И все-таки, независимо от действий потенциального победителя, способствующих скорейшему завершению конфликта, последнее слово остается за побежденным. Что же в таком случае заставляет проигравшего признать свое фиаско? Здесь решающую роль играет не только объективная ситуация, но и соответствующее ее восприятие, так как только оно может привести столь желанную констатацию проигрыша. Как пишет Клаузевиц, «если мы хотим подчинить соперника нашей воле, нам следует поставить его в такое положение, которое покажется ему более тягостным, чем требуемая нами жертва»'. Это элегантное изречение тем не менее лишается смысла, если не будут определены критерии, руководствуясь которыми противник сможет в действительности оценить сложившуюся ситуацию. Разные противники могут иметь разные мнения по поводу тяжести своего положения или цены требуемой жертвы. Оценки подобного рода крайне трудны и не сводимы исключительно к рациональным соображениям или расчету. Их выбор значительно облегчается, если под рукой есть доступные, символические ориентиры, позволяющие овладеть наличной ситуацией.
Во всех тех случаях, когда война строго локализована (как, например, военные действия в XVIII в.), то или иное очевидное событие — штурм крепости, преодоление естественного препятствия и т.п. — служит для соперников символом успешной реализации намерений одного из них. Последующие уступки потерпевшей стороны означают полное и окончательное разрешение спорного вопроса. Если же нет таких ориентиров, доступных восприятию обоих противников, завершение конфликта осложняется.
Природа символических ключей-ориентиров может существенно варьироваться. Следовательно, вероятный победитель должен располагать точными сведениями о том, какие именно, символы его оппонент расценит как свидетельства своей неудачи. Если столица государства олицетворяет для его граждан ' само существование нации, то падение столицы будет воспринято как поражение с последующими уступками победителю.
Так, падение Парижа в 1871 и 1941 гг. символизировало для . большинства французов окончание войны, несмотря на то, что Гамбетта собрал новые значительные силы в провинции, а де Голль призывал к продолжению борьбы из Лондона. Только относительно небольшое число французов отказалось принять падение Парижа как знак военного поражения нации. Менее централизованные народы, для которых столица не обладает столь большим символическим значением, не воспринимают захват главного города страны как решающее событие войны. Претория и Блумфонтен сдались англичанам в 1900 г. Тем не менее, к большому удивлению британцев, сопротивление буров не прекращалось еще в течение двух лет, Британцы не могли понять, что для буров, занятых преимущественно сельским трудом, именно обширные сельскохозяйственные угодья, а не города являются символом нации. Для буров война закончилась лишь тогда, когда постоянная нехватка фуража, тяжелые условия и грабежи уничтожили их лошадей. Для человека, выросшего в седле, утрата лошади с неизбежностью означает поражение'. Точно также разграбление Вашингтона в 1812 г. не воспринималось американцами как свидетельство национальной катастрофы: символом национальной независимости, с их точки зрения, являлась не федеральная столица, а бескрайние просторы Америки. В других случаях символ неудачи вообще может быть не связан с захватом территории, а ассоциироваться, например, с гибелью или пленением харизматического вождя.
В структуре неприятельского лагеря указатели-ориентиры представлены как значимые символы поражения и победы. Поэтому для обеих сторон чрезвычайно важно обладать более подробными сведениями об отличительных особенностях социальной структуры и символов противника. Когда в кромешной тьме сталкиваются две абсолютно незнакомые армии, их обоюдное невежество мешает им договориться прежде, чем силы обеих окажутся на пределе.
Способность использовать в схватке символические знаки поражения или победы противника зависит не только от знания его организационной структуры, но и от внутренней динамики своего собственного лагеря. Внутренняя борьба может служить препятствием для признания той или иной совокупности событий в качестве недвусмысленного символа неудачи. Даже в том случае, если факт поражения признает большинство, вполне вероятно, что меньшинство будет по-прежнему отстаивать возможность дальнейшего сопротивления. Отдельные группы могут прийти к заключению, что лидеры, принимающие решения и согласившиеся положить конец конфликту, предали общее дело. Обширный материал для разногласий внутри каждого из враждующих лагерей содержит также условия заключения мира. Тем более, что в зависимости от переменчивой фортуны эти условия получают новые трактовки на разных этапах развития конфликта. Партии могут принципиально расходиться в оценке того или иного события, как имеющего решающее или случайное значение для исхода борьбы. Противоборство внутренних группировок будет тем глубже и ожесточеннее, чем менее интегрирована социальная структура. В интегрированных структурах внутреннее несогласие возбуждает и усиливает энергию групп, но если расхождения по поводу адекватности тех или иных действий затрагивают глубинные пласты общих верований, символы победы и поражения также могут оказаться различными для разных
В крайне поляризованных социальных системах, где внутренние конфликты разных типов накладываются друг на друга, единое прочтение ситуации и общность восприятия событий всеми членами системы вряд ли вообще возможны'. В условиях, когда группа или общество раздираемы враждой лагерей вне всякой объединяющей цели, заключение мира становится почти невозможным, так как ни одна из внутренних партий не желает принять определение ситуации, предложенное другими. В подобных обстоятельствах предпосылкой для заключения внешнего мира является урегулирование внутренних споров, а также пересмотр и окончательное определение баланса сил между враж дующими группировками. После Февральской революции в России Временное правительство, находясь под постоянным давлением крепнущей партии большевиков, было не в состоянии ни продолжать войну, ни достойно завершить ее. Как только большевики захватили власть, возобладало их понимание ситуации, и мир в Брест-Литовске стал реальностью.
Если социальная структура не подвергается столь сильным потрясениям и расколам, то и в этом случае для нее будет характерно неизбежное размежевание сил, а именно расхождение между социальной перспективой лидеров и точкой зрения масс. Несовпадение позиций подчинения и авторитета требует от стоящего во главе незначительных усилий для того, чтобы массы согласились с его интерпретацией событий. На первых этапах конфликта лидер призван убедить идущих за ним в оправданности их жертвы, т.е. в том, что борьба ведется во имя будущего благополучия всех слоев общества, а не только его верхушки. Точно так же в дальнейшем лидер должен доказать своим соотечественникам, что признание проигрыша продиктовано интересами всего общества, а не только соображениями вождей. Чтобы сделать поражение приятным, требуется, видимо, не меньше усилий, чем для того, чтобы стала желанной война.
Характерное отличие лидеров от ведомых не исчерпывается разным качеством их социальной перспективы; оно включает также уровень оценочных суждений, так как лидер обязан быть более. рациональным в своей интерпретации последствий конфликта и относительных преимуществ своей стороны. Вождь, который предвидит неудачу раньше, чем она станет достоянием массового сознания, должен разработать специфическую стратегию убеждения своих соотечественников: выгоднее будет такое толкование проигрыша, которое представит его как по крайней мере частичную победу. Достаточно часто возникает необходимость остудить пыл тех, кто следует за вождем, доказав им, что пережитое ими как поражение есть «на самом деле» частичная победа...
Разногласия внутри вражеского лагеря по поводу адекватного определения ситуации снова выдвигают на первый план важность символических ориентиров. Если лидер хочет облегчить тяжесть поражения, он должен призвать на помощь свое умение манипулировать системой символов, посредством которой массы ориентируются в текущих событиях. Например, в конфликтах между рабочими и администрацией многие событии, которые кажутся несущественными постороннему наблюдателю, могут нести высокий эмоциональный заряд для его участников. Возобновление работы несколькими забастовщиками или, наоборот, успех демонстрации, или поддержка со стороны официальных лиц и органов печати, выражающих собственное мнение, — все эти события могут иметь символическое значение для участников конфликта, т.е. способствовать возвращению к работе либо, напротив, укреплению надежды на скорую победу. Вот почему так важно для лидера умело оперировать символами, которые формируют массовое восприятие событий. Организатор забастовки должен знать, как закончить борьбу в удобный момент. Однако это. знание окажется бесполезным, если он не сумеет передать его рядовым участникам забастовки. Этот процесс нередко означает разъяснение массам сути одержанных ими частичных побед с тем, чтобы отвлечь их внимание от переживания относительных неудач.
Из подобных де йствий и складывается компромисс. В действительности компромисс, который многим рядовым участникам борьбы видится как «предательство вождей», обусловленной структурной позицией лидера по сравнению с ведомыми — позицией, которая позволяет воспринимать ситуацию во всей ее целостности, недоступной массам. Более того, роль лидера требует постоянных манипуляций внутригрупповыми точками напряжений для того, чтобы сохранить единство группы в неблагоприятных обстоятельствах. Эти манипуляции лидера будут оправданы даже в том случае, если достижение общегрупповой цели потребует жертвы. Используя терминологию Парсонса, можно сказать, что «поддержание системы» может иногда осуществляться путем снижения качества исполнения задачи.