Однако с годами, благодаря в том числе и приведенному психотерапевтическому объяснению, психастеник становится опытнее, спокойнее в своей ипохондрии, реже ходит к врачам разрушать сомнения. Конечно, при всем этом врачу следует учить психастеника обращать внимание на действительно тревожные симптомы, дабы не просмотреть в борьбе с ипохондричностью настоящего, серьезного заболевания.
Наконец, психастеники, у которых острее всего переживание неизбежной в будущем смерти, поиска смысла жизни, должны понять, вчитываясь в произведения великих психастеников, что единственное спасение от этого тревожно-мыслительного «винта» – устроить свою жизнь так, чтобы сделаться мастером любого своего полезного дела, чтобы сказать себе со всей искренностью: «Я делаю для людей все, что могу. Честно выполняю свой душевный долг. Совесть моя чиста. Остальное от меня не зависит. И, как говорили древние, зачем же бояться того, что от меня не зависит?»
Психастенические свойства обнаруживаются уже даже в раннем детстве, например, тревогами малыша о том, где он там в гостях будет сидеть на горшке, если понадобится. Или тревогами, страхами: языком во рту нащупал что-то такое, где-то что-то так «больнуло», что испугался – не болезнь ли страшная, не отвезут ли в больницу. Однако в сложной своей законченности психастенический характер складывается в юности, когда психастеник мучается своей внешностью (особенно если действительно есть тут какой-то хоть крохотный недостаток), или его одолевают вопросы смысла жизни при необходимости смерти, тревожные размышления о бесконечности черного холодного Космоса и т. п.
Юному психастенику свойственно обычно гиперкомпенсаторное стремление играть свою противоположность, стыдясь своей застенчивости, скромности, «слабости». «Я старался казаться страстным, – рассказывает толстовский Николенька Иртеньев, – восторгался, ахал, делал страстные жесты, когда что-нибудь мне будто бы очень нравилось, вместе с тем старался казаться равнодушным ко всякому необыкновенному случаю, который видел или про который мне рассказывали; старался казаться злым насмешником, не имеющим ничего святого, и вместе с тем тонким наблюдателем; старался казаться логическим во всех своих поступках, точным и аккуратным в жизни, и вместе с тем презирающим все материальное. Могу смело сказать, что я был гораздо лучше в действительности, чем то странное существо, которое я пытался представлять из себя...» Свойственно юному психастенику и болезненное переживание неискренности, неестественности поведения близких ему взрослых людей (как это происходит, например, в чеховском рассказе «Володя»).
С возрастом, особенно годам к сорока пяти, психастеник обычно душевно успокаивается. Смягчается и его вегетативная подвижность-неустойчивость. Если же еще ему удается нащупать в жизни свою «жилу» и раствориться в работе, то он подходит к старости с известным душевным спокойствием и уверенностью.
Френсис Дарвин пишет о своем отце, умершем в 74 года: «В течение последних десяти лет его жизни состояние его здоровья внушало всем нам успокоение и надежду. Во многих отношениях его здоровье обнаруживало признаки улучшения. Недомогания и всякого рода расстройства стали значительно реже, и он мог работать более равномерно».
В течение всей жизни для психастеника очень важны глубокое сочувствие и понимание со стороны близких, сослуживцев, без чего он нередко проводит в остром напряжении дни и ночи, не принося людям той подчас основательной общественной ценности, которую способен принести.
Ананкастические психопаты (ананкасты). Ананке – древнегреческая богиня, олицетворяющая неизбежность, необходимость.
Ананказмы – разновидность навязчивостей. Другое название этого рода навязчивостей – обсессии.
Вообще навязчивостью называется «неправильное», не отвечающее реальности душевное явление (страх, желание, стремление), неправильность, неадекватность которого страдающий навязчивостью отчетливо понимает. Конечно, в случае захваченности острым страхом человек не способен достаточно критически мыслить и, значит, в это время может не понимать нелепости содержания своей навязчивости, но чуть успокоился – и ясно сознает эту неправильность содержания навязчивости, ее «стопроцентное идиотство», как иногда выражаются пациенты.
Ананказмы следует отличать от другой разновидности навязчивостей – фобий. Фобия (от греч. «страх») есть навязчивый страх конкретного содержания (например, страх за сердце, страх открытого или замкнутого пространства), который возникает лишь в определенной обстановке (на открытой площади, в транспорте и т. д.), то есть как бы навязывается этой определенной обстановкой. Вне этой обстановки человек чувствует себя совершенно здоровым.
Фобии порождаются психической травмой и составляют основное содержание невроза навязчивых состояний, о котором уже упоминалось. Ананказмы же не навязываются, подобно фобиям, какой-то определенной обстановкой, они как бы звучат изнутри личности, вырастая на особой ананкастической личностной почве. Например, человек боится числа «13» или буквы «о» (замкнутый круг, конец жизни!) и старается всюду эту букву затушевывать, чтоб на душе стало легче. Или опасается обходить предметы с левой стороны, наступить на черту (а то вдруг плохое случится!).
Человек этот прекрасно понимает, что если плохое и случится, то не из-за этого, но не может себя побороть и, по возможности, сообразно обстоятельствам, стараясь не обращать на себя внимание людей странными поступками, делает все в угоду навязчивости (в силу ананкастической необходимости), чтобы снять, смягчить свое душевное напряжение. С этой целью он даже выполняет сложные цепи навязчивых действий (ритуалы). Например, семь раз притронется одной своей ногою к другой, через каждые десять шагов делает шаг назад (чтоб ничего плохого не случилось) и т. д.
В отличие от психастенического болезненного сомнения человек с ананказмами глубоко убежден, что делает напрасно всю эту сложную навязчивую работу, но не может ее не делать. Например, если у него навязчивое мытье рук, то он убежден, что зря бесконечно, до шелушения моет руки. Психастеник с частым мытьем рук все же полагает: это не лишне, чтоб уж наверняка не осталось на руках заразы.
Ананкаст с боязнью бешенства идет к врачу, после того как его коснулась пробежавшая собака, и показывает свою ногу, спрашивая, нет ли укуса. При этом он знает заранее, что укуса нет. Подтверждение врача сразу же его успокаивает. В данном случае ананказм обнаруживает себя навязчивым сомнением. Пациент ясно понимает, что сомневается зря (в отличие от психастеника с болезненным тревожным сомнением).
Психастеник со страхом бешенства, изучавший, как и ананкаст, медицинский справочник, покажет врачу ногу лишь тогда, когда собака хоть как-то прикоснулась к ней мордой или хотя бы могла брызнуть на ногу слюной.
И психастенику, и ананкасту бывает трудно уйти из квартиры, если в ней больше никого не остается. И тот, и другой боятся оставить открытым газ или включенным свет. Но психастеник действительно не уверен по причине своей блеклой чувственности, что хорошо закрыл газовый кран, знает, что по рассеянности может его и в самом деле оставить открытым. Посмотрев на закрытый кран, он через минуту-другую опять не уверен – хорошо ли закрыл: нет четкого ярко-чувственного запомненного впечатления, что закрыл. На всякий случай приоткроет в кухне окно, куда в случае чего выйдет газ. Тогда и успокоится. Ананкаст же, отличаясь четкой чувственностью, уже до первой проверки (всего этих проверок может быть несколько десятков) убежден, что газовый кран закрыт и электричество выключено.
Итак, если психастеник боится действительного серьезного заболевания, газового взрыва и т. д., то у ананкаста это не страх реального опасного события, а страх страха этого события. Потому ананказмы отличаются от тревожных болезненных сомнений еще нередко и явной нелепостью содержания: например, женщина боится заразиться раком от полотенца, которое упало на пол, и, понимая абсурдность этого страха, тем не менее для облегчения выбрасывает это полотенце, как и все, упавшее на пол.
Личностный склад ананкаста (3) при некоторой внешней похожести на психастенический глубоко от него отличается. Ананкаст тоже «тугодум», несколько вязок в своем мышлении, рассудочен, но в то же время отличается острой чувственностью, богатой «животной половиной». В отличие от психастеника ему не свойственно истинное болезненное чувство неполноценности: он не застенчив, не стеснителен, не робок в житейских делах, а решителен и даже порой бесцеремонен.
Рассудочность его строится не на болезненных сомнениях, а на мыслительном педантизме. Педантизм (мелочная придирчивость в соблюдении формальных требований) пронизывает всю его натуру, высушивает ее. Это не защитное психастеническое стремление к аккуратности и точности в борьбе с собственной внутренней суетливостью, рассеянностью и неряшливостью от истощаемости, а формалистическая точность ради точности, буквоедство ради буквоедства, «занудливость» не ради стремления высказаться как можно более понятно (как у психастеника), а «занудливость ради занудливости». Педантизм ананкаста всегда отличается навязчивой окраской.