но, что любимый мужчина безусловно необходим женщине, нельзя также сказать, что она ему не нужна; но он не в силах наполнить смыслом жизнь той, которая боготворит его, он не позволяет ей завладеть собой.
Для истинной любви «случайность» возлюбленного со всеми его недостатками, ограниченностью, врожденной непредсказуемостью не может быть помехой. Она не может быть и спасением, поскольку это просто взаимоотношения между двумя людьми. Идолопоклонническая любовь придает возлюбленному абсолютную ценность, и это первая ложь, которая бросается в глаза всем посторонним, «Он не заслуживает такой любви», — шепчут вокруг влюбленной. Потомки, представляя себе бесцветный лик графа Гибера, сострадательно улыбаются. Открывая недостатки, посредственность своего божества, женщина переживает мучительное разочарование. В «Страннице», в «Первых опытах» Колетт нередко намекает на эту горькую агонию любви. Подобное разочарование бывает мучительнее, чем разочарование ребенка, когда рушится авторитет его отца: ведь женщина сама выбрала того, кому отдала в дар все свое существо. Даже если избранник достоин самой глубокой привязанности, он все равно остается земным человеком, и женщина, преклоняющая колена перед высшим существом, обращает свою любовь не к нему. Ее вводит в заблуждение собственная серьезность, из-за которой она придает достоинствам своего возлюбленного абсолютное значение, то есть не хочет признать, что их носителем является человеческое существо. Из-за этого заблуждения между ней и предметом ее обожания развертывается пропасть. Она восхваляет его, повергается перед ним ниц, но она не может стать ему настоящим другом, потому что не осознает, что в мире его подстерегают опасности, что его планы и цели шатки, а сам он хрупок. Видя в нем Бога, Истину, она неправильно судит о его свободе, которая отмечена нерешительностью и страхом. Этот отказ мерить любовника человеческой меркой объясняет многие парадоксы женского поведения. Женщина просит что-либо у любовника, и он удовлетворяет ее просьбу, следовательно, он великодушен, богат, великолепен, он царь и бог; если же он отказывает, он превращается в скупца, мелочного и жестокого человека, он животное, демон. Так и подмывает спросить: если «да» удивляет как нечто в высшей степени необычное, то почему так поражает «нет»? Если отказ представляет собой проявление столь отвратительного эгоизма, то почему такое восхищение вызывает согласие? Нет ли места для просто человеческих качеств между сверхчеловеческими и бесчеловечными?
Дело в том, что поверженное божество — это не человек, а самозванец; у любовника есть лишь одна возможность: доказывать, что он действительно тот самый царь, которого обожает женщина. В противном случае он разоблачает себя как узурпатор. Если женщина больше не любит его, в ней растет желание растоптать его. Во имя славы, которой влюбленная увенчала своего возлюбленного, она отказывает ему в праве на какую бы то ни было слабость. Она разочаровывается и раздражается, если он не соответствует тому образу, которым она его подменила. Если он устал или рассеян, если ему не вовремя хочется есть или пить, если он ошибается или противоречит сам себе, она заявляет, что он «недостоин сам себя», и ставит ему это в вину. Таким образом, она доходит до того, что упрекает его за любое дело, которое ей самой приходится не по нраву. Она судит собственного судью и для того, чтобы он был достоин оставаться ее повелителем, отказывает ему в праве на свободу. Порою ей легче поклоняться отсутствующему божеству, чем присутствующему. Как мы видели, некоторые женщины посвящают себя умершим или недоступным для них героям и не желают видеть в них что-либо общее с существами из плоти и крови, поскольку эти последние не соответствуют их мечтам. По всем этим причинам лишенные иллюзии женщины заявляют: «Не нужно ждать сказочного принца. Мужчины — просто ничтожные существа». Но они не казались бы карликами, если бы от них не требовали, чтобы они были великанами.
Именно в этом состоит проклятие, тяготеющее над страстной женщиной: ее возвышенное представление о мужчине неизбежно превращается в требовательность. Отрекаясь от себя ради другого, она хочет в то же время взять свое: ей необходимо завладеть человеком, которому она отдает все свое существо. Она дарит ему себя безраздельно, но он должен обладать всеми совершенствами, чтобы достойно принять этот дар. Она посвящает ему все свое время, но и он должен быть постоянно рядом с ней. Она хочет жить лишь им, но она хочет жить полной жизнью, для этого он должен посвятить всего себя ей.
Иногда я до того неразумна в своей любви к вам, что забываю о том, что не могу и не должна поглощать вас полностью, так, как поглощаете меня вы, — пишет г-жа д'Агу Листу.
Она пытается подавить свое непроизвольное желание — желание быть для него всем. То же стремление отражается в жалобах мадемуазель де Лепинас: Боже мой! Если бы вы знали, как я живу в те дни, когда лишена восторга и радости видеть вас! Друг мой, вас удовлетворяют движение, работа, развлечения, мое же счастье в вас, и только в вас. Без постоянных встреч с вами, без любви к вам я не хотела бы жить.
Сначала влюбленная женщина с упоением удовлетворяет желания любовника, затем, как легендарный пожарник, совершающий поджоги из любви к своему ремеслу, она старается пробуждать в нем желание для того, чтобы иметь возможность удовлетворять его. Если это ей не удается, она чувствует себя до того униженной и ненужной, что любовнику приходится разыгрывать пылкость, которой он на самом деле не испытывает. Превратившись в рабыню, женщина нашла самый надежный способ поработить мужчину. В этом состоит еще один обман любви, который с такой обидой разоблачают многие мужчины, в частности Лоуренс и Монтерлан: она принимает форму дара, будучи на самом деле тиранией. В «Адольфе» Бенжамен Констан едко описал путы, которыми оплетает мужчину слишком возвышенная женская страсть, «Она не скупилась на жертвы, потому что единственной ее заботой было заставить меня принимать их», — безжалостно говорит он об Элеоноре. Действительно, жертвы, которые принимает любовник, превращаются в опутывающие его обязательства, при этом он лишен даже преимущества выглядеть человеком, который что-то дает сам. Женщина требует, чтобы он с благодарностью нес крест, который она на него возлагает. И ее тирания ненасытна. Влюбленный мужчина властен, но, если он получил то, чего желал, он чувствует себя удовлетворенным. Что касается взыскательной женской преданности, то она не знает границ. Любовник, доверяющий своей любовнице, не имеет ничего против ее отлучек или занятий вдали от него; он уверен, что она принадлежит ему, и предпочитает обладать не вещью, а свободным существом. Для женщины же отсутствие любовника — это всегда пытка. Он для нее — всевидящее око, судия, и, устремляя свой взгляд не на нее, он тем самым чего-то ее лишает: все, что он видит помимо нее, украдено у нее. Когда он далеко от нее, и она сама и весь мир перестают существовать. Он покидает ее и изменяет ей даже тогда, когда, будучи с ней рядом, читает или пишет. Она ненавидит его, когда он спит. Бодлер с умилением смотрит на спящую женщину: «Твои прекрасные глаза устали, бедная моя любовь». Пруст в восторге от спящей Альбертины1. Это объясняется тем, что мужская ревность представляет собой стремление к безраздельному обладанию. Возлюбленная, к которой во сне возвращается трогательная детская наивность, не принадлежит никому, мужчине достаточно быть уверенным в этом. Но божественный повелитель не имеет права предаваться покою имманентности, и женщина враждебно смотрит на его поверженную трансцендентность. Ей не нравится животная инертность этого тела, существующего в данный момент не для нее, а для себя, пре-
1 Тот факт, что Альбертина — вовсе не Альбертина, а Альберт, ничего не меняет; как бы то ни было, Пруст ведет себя в этом случае, как свойственно мужчинам.
доставленного случайности, платой за которую является ее собственная случайность. Виолетта Ледук ярко выразила это чувство; Ненавижу спящих мужчин. Когда я гляжу на них, у меня возникают нехорошие мысли. Меня раздражает их покорность. Ненавижу их безотчетную безмятежность, мнимую бесчувственность, их вид, напоминающий прилежного слепца, их умеренное опьянение, их бездарную старательность... Я долго ждала, подстерегала, когда же на губах спящего появится розовый пузырек. Мне было нужно только его присутствие. Но его-то я не дождалась... Я видела, что во сне его глаза были похожи на глаза умершего... Я пряталась за его веселым взглядом в минуты, когда он был твердым мужчиной. Нет ничего хуже, чем его сон. Он завладевает всем. Я ненавижу его, когда он спит, за то, что из бессознательного состояния он умеет создать себе чуждый мне покой. Ненавижу его умиротворенное лицо... Он весь ушел в себя и занят только собственным отдыхом. Я не знаю, о чем он думает... Начинали мы вместе, и с какой страстью! Мы хотели взлететь над землей на крыльях темперамента. Мы отправились в путь, карабкались, подстерегали, выжидали, напевали, подошли к концу, вскрикивали, выиграли и проиграли, и все это вместе. Мы действительно были далеко от реальной жизни. Мы отыскали новую разновидность небытия. А теперь ты спишь. Ты устраняешься, и это нечестно с твоей стороны... Когда ты двигаешься во сне, моя рука невольно прикасается к твоему детородному органу. Он похож на длинный сарай, в котором хранятся пятьдесят мешков зерна, в нем есть что-то властное. Я держу в руке мошонку спящего мужчины... Это маленький мешочек с семенами. В моей руке поля, которые будут засеяны, виноградники, которые будут обработаны, вода, сила которой будет укрощена, доски, которые будут сколочены, рыболовные сети, которые будут вытащены из воды. В моей руке отборные цветы и фрукты, породистые животные. В моей руке скальпель, секатор, зонд, револьвер, акушерские щипцы, но все это не наполняет мою руку. Спящее оплодотворение мира — это всего лишь ненужная немощь в жизни души...