Известно, что современная культура переживает глубокий кризис. Основной вопрос, который возникает в связи с такой оценкой культурной ситуации (если с подобной оценкой соглашаться), состоит вот в чем: как современная психология должна реагировать на кризис культуры? Один ответ здесь таков: да никак, не дело психологов способствовать преодолению кризиса культуры, у них свои профессиональные задачи и заботы. Если же они этим начинают заниматься, то рано или поздно депрофессионализируются. Кроме того, психика – это не душа; если можно говорить о спасении души, то смешно говорить о спасении психики, ее можно изучать, на нее можно влиять, однако спасать – как такое может прийти в голову?*
* Выступая в институте философии АН СССР, В.Лефевр, эмигрировавший в США в середине 70-х годов, сказал примерно следующее. У нас в Штатах произошло разделение труда: проблемами души занимается исключительно церковь, а психология занимается психикой, причем на естественнонаучной основе.
Другой ответ – прямо противоположный: психологи, но, конечно, не они одни, должны способствовать преодолению кризиса культуры и цивилизации, способствовать образованию новой культуры, более человечной и духовной. В этом смысле они должны заниматься и душой человека. В свое время (еще в 20-х годах), размышляя над сходной проблемой, М.Бахтин писал следующее: "Проблема души методологически есть проблема эстетики, она не может быть проблемой психологии, науки безоценочной и каузальной, ибо душа, хотя и развивается и становится во времени, есть индивидуальное, целостное и свободное целое" [1, с.89]. Здесь М.Бахтин верно подмечает, что современная ему психология, ориентируясь на естественнонаучный идеал, а это действительно предполагает строго объективный, безоценочный подход и анализ причинных отношений, не может иметь дело с душой человека. Для Бахтина и душа, и личность уникальные, индивидуальные целые, принципиально незавершенные, выражающие себя в соответствии с текущим, опять же уникальным, диалогом. Надо сказать, и сегодня большая часть советской академической и частично западной психологии продолжает реализовывать в психологии естественнонаучный подход [3]. И хотя этот подход каждый раз ставит психологов перед сложными проблемами (невозможность построения относительно человека естественнонаучного эксперимента, переупрощение психической "природы", выплескивание с "неточными соображениями" уникальности и духовности личности и другие), психологи упорно воспроизводят эту естественнонаучную парадигму, реанимируя ее то на путях всеобщей когнитологии, то нового физиологического редукционизма, опирающегося на изучение нейронных сетей или разработок по искусственному интеллекту.
Таким образом, вторая точка зрения не совпадает с общей направленностью современной психологии, это альтернативная позиция. К ней приходишь, анализируя историю развития научной психологии, а также современные проблемы, встающие в психологической теории и практике. Например, реальное развитие психологии показывает, что только некоторые школы и направления в научной психологии (К.Левин, З.Фрейд, биховиористы) пытались описать психику в соответствии с идеалом естественной науки, остальные же и не пытались или не захотели это делать. Что же касается психологической практики, то, пожалуй, никому не удалось создать психопрактику по образцу инженерии, опирающейся на точную науку, и тем самым получить полную власть над человеком (на основе психологических знаний управлять им, вызывать нужные для психолога состояния психики и т.д.). Что реально может сделать психолог? Как ученый – объяснять некоторые проявления психической деятельности, например, какие-то особенности усвоения знаний в обучении, или ошибки оператора, или определенные выборы в способах действия. Как психопрактик он может как-то влиять на человека или группу (в чем-то помочь, что-то изменить в условиях или мотивации и т.д.). Мы не случайно употребляем выражения "в чем-то" и "что-то", – как правило, сегодня психолог может судить об эффективности своих усилий весьма приблизительно. Конечно, иногда психопрактик достигает впечатляющих результатов. И все же проблемы остаются. Обычный психотехнический опыт (например, психоанализ или психотерапия по Роджерсу) имеет тот недостаток, что никогда не ясен конечный результат, т.е. не ясно, что произойдет завтра и послезавтра, не вернутся ли симптомы заболевания, причем иногда с не меньшей силой. Кроме того, исследования показали, что эффект, достигаемый в данном случае, обычно навязывает пациенту определенный образ жизни, определенное отношение к жизни, т.е. тип бытия, способ существования. Скажем, психоанализ помогает человеку в пространстве принципиального конфликта: культуры и личности, инстинктивных влечений и сознательной нравственности, детских травм и взрослого существования. Напротив, терапия по Роджерсу собирает личность в пространстве принципиальной эмпатии: терапевта и клиента, одних "Я" личности с другими, отрефлектированного опыта психики с неотрефлектированными. А что, если бы клиент знал заранее, куда его толкают и завлекают? Или другой, не менее сложный вопрос: если природа человека больше склоняется к эмпатии, а его вовлекают в конфликт, или, наоборот, человек принципиально конфликтен (например, в силу воспитания), а его призывают к любви? Не является ли в этом случае ближайший эффект терапии и помощи иллюзорным (хотя для самой личности достаточно убедительным, ведь она в данный период приняла определенный образ и объяснение себя), не создают ли при этом усилия психолога на самом деле в человеке скрытую напряженность и травму?
Ценностное самоопределение психолога
Ответ на вопрос, каковы пути и способы преодоления кризиса в современной психологии, в свою очередь предполагает решение еще трех проблем: что собой представляет человек (не вообще, а с позиций психолога), в чем смысл и особенности психологического подхода к человеку и, наконец, каковы особенности и характер психологической науки и практики? В 20-х годах Л.С.Выготский считал, что человек может быть переделан ("переплавлен"), исходя из естественнонаучных знаний о его природе. Многие и сейчас думают так же, только они избегают выражений, от которых веет идеологией 20-х годов, предпочитая говорить об управлении человеческим поведением, о власти психологического знания, о формировании умственных и других способностей. Но суть от этого не меняется: в рамках естественнонаучной парадигмы и картины мира человек действительно уверен, что может получить власть над объектом и другим человеком (как объектом), формировать его в нужном направлении, например, к заданным состояниям, управлять его поведением.
В то же время, сейчас оформилась другая, в определенном смысле противоположная точка зрения, отрицающая целесообразность естественнонаучного взгляда на человека и связанных с ним установок практического воздействия (управления, власти знания, формирования и других). Не в том дело, что человека нельзя представить естественнонаучным способом, иногда это даже полезно, но надо понимать, что это означает. Представляя человека подобным образом, мы, по выражению М.Бахтина, имеем дело уже не с личностью, а с "частичным" человеком, причем таким, который ведет себя как стихия, как объект первой природы. Но человек, личность, похоже, существенно отличаются от объектов первой природы: и своей духовностью, и сознанием, и включенностью в социальные отношения и не только этим.
Но если человека нельзя формировать, нельзя им манипулировать (управлять), то нельзя и стремиться создать "научную теорию, которая привела бы к подчинению и овладению психикой, к искусственному управлению поведением" (Выготский Л.С., 1927). Спрашивается, что же тогда можно делать в отношении человека? Можно ему помочь, причем нередко, если только он сам этого хочет, можно на него повлиять, не рассчитывая, что мы можем точно определить (рассчитать) эффект своего влияния, а лишь приблизительно знать, действуем ли мы в нужном направлении. Можно, наконец, понять другого человека как для того, чтобы ему помочь или на него повлиять, так и для того, чтобы знать, как действовать самому (в отношении себя или другого). Как правило, во всех этих случаях предполагается не только наша деятельность в отношении другого человека, но по сути и его встречная активность, отношение, которое мы должны серьезно учесть. Могу помочь человеку, если он сам стремится себе помочь и принимает в какой-то мере меня и мое видение проблемы; могу повлиять, если человек открыт для моего влияния, помогает влиять; могу понять другого, если я его принимаю, то есть он идет ко мне навстречу, а я его встречаю и пропускаю. Как писала Марина Цветаева: "От понимания до принимания не один шаг, а никакого: понять и есть принять, никакого другого понимания нет, всякое другое понимание – непонимание". Однако, понятно, что помочь другому человеку может и священник, и друг, и врач. Как помогает, влияет, понимает именно психолог? Друг помогает просто как человек, как друг, священник как человек, верящий и служащий богу и людям, следующий учению Христа и Церкви, врач как специалист-практик (мастер), знающий организм человека (т.е. стоящий на почве знания, причем естественнонаучного). Психолог тоже стоит на почве знания, только другого, не медицинского (биологического), а психологического, он исходит из знания психики и действует поэтому рационально и осознанно.
Таким образом, мы можем предположить, что психолог помогает как знающий. Знающий не вообще, а вот этого данного человека, его психику, его индивидуальную историю и поведение. Здесь ключевые слова – знающий и индивид. При этом сразу нужно подчеркнуть, что психологическое и психотехническое знание – это лишь в исключительных случаях естественнонаучное знание (хотя сегодня такое знание и превалирует), в норме это знание должно быть гуманитарное, техническое, символическое.