"Я" и "нечто". К постановке проблемы.
Психология менее всего может быть названа гибридной или "междисциплинарной" наукой, однако тематика "психология и…" важна для нее так, как, быть может, ни для одной другой науки. Неслучайно психология как бы отдает часть своего "доменного имени" в пользу междисциплинарности. Существуют "историческая психология", "социальная психология", "зоопсихология", но вот о "психологической истории", "психологической социологии" или же "психологической зоологии", почему-то, никто и слыхом не слыхивал. Психология, в этом смысле, представляется нам не научной дисциплиной в ряду других дисциплин, а скорее одним из больших материков знания, больших метаподходов, к построению научного знания, наряду с такими метаподходами, как философский, естественно-научный, гуманитарный, математический - и в каждой конкретной дисциплине или группе дисциплин этот метаподход проявляет себя несколько иначе, чем в других. Между психологией и теми или иными дисциплинами существуют не междисциплинарные "мостики", и не пограничные поля исследования, а настоящие стержни, которые определяют структуру как той, так и другой области знания с одинаковой императивностью и жесткостью. Соответственно вопрос о соотношении психологии и социальных наук может быть поставлен и разрешен только как вопрос о том общем смысловом стержне, на котором держатся как та, так и эти…
Для психологии, тема, которая обращает ее к социальным наукам, давно известна. Если к естественным наукам психологию обращает вопрос - как возможно сознание, как возможно, чтобы среди мира органического и неорганического, бездушного и бессмысленного, оказывается вдруг возможен свет сознания, рефлексии, представлений ясных и отчетливых, структурированных и оформленных. Если к наукам бихевиориальным психологию обращает вопрос - как возможна деятельность, как вообще хоть что-то возможно сделать, почему мы можем поступить, почему мы вообще что-то можем? К социальным наукам психологию обращает вопрос о том, как возможна личность, личность, в качестве микрокосма заключающего в себе структурированное и скоординированное неповторимое многообразие множества миров. Каким образом социальное, культурное, историческое, политическое, экономическое… да и какое только не… содержание может быть, с позволения сказать, упаковано в одного индивида, образовать вокруг него плотный и густонаселенный "жизненный мир", в котором и которым он живет, движется, действует и вообще существует…
Эта проблема была поставлена для психологии в полный рост Львом Семеновичем Выготским и его школой культурно-исторической психологии, для которой тема интериоризации социального в процессе индивидуального психического развития является центральной. В своих исследованиях развития высших психических функций у ребенка Выготский пришел к осознанию "общего закона культурного развития": "Всякая функция в культурном развитии ребенка появляется на сцене дважды, в двух планах, сперва - социальном, потом - психологическом, сперва между людьми, как категория интерпсихическая, затем внутри ребенка, как категория интрапсихическая". "Это означает, что реакции на окружающий мир через посредство взрослых становятся "интрапсихическими" процессами, - продолжает А.Р. Лурия, - Именно путем этой интериоризации исторически детерминированных и культурно организованных путей оперирования информацией социальная природа людей становится также и их психологической природой".
В дальнейшем своем развитии, в особенности, у Майкла Коула и школы "культурной психологии", оказывается, что и интерпсихические процессы могут быть рассмотрены и описаны не просто как "условия" становления психологической природы, но и как сама психологическая природа. Тема "интерпсихического" становится в ряд с темой "интрапсихического" и система психологических артефактов и контекстов вполне может быть рассмотрена как самостоятельная психологическая реальность, выступающая предметом "второй психологии". В этой точке психология приходит к тому, что она, оставаясь в рамках своего метаподхода, она готова выстроить свою "социологию" и свою "культурологию", в которой социально и культурно исторические феномены могут выступать в качестве "артефактов", элементов интерпсихики…
Однако эта интерпсихика сразу же "зависнет" в пустоте, окажется беспредметной и бессодержательной, если хотя бы на минуту забыть об интрапсихике, без своей интериоризации, культурно-психологическая реальность оказывается никому не нужна и совершенно бессодержательна. Вся конструкция культурно-исторической психологии держится на личности и ее развитии, усвоении ею содержания культурного пространства и деятельном оперировании им и в нем.
Может показаться, что подобная обращенность психологии к социальному является односторонней и социальные науки совершенно не заинтересованы в личностном аспекте своего предмета, что их интересует то, что находится "между", в надличностном пространстве - будь то социальные, экономические или политические структуры, будь то культурные традиции или литературные стили. Однако впечатление это обманчиво и является "исторически обусловленным" в самом дурном смысле этого слова. Подобно тому, как психология стремилась вырваться из плена плоско понимаемой "индивидуальной психологии", не оставлявшей индивиду ничего от индивида, и социальные науки старались оторваться от однобокого позитивистского индивидуализма описательных методик, частных случаев и res gestae. Смысл "боев за историю", ведшихся Люсьеном Февром и выигранных им для всех социальных наук, состоял именно в том, чтобы оторвавшись от индивидуалистического прагматизма "изложения первоисточников" и биографизма, предшествующей историографии, сосредоточившейся на изложении деятельности "великих личностей" или "ключевых периодов в рамках всеобщей истории", получить ключ к подлинным структурам, которые формировали повседневность и обыденное мышление той или иной эпохи, с тем, чтобы за этими структурами увидеть личность в ее подлинном стереоскопическом, насыщенном ее культурой и ее историческим контекстом звучанием. Не случайно, поэтому, что главные книги Февра - это книги не о структурах, а о Рабле и Лютере - то есть о людях, исторических личностях, как фокусе, в котором собраны излучения социальных структур их эпохи, и индивидуальность которых позволила этим излучениям заиграть по-новому, вплоть до радикальных исторических изменений (как в случае с Лютером). "Февра занимала проблема: каков должен быть метод исследования роли личности и ее мировоззрения, ее вклада в развитие общества, к которому она принадлежала? Взгляды индивида репрезентативны для его времени и среды, но чем крупнее и ярче человек, тем более оригинальными могут оказаться его идеи и творчество, и здесь возникает вопрос о приемлемости его идей, о том, завладеют ли они умами его современников, как то было с Лютером, или же останутся неким прорывом в будущее, но не найдут резонанса в его собственном времени" - пишет А.Я. Гуревич. Характерно и то, что самой знаменитой книгой ближайшего соратника Февра - Марка Блока, специализировавшегося на создании долговременных структур - стала "Апология истории" - возвышенная, глубоко личностная исповедь ученого, решившего перед лицом смертельной исторической опасности дать отчет себе и окружающим в своих исследовательских принципах и берущегося за постановку вопроса в такой форме: "Папа, объясни мне, зачем нужна история". Так однажды спросил у отца-историка мальчик, весьма мне близкий".
У нас есть веские основания утверждать, что социальные науки, в той степени, в которой это честные и обращенные в будущее социальные науки, сосредоточены на социальных структурах только в той степени, и только затем, чтобы обрести за этими структурами личность, точнее, употребляя более уместный в данном контексте термин, идентичность. Не будет, думаем, преувеличением, сказать, что социальные структуры, являющиеся предметом исследования совокупности социальных наук, являются таковыми в качестве структур идентичности, то есть структур, в которых и через которые личность созидает себя как социальное существо, обретает свое место в социальном космосе и насыщает себя всем богатством и разнообразием культурного, исторического и общественного содержания.
Именно через структуры идентичности, через установление в них общения и солидарности с другими людьми человек обретает и собственную идентичность, собственное личностное самостояние, и процесс социализации - это, в конечном счете, процесс идентификации себя с теми или иными структурами, процесс интериоризации их цен, символов и поведенческих норм. Об этом весьма выразительно говорит Эрик Эриксон в своем классическом исследовании кризиса идентичности, которые, если смотреть на них с позиций Выготского, вполне могут быть осмыслены как кризисы в процессе психологической интериоризации, как кризисы роста. "При любой технологии и в любой исторический период есть индивиды ("правильно" воспитанные), которые в процессе развития идентичности успешно приспосабливаются к господствующей технологии и становятся тем, что они делают. Независимо от второстепенных преимуществ или недостатков они могут опереться на культурное единство, обеспечивающее им подтверждение подлинности их бытия или временное блаженство, основанное на правильной совместной деятельности… При такой сплоченности и таком устройстве общества множество будничных задач и дел выполняются по устоявшейся практике и спонтанным ритуалам, соблюдаемым как лидерами, так и подчиненными, мужчинами и женщинами, взрослыми и детьми, богатыми и бедными, особо одаренными и теми, кто вынужден выполнять рутинную работу. Дело в том, что только подобная сплоченность обеспечивает систему координат, в рамках которой в данный период формируется идентичность, и вдохновляет ее на деятельность, хотя многих или большинство людей эта сплоченность ставит в очень узкие рамки или заставляет трудиться по принуждению или довольствоваться низким статусом. Такая сплоченность всегда, в силу того, что она "работает" и поддерживается обычаем и привычкой, приводит к образованию стабильных привилегий, вынуждает к жертвам, закрепляет неравенство и кидает неизбежные противоречия, очевидные для критиков любого общества. Но каким образом такая консолидация создает ощущение принадлежности к данному сообществу, к постоянному изменению элементов его материальной культуры; как она способствует упрочению определенных критериев совершенства и стиля самовосхваления и как в то же время она позволяет человеку настолько ограничить свой кругозор, что он перестает воспринимать окружающий его мир как непредсказуемый, а сам становится беззащитным (прежде всего перед страхом смерти и насилием) - все это почти не исследовалось. Проблема "эго" приобретает здесь новые измерения. История культур, цивилизаций и технологий - это история таких консолидаций".