Согласно исследованию Ю. И. Кажданской, в 1924 году лишь 9% одесских школьников 7—12 лет давали правильные ответы на вопрос, кто такой Ленин. Единицы могли объяснить, кто такие коммунисты и чего они хотят. В целом на элементарные вопросы анкеты, касающиеся социально-политических представлений, дети давали всего 8% удовлетворительных ответов. Через два с половиной года обучения по новым программам к 52% ответов „смутных", „абсурдных" и „не знаю" добавилось 34% ответов, характеризуемых как „трафаретные" — внешне правильные, но являющиеся лишь зазубренной формулой, значения которой ребенок не понимает. Для контроля были собраны две сотни сочинений на революционные темы. Ответы представляли собой „винегрет.., в котором события обеих революций смешивались с «9 января»" — последнее почему-то воспринималось детьми яснее всего.
„Дети до трагизма безграмотны", — делала вывод Кажданская. „Есть предел, дальше которого популяризация сложных понятий ведет к убогости, граничащей с профанацией". С другой стороны, „обилие кровавых эпизодов в курсе политических тем 1-го и 2-го годов обучения... представляется опасным в смысле возможности притупления в детях чуткости", — прозорливо писала одесская учительница-педолог в 1928 году. Редакция журнала „Педология" в своем примечании характеризовала эти выводы как „слишком категоричные и мрачные".
Однако эти выводы хорошо согласовывались с другими исследованиями. Н. А. Рыбников, тогда же собравший анкеты у 120000 школьников российской провинции, констатировал, что смысл и историю недавней революции знал ничтожный процент детей. Однако все ребята, по данным Рыбникова, считали, что Советская власть лучше любой другой. При этом наблюдался интересный феномен „недооценки экономических завоеваний собственного класса и переоценка завоеваний другого": дети рабочих указывали на землю, которую революция, по их мнению, дала крестьянам; дети же крестьян чаще указывали на 8-часовой рабочий день и на то, что фабрики теперь принадлежат рабочим...
Половина крестьянских детей Самарской губернии к концу 30-х годов предпочитали умственный труд физическому. Лишь 11 % предпочитали заниматься разными видами крестьянского труда (орловские дети всего десятью годами раньше давали совсем иные ответы). Треть крестьянских мальчиков выразили прямое нерасположение к сельскохозяйственному труду, 85% сказали, что не любят заниматься и домашним трудом: антикрестьянская политика давала свои результаты.
Опросы педологов дают сегодня едва ли не единственный источник достоверной статистической информации о чувствах людей в то переломное время, когда начиналась коллективизация, шло подавление оппозиции в партии и страна втягивалась в террор. Пресса уже была унифицирована в ненависти к инакомыслию. Что думали в это время люди?
В 1928 году Р. Г. Виленкина провела опрос рабочих-подростков путем сбора анонимных высказываний, которые писались ими на карточках и опускались в ящик. Она приводит живые и очень разные слова поколения", которое пройдет скоро через репрессии и войну: „Почему на 11-м году революции нет хлеба, масла, муки и сахара? Долго это будет продолжаться?"; „Почему объявляют кулаком крестьянина, имеющего две коровы?"; „Нужно взять у крестьянина всю землю, чтобы они были сельскими рабочими и жили на жалованье, как рабочие"; „Почему из деревни все едут в город? Наверно, там очень плохо?"; „Почему Троцкого не расстреляли?"; „Надо было уговорить оппозиционеров, а не высылать"; „Какая же это свобода, если им не дают свою партию организовать?" И, наконец, характерное суждение, за которым стоит настроение, определившее, может быть, судьбы страны: „Молодежь отойдет в конце концов от революционной работы, потому что это скучно. Скорей бы война".
В конце 20-х годов проводится серия педологических экспедиций в отдаленные регионы страны: формируется новая область исследований — педология нацменьшинств, точный эквивалент современной детской этнопсихологии. Были проведены исследования детей и подростков Бурятии, Алтая, Узбекистана, татарских школьников Москвы... Это была серьезная, но до сих пор не оцененная по достоинству работа.
История науки — это прежде всего история ее внутреннего устройства и делавших ее людей, история категорий и методов, лидеров и институтов. Но в истории социальных наук, имеющих дело с изменяющейся реальностью, есть еще один важный пласт: та неповторимая картина, которую увидела наука в определенный исторический момент. С точки зрения вечности именно этот пласт может оказаться самым важным.
На высшем уровне
Педология попала под идеологический обстрел сразу после разгрома философской школы Деборина и объявления „борьбы на два фронта". Заседание Президиума Комакадемии, подведшее в самом начале 1931 года черту под „великим переломом" в научной жизни, принимает по докладу О. Ю. Шмидта (того самого, в недавнем прошлом „куратора" советского психоанализа) такую, в частности, резолюцию: „... Важное значение приобретает разоблачение всякого рода псевдомарксистских течений типа корниловщины, бехтеревщины в психологии". 25 января 1931 года ЦК ВКП(б) принимает Постановление „О журнале „Под знаменем марксизма" и сменяет его редактора (вместо А. М. Деборина им становится М. Б. Митин). К концу года журнал конкретизирует: „В психоневрологических науках не дано достаточно развернутой критики как механистических и идеалистических теорий Корнилова в психологии, Ганнушкина в психиатрии и невропатологии, Блонского в педологии.., системы идеалистических ошибок т. Шпильрейна, меньшивистски-идеалистического эклектизма т. Залкинда и т. д."
В эту кампанию взаимного самоуничтожения активно включается журнал „Педология", редактируемый Залкиндом. Он призывает коллег к добровольным, опережающим события саморазоблачениям. „Если бы эпически настроенные педологи (кстати, очень избегающие страниц нашего журнала! Симптом?) внимательнее вдумались бы в идеологические дискуссии на педо-лого-психологическом фронте — они поняли бы, что отрыв их от сегодняшней практики органически связан с марксистской их девственностью", — такую передовую публикует журнал в начале 1931 года. Маловероятно, что Блонский, Басов, Выготский, Лурия пребывали в это тревожное время в эпическом настроении, и уж никак нельзя заподозрить этих людей в девственности любого сорта. Однако они тогда уклонились от сотрудничества в деле самокритики, которое предлагал Залкинд. Как покажет близкое уже будущее, они от этого не проиграли.
Номера журнала заполняют идеологические проработки, например, статья П. Левентуева „Политические извращения в педологии". Даже терминологически педология сама подготовила свой конец. Ни Залкинда, ни его журнал все это не спасло. Скорее напротив: Залкинд был снят с редакторского.поста уже в конце 1931 года, а через год его журнал был ликвидирован. И. Н. Шпильрейн, почти не включавшийся в дискуссию и очень сдержанно отвечавший на критику в свой адрес, оставался редактором „Психотехники и психофизиологии труда" еще три года, почти до самого своего ареста, практически совпавшего с закрытием журнала.
Вместе с тем ничто не предвещало того удара, который накроет педологию в 1936 году. По-прежнему выходили переиздания педологических учебников, продолжалась подготовка кадров, все больше педологов работало в школах. Более того, их полномочия даже увеличивались: приказ по Наркомпросу от 15 января 1935 года возложил на педологов, дополнительно к их прежним обязанностям, ответственность за отбор детей при приеме в школы. Заместитель наркома просвещения М. С. Эпштейн, курировавший педологию, был, однако, смещен со своей должности. Первым заместителем наркома А. С. Бубнова был назначен Б. М. Волин. Оба они, как и Бубнов, впоследствии были репрессированы.
4 июля 1936 года было принято Постановление ЦК ВКП(б) „О педологических извращениях в системе Наркомпросов". Педологическое движение характеризуется в понятных любому советскому человеку терминах — как создание в школах вредной организации, имеющей свои руководящие центры. Вред от педологов ЦК увидел в проведении ложно-научных экспериментов, бесчисленных обследований, бессмысленных и вредных анкет и тестов. Все это имеет целью найти максимум отрицательной или патологически извращенной информации, характеризующей советского школьника, его семью, родных и общественную среду. Обследования умственного развития и одаренности школьников представляют собой форменное издевательство над учащимися. Особое внимание уделяется специальным и вспомогательным школам. Большинство учащихся там, считал безымянный автор Постановления, вполне нормальные дети. Более того, в них учатся и талантливые дети; все они подлежат обратному переводу в школы обычного типа. Центральный Комитет считал также, что в результате деятельности педологов оказались ущемлены в правах обычные учителя. Был дан и философский анализ педологических взглядов. „Главным законом педологии" объявлялось признание фаталистической обусловленности развития детей биологическими и социальными факторами. А этот глубоко реакционный закон находится в вопиющем противоречии с марксизмом и со всей практикой социалистического строительства, успешно перевоспитывающей людей.
Конкретная причина разгрома педологии была непонятна современникам, ее искали в потаенных случайных событиях. Родилась легенда об обследовании педологами сына одного очень высокопоставленного лица (по слухам — А. А. Жданова). Сыну поставили неблагоприятный диагноз, что якобы и привлекло внимание этого лица к педологии.