное доверие; в сфере ее бытия все — магия; вовне — все тайна; у нее нет критерия правдоподобности, вероятности; только непосредственный опыт может ее убедить: ее собственный или чужой, но утверждаемый с достаточным упорством. Изолированная в своем доме, она не так уж много соприкасается с другими женщинами и поэтому невольно считает свою участь как бы особой, единственной в своем роде и все время ждет, что судьба и мужчины будут к ней благосклонны, сделают для нее исключение; она больше доверяет озарениям, нежели веским доводам; и с легкой верой принимает их за знаки, посланные Богом, а может быть, иной силой, таинственным духом; о ряде несчастий, несчастных случаях, каких-то горестях она размышляет с полным спокойствием; «Со мной этого не случится»; так же уверенно и спокойно она считает, что «для меня сделают исключение»: ей нравится иметь льготы — торговец ей сделает скидку, полицейский не спросит пропуска; ей внушали, что улыбка женщины — ценность, только забыли сказать, что улыбаются все женщины. Дело не в том, что она считает себя совершенно необыкновенной по сравнению с другой женщиной, со своей соседкой; просто ей и в голову не приходит себя с кем-то сравнивать; по той же причине никакой опыт ее ничему не учит: она терпит одно поражение за другим, но не делает никаких выводов.
Вот почему женщинам не удается создать свой прочный «контрмир», «контрвселенную», где они могли бы бросить вызов мужчинам; время от времени они поносят мужчин вообще, злословят в их адрес, рассказывают друг другу альковные истории, подробности родов, передают сведения, почерпнутые из гороскопов, делятся рецептами красоты. Но чтобы действительно построить этот «мир злой памяти», как того требует накопившаяся горечь, им недостает убежденности; их отношение к мужчинам слишком неоднозначно. Ведь это и дитя, и уязвимый, ранимый человек, во власти любой случайности, он наивен, он и легкомысленный, пустой бездельник, и жалкий тиран, эгоист, тщеславный человек, но это и герой-освободитель, и божество, распределяющее блага. Его желание — грубая похоть, его объятия — унизительная обуза, и одновременно его пылкость, страстность, его мужская сила воспринимаются как энергия от демиурга, творца. Когда женщина с восторгом произносит; «Вот это мужчина!», она имеет в виду и сексуальную силу ее избранника, и занимаемое им положение в обществе: и то и другое есть выражение созидательной силы, силы власти, творческой силы; она не может себе представить артиста, бизнесмена, генерала, руководителя предприятия слабым мужчиной, плохим любовником, не обладающим сексуальной силой: общественные, деловые успехи мужчины всегда обладают и сексуальной притягательностью; и наоборот, она готова признать гениальным того мужчину, который удовлетворит ее, утолит ее желание. В любом случае очевидно, что она находится в плену мифа о мужском начале, о мужчине. Для Лоуренса, например, да и для многих других, фаллос есть одновременно энергия живой силы и трансценденция человека. И женщина тоже может принимать радости любви за выражение особой связи со вселенной. Делая из мужчины культ, она сначала теряет себя в нем, а затем вновь обретает, но уже в лучах славы, Противоречия здесь легко снимаются, потому что в созидании мифа о мужественности участвует множество индивидов. Иные из них — те, с кем жизнь по случайности свела ее или сводит в повседневности, — воплощают ничтожество человеческого духа, в других ярко выражено величие человека. Но для женщины оба типа сливаются воедино. «Если я стану знаменитой, — писала одна девица, по уши влюбленная в некоего мужчину, полагая при этом, что он принадлежит к высшей расе, — Р., без сомнения, женится на мне, поскольку это польстит его самолюбию; он будет прогуливаться под руку со мной грудь колесом». Между тем она была от него в восторге. Один и тот же тип может легко и просто быть в глазах женщины скупым, мелочным, чванливым, ничтожным и одновременно божеством: в конце концов, и у богов есть свои слабости. Когда любят человека, признавая его свободу и все проявления его натуры, тогда и относятся к нему с той строгой требовательностью, которая в действительности и есть подлинное уважение, любовь; а вот когда, преклоняясь перед мужчиной, хвастаются: «Я им верчу, как хочу» — и при этом услужливо, угоднически поощряют все его «маленькие слабости», которые якобы не подрывают его престижа, — это как раз говорит об отсутствии искренней любви, уважения к мужчине как к особой личности, такой, которая проявляется в реальной деятельности; женщина способна слепо преклоняться перед мужской сущностью вообще, частью которой является и ее идол; ведь мужество, мужская сущность — это священная аура, это ценность по своей данности, она неизменна, она утверждается за мужской особью независимо от ее конкретных мелких изъянов; и она же завидует этим привилегиям, норовит взять над ним верх с помощью разного рода хитростей.