II
История — штука нужная, но… опасная. Ведь наряду с чисто образовательными задачами, у истории — и у науки, и, особенно, у учебного предмета, — есть и еще одно предназначение — воспитание. Именно история воспитывает у человека чувство патриотизма и уважения к прошлому, приобщает к деяниям предков и передает потомкам их жизненный опыт. Или же — не воспитывает. Все зависит от того, как выстроить курс истории. А это уже политика. И совсем не случайно советский историк М.Н. Покровский в 20-е годы вообще употребил формулу: “История — политика, опрокинутая в прошлое”.
Отношение к истории, как к “политике, опрокинутой в прошлое”, сохраняется по сию пору и будет, видимо, сохраняться всегда. Структура и содержание образования вообще, и исторического образования, в частности, всегда формируется по принципу “социального заказа”, ибо через систему образования общество обеспечивает свое дальнейшее развитие, готовит трудовые и интеллектуальные кадры будущего. Даже когда мы встречаемся с “принципиальным” и публично декларируемым отказом от “социального заказа” в сфере образования, это тоже “социальный заказ”, только поступающий от другого “социума”. Поэтому объем и качество преподавания истории зависели, зависят и будут зависеть от тех духовных и идеологических целей, которые ставит перед собой общество в тот или иной конкретно-исторический период своего развития. Более образно, этот факт был выражен в некогда модной иронической песенке под условным названием “Гимн историков”, в которой утверждалось, что обо всем нам расскажет история, “которая, ни слова, ни полслова не соврет…”
Если вспомнить, что творилось с преподаванием истории в XX столетии, с формулой Покровского не поспоришь. В 20-е годы, как известно, история вообще была исключена из школьного курса — по идеологическим соображениям “обломки старого мира” не интересовали созидателей “мировой революции”. Позднее, когда стало ясно, что в борьбе за “мировую революцию” можно потерять и единственный “плацдарм социализма”, историю стали считать “главным идеологическим предметом” в школе. Поэтому и саму историю превратили в набор свидетельств об истинности и непобедимости “научного коммунизма”.
В начале 90-х гг. в головах теперь уже новых реформаторов опять возникла идея исключить историю из школьных программ, как ненужный и даже вредный предмет. В 1993 году существовал и проект “Базисного учебного плана”, в котором учебный предмет история отсутствовал как таковой.
Почему потребовалось исключать историю из школьных программ? Откуда взялся такой “социальный заказ” в начале бурных 90-х годов, столь схожий с “социальным заказом” 20-х годов? Ведь, вроде бы, публично было заявлено об отказе от “коммунистического наследия”? Думается, что ответ очевиден. Десять лет назад вновь изменились идеологические предпочтения — перед российским обществом вместо задачи “построения коммунизма” были поставлены иные, “новые” цели исторического развития — “возвращение в семью цивилизованных народов”, т.е. воссоздание капиталистического общества. Но дело в том, что и “старая коммунистическая”, и “новая капиталистическая” идеологии имеют в своей основе одну и ту же методологическую базу — философию гуманизма, и одни и те же гуманистические ценности — обожествление человека, воспевание его способностей познавать и изменять мир. Только, если “научный коммунизм” — это радикальное ответвление гуманизма, то “новая идеология” имеет либеральную окраску.
Вообще философия гуманизма, которая является методологическим обоснованием современной “цивилизации”, подразумевает упрощение, унификацию мира, ликвидацию его сложности. В этом отношении и либерализм, и коммунизм, как разные формы гуманизма, очень схожи и одинаково жестко добиваются своих целей. Недаром, как и в 20-е годы, когда боролись за торжество “единой пролетарской культуры”, ныне человечеству также навязываются общеупотребительные “массовая культура”, “массовая либеральная экономика”, единая для всего мира культура быта… В идеале, весь мир должен одеваться по одной моде, смотреть одни фильмы, слушать одну музыку, есть одну и ту же еду, и, главное, одинаково думать и совершать одинаковые, прогнозируемые поступки. В результате все это должно привести к уничтожению многоцветья национальных культур, экономических укладов и национальной духовности. А человек из самостоятельного мыслящего индивидуума, обладающего духовностью, должен превратиться в потребителя материальных благ, справленных, как соусом, продуктами “массовой культуры”.
Кстати, столь уважаемые некоторыми нынешними методистами западные социологи и философы, к примеру, Т. Адорно, А. Тойнби, Г. Маркузе, Х. Ортега-и-Гассет, в своих работах немало писали о примитивной стандартизации межличностных отношений в “индустриальном обществе”, о губительном снижении и нивелировке вкусов и потребностей “одномерного человека”, предпочитающего подлинной духовной жизни обладание материальными вещами, променивающего “быть” на “иметь”. Э. Фромм отмечал, что современный человек превращает собственные знания и умения, всю личность целиком в товар и капитал, ибо “в жизни нет никаких целей, кроме движения, никаких принципов, кроме принципов справедливого обмена, никакого удовлетворения, кроме удовлетворения в потреблении”. О. Шпенглер с горечью предрекал: “Само строение общества должно быть выровнено до уровня черни. И да воцарится всеобщее равенство: всему надлежит быть одинаково пошлым. Одинаково делать деньги и транжирить их на одинаковые удовольствия… большего и не надо, большее и не лезет в голову”.
Те же проблемы характерны и для общества “постиндустриального”. З. Бжезинский в книге “Вне контроля. Глобальная смута XXI века” подчеркивал, что идеалы личности как тотального потребителя провоцируют разрушение культуры и разложение общества: “Западный человек сверхозабочен собственным материальным и чувственным удовлетворением и становится все более неспособным к моральному самоограничению. Но если мы на деле окажемся неспособными к самоограничению на основе четких нравственных критериев, под вопрос будет поставлено само наше выживание”.
Западные либеральные идеологи, как им кажется, нашли выход из тупика, превратив раннегуманистические мечтания о “счастье для всех” в теории “счастья для немногих”. В принципе, социологические разработки, основанные на либерально-гуманистических ценностях (теории “золотого миллиарда”, “постиндустриального общества”, “информационного общества”, “глобализации” и др.), и предназначены для обеспечения господства немного элитного “меньшинства” над “унифицированным” и “усредненным” “быдлом-большинством”, которым “меньшинство” может манипулировать с помощью новейших информационных технологий. Это и называется идеальной “мировой цивилизацией”, в которой, кстати, России и нашему народу отводится место среди “периферийного” “быдла”, поставляющего сырье для удовлетворения все возрастающих потребностей “цивилизованной элиты”.
Но вступлению России в лоно такой “мировой цивилизации” мешают… отечественная история и традиционная национальная культура. Можно полностью согласиться с американским этнографом Эдуардом Холлом, который писал, что национальная “культура — это не просто обычай, который можно одеть или сменить как костюм… Как бы не старался человек избавиться от своей культуры, он не может этого добиться потому, что она проникает в корни его нервной системы и определяет то, каким образом он воспринимает мир. Большая часть культуры остается скрытой и находится за пределами сознательного контроля, составляя основу основ человеческого существования. Даже в том случае, когда небольшие частички культуры становятся частью сознательной жизни, их трудно изменить, не потому, что они были прочувствованы и прожиты людьми, а потому, что люди не могут действовать или взаимодействовать каким-либо осмысленным способом, кроме как через посредство культуры”.
В самом деле, “этому народу”, живущему в “этой стране”, историческая память и национальная культура… не позволяют быть счастливым от “достижений цивилизации”! Образы преподобного Сергия Радонежского и великого князя Дмитрия Донского, Козьмы Минина и Георгия Жукова, стихи Пушкина и романы Достоевского бередят души, не дают человеку пребывать в самодостаточной успокоительной радости от покупки новых штанов или очередного сорта колбасы. Да и вообще, изучение отечественной и мировой истории в ее полном объеме опасно для реформаторов, ибо весь исторический и духовный опыт России противоречил и противоречит “новым”, навязываемым нашей стране потребительским идеалам, и той незавидной “периферийной” роли, уготованной России многочисленными “социоконструкторами”.
Поэтому адепты либерально-гуманистических ценностей, конечно, правы, когда считают, что российская история не может служить основой для воплощения этих ценностей в жизнь. И вполне понятно, что для наших реформаторов история, как учебный предмет, представлялась (и представляется?) лишней — не дай Бог, исторический опыт предков собьет народ с “истинного цивилизованного пути” и помешает торжеству либеральных идеалов. Вот и нужно было отрешить наш народ от его собственной истории и культуры.
Тогда, в начале 90-х годов, лишь усилиями научной общественности историю в школе удалось отстоять. Зато был избран другой путь. Принцип “концентров” разрушил (и разрушает!) даже то немногое, что еще сохранилось от истории в школе. Сама история превратилась в набор несвязанных и трудно запоминаемых из-за своего обилия фактов, а социологические схемы заимствовались из источников, не имеющих никакого отношения к национальной традиции. Кроме того, преподавание истории в школе резко “усекли” по количеству часов, а, фактически, история постепенно выжимается из школьных кабинетов. Не случайно появились новые предметы, вроде “граждановедения”, “мировой художественной культуры”, “права”, “экономики”, резко расширились рамки “обществознания”. Эти предметы, о которых разговор нужно вести особо и нелицеприятно, и были призваны заменить собой историю.