В одном из писем к Мидделтон Мьюри Кэтрин Мэнсфилд рассказывает, что недавно она купила очаровательный сиреневый корсет, и тут же замечает; «Как жаль, что некому его показать!» Что может быть горше, чем чувствовать себя никому не нужным цветком, ароматом, сокровищем? Что это за богатство, которое ничего не дает мне самой и которое никто не хочет получить в дар? Любовь — это проявитель, благодаря которому в бесцветном отрицательном образе, таком же бесполезном, как неудачный негатив, начинают играть яркие, положительные черты. С ее приходом лицо женщины, линии ее тела, воспоминания детства, пережитые горести, платья, привычки, весь ее мир и вся ее личность — словом, все, что с ней связано, освобождается от случайности и превращается в необходимость. Она становится драгоценным подарком, положенным на алтарь ее божества.
До того как он любовно положил руки ей на плечи, до того как он стал глядеть на нее не сводя глаз, она была просто не очень красивой женщиной в бесцветном и унылом мире. Но с того момента, как он поцеловал ее в первый раз, вокруг, как символ бессмертия, засияли все цвета радуги, — писала М.Уэбб в романе «Тяжесть теней».
Вот почему мужчины, обладающие весом в обществе и умеющие льстить женскому тщеславию, могут стать объектом женской страсти, даже если внешне они совершенно непривлекательны, В их высоком общественном положении воплощаются Закон, Истина, а в их убеждениях отражается неоспоримая реальность. Женщина, которую они восхваляют, начинает чувствовать себя бесценным сокровищем. Именно этим, по словам Айседоры Дункан1 , объясняются, например, успехи д'Аннунцио.
Когда д'Аннунцио любит женщину, он поднимает ее душу высоко над землей и уносит ее туда, где в сиянии живет Беатриче. Каждую свою возлюбленную, одну за другой, он причисляет к божественным существам, возносит их так высоко, что им и вправду начинает казаться, что они равны Беатриче... На каждую свою избранницу он набрасывал сияющее покрывало. Она возвышалась над другими смертными и жила в лучах необычного света. Но когда она надоедала поэту и он заменял ее другой, сияющее покрывало исчезало, ореол угасал и женщина вновь оказывалась на грешной земле... Слышать волшебную хвалу, на которую был способен лишь д'Аннунцио, — это радость, сравнимая с той, которую испытывала в раю Ева, услышав голос змия. Д'Аннунцио может каждую женщину заставить считать себя центром вселенной.
Только в любви женщина может привести в гармонию эротику и самовлюбленность. Как мы уже видели, эти две системы противостоят друг другу, и из-за этого женщине очень трудно приспособиться к сексуальной жизни. Она должна превратиться в предмет из плоти, стать добычей, но это противоречит тому поклонению, с которым она к себе относится. Ей кажется, что ласки портят и пачкают ее тело или унижают ее душу. Поэтому некоторые женщины предпочитают фригидность, полагая, что таким образом они сохранят в целостности свое «я». Другие разделяют животные страсти и возвышенные чувства. В этом смысле случай г-жи Д. С,, описанный Штекелем и уже приводившийся в связи с проблемой брака, является весьма типичным; 1 «Моя жизнь».
В отношениях с мужем, которого она уважала, она была фригидна. После его смерти она встретилась с молодым человеком, также из артистической среды, он был крупный музыкант. Она стала его любовницей. Ее любовь была, да и сейчас еще остается столь глубокой, что она чувствует себя счастливой, лишь находясь рядом с ним. Вся ее жизнь заполнена Лотаром. Но, несмотря на пылкую любовь, она оставалась фригидной в отношениях с ним. Затем ей встретился еще один мужчина. Это был крепкий и грубоватый лесник, который, оставшись однажды с ней наедине, просто-напросто без лишних слов овладел ею. Она была так подавлена, что даже не сопротивлялась. И с ним она испытала самый острый оргазм в своей жизни. «В его объятиях, — говорит она, — я восстанавливаю силы на многие месяцы. Меня охватывает какое-то дикое опьянение, за которым наступает неописуемое отвращение при мысли о Лотаре. Я ненавижу Поля и люблю Лотара. Но Поль меня удовлетворяет. В Лотаре меня привлекает все. Но, наверное, для того, чтобы испытать наслаждение, мне необходимо превратиться в шлюху. Ведь пока я остаюсь светской женщиной, наслаждение мне недоступно». Она не хочет выходить замуж за Поля, но продолжает спать с ним. В моменты наслаждения она превращается в другого человека, и с ее губ срываются непристойные выражения, которые она никогда бы не осмелилась произнести при других обстоятельствах.
Штекель замечает также, что «многие женщины испытывают оргазм, лишь впав в животное состояние». В физической любви они видят унижение, которое невозможно примирить с такими чувствами, как уважение и привязанность. Однако есть и другие женщины, у которых чувство унижения проходит, если мужчины относятся к ним с уважением, нежностью и восхищением. Эти женщины отдаются только тому мужчине, который, по их мнению, глубоко любит их. Только очень циничная, равнодушная и гордая женщина может рассматривать физические отношения как взаимное удовольствие, в котором каждый из партнеров получает свою долю. Мужчина, так же как женщина, а иногда и сильнее, протестует, если его хотят использовать как орудие наслаждения1. Но именно у женщины обычно возникает впечатление, что ее партнер пользуется ею как вещью. Только восторженное восхищение может помочь ей преодолеть унижение, в которое повергает ее любовный акт, представляющийся ей поражением. Как мы уже видели, любовный акт требует от женщины глубокого отчуждения; ее охватывает пассивное томление, с закрытыми глазами, безликая, потерянная, она чувствует, как ее уносят волны, как ее затягивает буря, как она проваливается во тьму. Это тьма плоти, чрева, могилы; она растворяется, соединяется с Целым, ее «я» исчезает. Но вот мужчина отстраняется — она сброшена на землю, она лежит в постели, в комнате горит свет; она вновь обретает имя, лицо, но она повержена, превращена в добычу, в объект.
1 См., в частности, роман «Любовник леди Чаттерлей». Устами Меллорса Лоуренс выражает ужас перед женщинами, которые хотят превратить его в орудие наслаждения.
Именно в этот момент ей требуется проявление любви. Так же как ребенку, отнятому от груди, необходимо видеть связь с родителями в их ободряющих взглядах, в устремленных на нее глазах любовника женщина должна видеть связь с Целым, от которого с такой болью была оторвана ее плоть. Редко случается, чтобы она чувствовала себя вполне удовлетворенной. Даже если она испытала успокаивающее удовольствие, она не может окончательно освободиться от колдовской власти плоти. Ее смятение продолжает жить в чувствах. Вызывая в женщине сладострастие, мужчина привязывает ее к себе, а не освобождает. Но он-то больше не желает ее, и она может ему простить это минутное равнодушие, только если он питает к ней вечные непреходящие чувства. В этом случае имманентность момента преодолевается, обжигающие воспоминания из сожаления превращаются в сокровище, угасающая страсть становится надеждой и обещанием. Наслаждение оправданно, и женщина может гордиться своей сексуальностью, потому что она ее возвышает. Смятение, удовольствие и желание из состояний превращаются в дар, ее тело больше не объект, это песнопение, это пламя. Теперь она может со всей страстью отдаться эротической магии, тьма сменяется светом, влюбленная женщина может открыть глаза, смотреть на любящего ее мужчину, взгляд которого в свою очередь прославляет ее. Благодаря ему «ничто» превращается в полноту бытия, а бытие — в ценность. Она не тонет больше в море мрака; как на крыльях, она взмывает к небесам. Утрата себя становится священным экстазом. Когда женщина отдается любимому мужчине, на нее нисходит благодать, как на верующего при причастии, как на Деву Марию, когда в нее вселился Святой Дух. Именно этим объясняется тот факт, что божественные песнопения и фривольные песенки отличаются одинаковой чувственностью. Дело здесь не в том, что мистическая любовь всегда имеет сексуальный характер, а в том, что сексуальность влюбленной приобретает мистическую окраску. «Мой бог, мой возлюбленный, мой господин...» — вот слова, которые срываются с уст и коленопреклоненной святой, и лежащей в постели влюбленной женщины. Первая подставляет свою плоть под разящие стрелы Христа, жаждет стигматов, призывает обжигающую божественную Любовь. Вторая тоже полна ожидания и желания принести себя в дар, но для нее стрелы, дротики и копья воплощаются в мужском половом члене, И в той и в другой живет одно и то же детское, мистическое представление о любви: раствориться в другом для того, чтобы обрести независимое существование.
Иногда утверждают, что стремление раствориться в другом ведет к мазохизму1. Но, как я уже упоминала, говоря об эротике, 1 Такие мысли, в частности, высказываются в диссертации Х.Дейч «Психология женщин».
о мазохизме можно говорить лишь в случае, когда женщина «сама завораживает себя той личностью, которую видят в ней другие»*, то есть когда сознание субъекта сосредоточивается на собственном эго для того, чтобы закрепить ситуацию унижения. Но влюбленная женщина — это не то же самое, что самовлюбленная женщина, погруженная в свое «я», она испытывает страстное желание преодолеть границы своей личности и превратиться в бесконечность при посредстве другого, который приобщен к бесконечной действительности. Сначала она теряет себя в любви для того, чтобы себя же и спасти. Но парадокс любви, доходящей до обожания, заключается в том, что, стремясь к самоспасению, женщина в конце концов приходит к самоотречению. Ее чувства приобретают мистический оттенок, она больше не требует от своего бога одобрения и обожания, она хочет раствориться в нем, забыться в его объятиях. «Я хотела бы быть святой в любви, — пишет г-жа д'Агу, — В моменты экзальтации и аскетического неистовства я стремилась к мученичеству», В этих словах ярко проявляется желание полного саморазрушения, которое смело бы границы, отделяющие ее от возлюбленного. Но это отнюдь не мазохизм, а мечта о самозабвенном слиянии с любовником. Той же мечтой была охвачена Жоржетта Леблан, когда сказала: «Если бы в то время меня спросили, чего я желаю больше всего на свете, я без колебания ответила бы: быть пищей и пламенем для его ума».