Люди, у которых собственный характер порождает проблемы, часто являются неврастениками, но было бы серьезной ошибкой смешивать существование проблем с неврозом. Между этими двумя типами людей имеется четкое различие, которое заключается в том, что неврастеник болен потому, что он не осознает своих проблем, тогда как человек с трудным характером страдает от своих осознанных проблем, не будучи больным.
Если попытаться извлечь общие и существенные факторы из почти неисчерпаемого разнообразия индивидуальных проблем, обнаруживаемых в период юности, то мы увидим во всех случаях одну характерную черту—более или менее явно выраженную привязанность к уровню сознания детских лет, сопротивление роковым силам внутри и вокруг нас, влекущим нас в мир. Что-то внутри нас стремится остаться ребенком, не осознавать или, в лучшем случае, сознавать только это, отвергать все незнакомое или же подчинять его нашей воле ничего не делать или же предаваться жажде удовольствий и власти. Во всем этом есть что-то от инерции материи — это устойчивость предыдущего состояния, в котором диапазон сознания меньше, уже и эгоистичнее, чем в дуалистической фазе. Ибо здесь индивид сталкивается с необходимостью познать и принять нечто необычное и незнакомое в качестве части собственной жизни, своего рода "второго Я".
Существенной чертой дуалистической фазы является расширение жизненного горизонта, которое встречается с яростным сопротивлением. Если быть совсем точным, такое расширение или диастола, как его назвал Гете, начинается задолго до этого — а именно при рождении, когда ребенок покидает узкую оболочку материнского тела. С тех пор оно устойчиво нарастает, пока не достигнет вершины проблематического состояния, когда индивидуум начинает бороться с ним.
Что же случилось бы с человеком, если он просто слился бы с кажущимся незнакомым "вторым Я", позволив предыдущему эго кануть в прошлое? Мы можем предположить, что это был бы вполне практичный шаг. Сама цель религиозного образования, начиная с запугивания Адама и вплоть до ритуалов возрождения у первобытных племен, заключается в преобразовании человеческого существа в нового, будущего человека, позволяя старому умереть.
Психология учит нас, что в определенном смысле в психике нет ничего старого, такого, что могло бы действительно и окончательно умереть. Даже Павел был оставлен с тернием во плоти. Каждый, кто защищает себя от нового и незнакомого, уходя в прошлое, приходит к такому же неврастеническому состоянию, что и человек, отождествляющий себя с новым и убегающий от прошлого. Единственное различие состоит в том, что один избавляется от прошлого, а другой — от будущего. В принципе, оба делают одно и то же: они укрепляют узкий диапазон сознания вместо того, чтобы сокрушить его в борьбе противоположностей и построить более широкое и глубокое сознание.
Идеальным было бы достижение такого результата на второй стадии жизни, но тут имеется загвоздка. С одной стороны, природе нет никакого дела до более высокого уровня сознания. С другой—общество не особенно-то оценивает эти духовные подвиги: его награды всегда даются за достижения, а не за индивидуальность, чаще всего последняя бывает награждена лишь посмертно. Эта ситуация подталкивает нас к особому решению: мы вынуждены ограничивать себя достижимым, обособлять те способности, которые ведут общественно активного индивида к раскрытию его подлинного потенциала.
Достижение, полезность и т. д. — все это идеалы, которые, казалось бы, указывают на выход из смятения проблематического состояния. Это путеводные звезды, направляющие нас в стремлении расширить и укрепить наше психическое существование, — они помогают нам пустить корни в этом мире, но бессильны помочь в построении того более широкого сознания, которое мы называем культурой. В период юности, однако, этот курс вполне нормален и он при всех обстоятельствах предпочтительнее, чем сумбурные метания в хаосе проблем.
Следовательно, рассматриваемая дилемма часто решается следующим путем. Все, что дано нам прошлым, приспосабливается к возможностям и требованиям будущего. Мы ограничиваемся достижимым, и это означает отказ от всех других наших потенциальных психических возможностей. Кто-то утрачивает при этом ценную часть своего прошлого, другой — ценную часть своего будущего. Каждый может вспомнить друзей или школьных товарищей, подающих большие надежды и идеалистов в юности, которые при встрече через много лет выглядят так, словно они росли сухими и зажатыми в тисках. Это примеры вышеупомянутого решения.
Но серьезные проблемы жизни никогда полностью не решаются. Если все же создается впечатление, что они решены, это верный признак того, что что-то упущено. Похоже, что значение и цель проблемы состоит не в ее решении, а в нашей непрестанной работе над ней. Только это спасает нас от оглупления и остановки в развитии.
Точно так же решение проблем юности путем ограничения себя лишь достижимыми целями является временно эффективным и не долговечным в глубоком смысле средством. Конечно, завоевание себе места в обществе и такое преобразование своего характера, чтобы он более или менее подходил к такой форме существования, является во всех случаях значительным достижением. Эту борьбу, ведущуюся как внутри себя, так и во вне, можно сравнить с борьбой ребенка за эго.
Эта борьба большей частью невидима, потому что ведется во тьме, но когда мы видим, как детские иллюзии, претензии и эгоистические привычки все еще липнут к человеку и в зрелые годы, становится чуть-чуть понятно, какая энергия участвовала в их формировании. Так же обстоит дело с идеалами, убеждениями, принципами и взглядами, которые в юности выводили нас в жизнь. За них мы боролись, страдали и одерживали победы. Они росли вместе с нами, и мы явно изменились, слившись с ними, мы стремились увековечить их и сделать само собой разумеющимися точно так же, как молодой человек утверждает свое эго вопреки этому миру и, зачастую, вопреки самому себе.
Чем ближе мы подходим к середине жизни, и чем успешнее нам удается укрепиться в наших личных взглядах и общественном положении, тем больше мы убеждаемся в том, что мы идем верным курсом, и в правильности наших идеалов и принципов поведения. По этой причине они переходят для нас в разряд вечных ценностей, и мы считаем добродетелью неизменную приверженность им. При этом мы упускаем из виду тот существенный факт, что общественно значимая цель достижима лишь ценой сокращения индивидуальности. Многие, слишком уж многие аспекты жизни, которые мы должны были бы испытать, пылятся ненужной рухлядью в кладовых памяти, но иногда они тлеют невидимыми угольями под серой золой.
Статистические данные свидетельствуют об учащении психических депрессий у мужчин в возрасте около сорока лет и неврастенических осложнений у женщин чуть раньше. Мы видим, что в этой фазе жизни — между тридцатью пятью и сорока годами — в человеческой психике происходит подготовка важных изменений.
На первых порах перемены неосознанны и неуловимы. Скорее, это косвенные признаки перемен, вероятно, еще только зарождающихся в подсознании. Часто это похоже на легкое изменение в характере человека; в других случаях могут дать о себе знать некоторые черты, не появлявшиеся со времен детства, или же—наоборот, начинают ослабевать имеющиеся склонности и интересы человека, а вместо них появляются другие. С другой стороны, и это происходит очень часто, заветные убеждения и принципы человека, особенно нравственные, начинают затвердевать и становиться все более жесткими до тех пор, пока где-то в возрасте около пятидесяти лет не наступит период нетерпимости и фанатизма. Как будто существование этих принципов оказалось под угрозой и потому возникла необходимость выделить их как можно больше.
Вино юности не всегда очищается с годами — иногда оно мутнеет. Все выше отмеченные явления могут лучше всего наблюдаться у довольно односторонних людей, появляясь временами раньше, временами позже. Начало этих процессов, как мне кажется, у них часто задерживается из-за того, что их родители еще живы. В таком случае дело обстоит так, словно период юности чрезмерно затянулся. Это особенна проявлялось у мужчин, чьи отцы жили долго. Смерть отца обычно вызывала у таких людей внезапное и почти катастрофическое взросление.
Я знал одного набожного мужчину, церковного старосту, который, начиная с сорока лет стал проявлять растущую и под конец невыносимую нетерпимость в вопросах морали и религии. Одновременно его характер заметно ухудшился. Под конец его облик стал напоминать потемневшую и гнущуюся вниз опору церкви. Дожив так до пятидесяти пяти лет, однажды в полночь, сидя в постели, он сказал своей жене: "Ну, наконец-то я понял! Я просто негодяй!" Понимание этого факта не осталось без последствий. На склоне лет он вел буйный образ жизни и промотал большую часть своего состояния. Вот это человечище — из огня да в полымя!
Весьма частые невротические расстройства во взрослые годы все имеют одну общую черту: они стремятся пронести психологию юношеской фазы через порог так называемых лет осмотрительности. Кто не знает этих трогательных старых джентльменов, которым всегда необходим разогрев блюда их студенческих дней и которые могут придерживать пламя жизни лишь воспоминаниями своей героической юности, но которые в остальном погрязли в безнадежно косном филистерстве? Да, у них есть, как правило, одно достоинство, которое нельзя недооценивать — они не неврастеники, а лишь скучные и стереотипные люди. Неврастеник—это скорее человек, у которого в настоящем никогда не ладится так, как бы ему хотелось, а потому он никогда не может насладиться и своим прошлым.