Итак, по одной и той же причине мы отвергаем сексуальный монизм Фрейда и экономический монизм Энгельса. Психоаналитик станет интерпретировать любые социальные требования женщины как проявление «мужского протеста»; и наоборот, для марксиста женская сексуальность является всего лишь более или менее опосредованным выражением ее экономического положения. Категории «клиторический» и «вагинальный», как и категории «буржуазный» и «пролетарский», одинаково неспособны охватить конкретную женщину. Но существует еще и экзистенциальная система мышления, анализирующая как индивидуальные драмы, так и экономическую историю человечества, и только она одна позволяет в целом понять такую исключительную форму, как жизнь человека. Фрейдизм может оказаться полезным, поскольку существующий человек есть тело; и то, каким образом он ощущает себя как тело перед другими телами, конкретно выражает его экзистенциальную ситуацию. Точно так же в марксистской теории истинным является тезис, что онтологические притязания человека принимают конкретные формы в зависимости от имеющихся у него материальных возможностей, в особенности от тех, которые открывает ему техника. Но если данные о сексуальности и технических средствах не подчинить анализу человеческой реальности в целом, сами по себе они ничего не в силах объяснить. Поэтому-то у Фрейда налагаемые «сверх-я» запреты и влечения «я» выглядят как случайные факты, а от энгельсовского изложения истории семьи создается впечатление, что важнейшие события происходят неожиданно, повинуясь капризам таинственного случая. Пытаясь понять женщину, мы не будем отрицать определенного вклада биологии, психоанализа и исторического материализма — но мы будем исходить из того, что тело, сексуальная жизнь и технические средства конкретно существуют для человека лишь постольку, поскольку он включает их в глобальную перспективу своего существования. Ценность мускульной силы, фаллоса, орудий труда может быть определена лишь в более общей системе ценностей — она вырабатывается в том фундаментальном проекте человека, с которым тот трансцендирует к бытию.
Этот мир всегда принадлежал мужчинам — и ни одно предложенное обоснование этого факта не показалось нам убедительным. Только рассмотрев доисторические и этнографические данные в свете философии экзистенциализма, философии существования, мы сможем понять, как установилась иерархия полов. Мы уже отмечали, что, когда две категории людей противостоят друг другу, каждая хочет навязать другой свое господство; если обе они в состоянии настаивать на этом требовании, между ними образуется — иногда враждебное, иногда дружественное, всегда напряженное — отношение взаимности; если же преимущество оказывается на стороне одной из них, она одерживает верх над другой и всячески старается закрепить ее в угнетенном положении. Итак, понятно, почему у мужчины возникло желание возвыситься над женщиной, но какое преимущество позволило ему осуществить это желание?
Сообщаемые нам этнографами сведения о примитивных формах человеческого общества крайне противоречивы, особенно когда этнографы хорошо информированы и не придерживаются определенной системы. Исключительно трудно составить себе представление о положении женщины в период, предшествующий земледельческому. Мы даже не знаем, ведь, может быть, в условиях жизни, столь отличных от нынешних, мускулатура и дыхательный аппарат женщины были развиты так же, как и у мужчины. Ей доставалась тяжелая работа, в частности, именно она таскала тяжести; правда, последний факт можно расценить по-разному: возможно, эта функция была возложена на нее, чтобы при длительных переходах у мужчины руки были свободными и он мог бы отбиваться от возможных нападений зверя или человека; в таком случае его задача была более опасной и требовала большей физической силы. Создается тем не менее впечатление, что во многих случаях женщины были достаточно крепки и выносливы, чтобы участвовать в военных походах. Из рассказов Геродота, сказаний о дагомейских амазонках и многих других древних и современных источников следует, что женщины принимали участие в войнах и кровавых вендеттах; при этом они проявляли не менее мужества и жестокости, чем мужчины; известно, например, что некоторые из них зубами вгрызались в печень своих врагов. И все же, скорее всего, тогда, как и сейчас, преимущество в физической силе было на стороне мужчины; в век дубины и диких зверей, в век, когда противостояние природе требовало предельного напряжения, а орудия труда были самыми примитивными, это превосходство должно было иметь колоссальное значение. Во всяком случае, какими бы сильными ни были в то время женщины, в борьбе против враждебного мира бремя деторождения им страшно мешало — рассказывают, что амазонки калечили себе груди, а значит, по крайней мере на тот период, что они посвящали себя ратному делу, отказывались от материнства. Что же касается нормальных женщин, беременность, роды, менструация снижали их трудоспособность и обрекали на долгие периоды бессилия. Чтобы защищаться от врагов, чтобы прокормить себя и свое потомство, они нуждались в покровительстве воинов, им необходимы были продукты охоты и рыболовства, которыми занимались мужчины. А так как никакого контроля за рождаемостью, разумеется, не существовало, а природа не дала женщине периодов бесплодия, как самкам других млекопитающих, беспрестанное материнство, очевидно, поглощало большую часть сил и времени; они были неспособны обеспечить жизнь детям, которых производили на свет. Таков первый факт, ведущий к серьезным последствиям. На заре человечества жизнь была трудной: люди занимались собирательством, охотой и рыболовством и ценой тяжелейших усилий отвоевывали у земли лишь скудные богатства. Детей рождалось слишком много по сравнению с ресурсами сообщества, абсурдная плодовитость женщины мешала ей активно участвовать в преумножении богатств, и в то же время она постоянно создавала новые потребности. Призванная обеспечивать воспроизводство рода, она обеспечивала его с избытком — мужчина же обеспечивал равновесие между воспроизводством и производством. Таким образом, женщина даже не обладала привилегией по поддержанию жизни рядом с мужчиной — творцом нового; она не играла роль яйцеклетки по отношению к сперматозоиду или матки по отношению к фаллосу; она лишь посильно участвовала в упорной борьбе человеческого рода за выживание, и только благодаря мужчине эта борьба приводила к конкретным результатам.
И все же, поскольку равновесие производства и воспроизводства в конце концов всегда устанавливалось — ценой детоубийства, жертвоприношений, войн, — с точки зрения коллективного выживания одинаково необходимы и мужчины и женщины; можно даже предположить, что на определенной стадии продовольственного изобилия женщина-мать подчинила себе мужчину благодаря своей роли хранительницы и кормилицы. У животных существуют самки, которым материнство дает полную независимость; почему же женщине не удалось сделать из него пьедестал? Даже в те моменты истории, когда человечество самым настойчивым образом требовало увеличения рождаемости, поскольку рабочие руки нужны были больше, чем сырье, даже в те эпохи, когда материнство пользовалось наибольшим уважением, оно не позволило женщине завоевать первенство1. Причина этого в том, что человечество не является просто естественным видом; его задача — не в поддержании себя в качестве рода; его проект — не стагнация, это проект, направленный на то, чтобы преодолеть, превзойти себя.