Однако все эти, сами по себе ценные, идеи и представления носят разрозненный относительно нашей проблемы характер, поскольку они выдвигались, так сказать, попутно, при решении совсем других теоретических задач, и их, конечно, совершенно недостаточно для теоретического освоения такой важной темы, какой является переживание. [6] Чтобы это освоение носило систематический характер, чтобы оно не было механическим пересаживанием понятий из других концептуальных систем на новую теоретическую почву, а было осуществлено за счет органического роста самой теории деятельности, необходимо ввести в нее новую категорию, вокруг которой группировалась бы разработка этой проблемы. В качестве таковой мы и предлагаем категорию переживания.
Но что значит ввести новую категорию в сложившуюся понятийную систему? Это значит, во-первых, показать такое состояние или качество объекта, изучаемого этой системой, перед описанием и объяснением которого она становится в тупик, т.е. продемонстрировать внутреннюю нужду системы в новой категории, а во-вторых, соотнести ее с основными категориями этой системы.
Достаточно взять одну из классических для теорий психологической защиты и совпадающего поведения ситуаций, скажем, ситуацию смерти близкого человека, чтобы обнаружить, что теория деятельности относительно легко может ответить на вопросы, почему при этом возникает психологический кризис и как он феноменологически проявляется, но она даже не задаст самого главного вопроса – как человек выходит из кризиса?
Разумеется, это не принципиальная неспособность теории; просто исторически сложилось так, что ее основные интересы лежали до сих пор в другой плоскости – в плоскости предметно-практической деятельности И психического отражения. Эти категории и определяли характер основных вопросов, с которыми исследователь подходил к психологическому анализу реальности. Но в самой этой реальности, в жизни, существуют ситуации, главная проблема которых не может быть решена ни самым оснащенным предметно-практическим действием, ни самым совершенным психическим отражением. Если человеку угрожает опасность, пишет Р. Питере, он может попытаться спастись бегством, "но если он охвачен горем: у него умерла жена, то каким особым действием можно исправить эту ситуацию?" (230, с.192). Такого действия не существует, потому что нет такого предметного преобразования действительности, которое разрешало бы ситуацию, и соответственно невозможна постановка внутренне осмысленной и в то же время внешне адекватной ситуации (т.е. осуществимой) цели. Значит, предметно-практическое действие бессильно. Но также бессильно и психическое отражение, как рациональное (что очевидно), так и эмоциональное. В самом деле, эмоция, коль скоро она является особым отражением, [7] может только выразить субъективный смысл ситуации, предоставив субъекту возможность рационально осознать его, смысл, молчаливо предполагающийся наличным до и независимо от этого выражения и осознания. Иначе: эмоция только констатирует отношение между "бытием и долженствованием", но не властна изменить его. Так мыслится дело в теории деятельности. Не обладает способностью разрешить подобную психологическую ситуацию и развертывающийся на основе эмоции процесс решения "задачи на смысл", поскольку он как бы продолжает на другом уровне отражение, начатое эмоцией.
Итак, предложенная нами "экзаменационная" Ситуация оказывается неразрешимой ни для процессов предметно- практической деятельности, ни для процессов психического отражения. Как далеко бы мы ни шли по линиям этих процессов, нигде не наступит такой момент, когда благодаря им человек справится с непоправимой бедой, вновь обретет утраченный смысл существования, "духовно оправится", по выражению М. Шолохова. Он может в лучшем случае очень точно и глубоко осознать, что произошло в его жизни, что значит для него это событие, т.е. осознать то, что психолог назовет "личностным смыслом" события и что сам человек в данной ситуации может ощутить как лишение смысла, как бессмыслицу. [8] Подлинная проблема, стоящая перед ним, ее критический пункт состоят не в осознании смысла ситуации, не в выявлении скрытого, но имеющегося смысла, а в его созидании, в смыслопорождении, смыслостроительстве.
Процессы этого рода и составляют то искомое измерение психологической реальности, для которого в теории деятельности нет соответствующей категории. Предлагая на это место понятие переживания и переходя таким образом ко второй, "позитивной", фазе его введения, необходимо отвести возможные претензии на роль этой категории со стороны понятия смыслообразования. Последнее в том виде, в котором оно обращается в теории деятельности, часто употребляется применительно к процессу возникновения любого личностного смысла (а не применительно к возникновению осмысленности), т.е. безотносительно к выделению особых, смыслообразующих мотивов. Но главное даже не в этом: смыслообразование рассматривается как функция мотива (77; 78; 89), а когда мы говорим о смыслопорождении, то имеем в виду особую деятельность субъекта. [9]
Специфика этой деятельности определяется в первую очередь особенностями жизненных ситуаций, ставящих субъекта перед необходимостью переживания. Мы будем называть такие ситуации критическими. Если бы требовалось одним словом определить характер критической ситуации, следовало бы сказать, что это ситуация невозможности. Невозможности чего? Невозможности жить, реализовывать внутренние необходимости своей жизни.
Борьба против этой невозможности за создание ситуации возможности реализации жизненных необходимостей и есть переживание. Переживание – это преодоление некоторого "разрыва" жизни, это некая восстановительная работа, как бы перпендикулярная линии реализации жизни. То, что процессы переживания противопоставляются реализации жизни, т.е. деятельности, не означает, что это какие-то мистические внежизненные процессы: по своему психофизиологическому составу – это те же процессы жизни и деятельности, но по своему психологическому смыслу и назначению – это процессы, направленные на самое жизнь, на обеспечение психологической возможности ее реализации. Таково предельно абстрактное понимание переживания на бытийном уровне описания, т.е. в отвлечении от сознания.
То, что на уровне бытия предстает как возможность реализации жизненных необходимостей, как возможность жизнеутверждения, то на уровне сознания, точнее одного, самого "низкого" его слоя "бытийного сознания", [10] предстает как осмысленность жизни. Осмысленность жизни есть общее имя (получаемое на уровне феноменологического описания) для целого ряда конкретных психологических состояний, непосредственно опознаваемых в сознании в соответствующем ряде переживаний* от удовольствия до чувства "оправданности существования", составляющего, по словам А. Н. Леонтьева, "смысл и счастье жизни" (89, с.221). "Невозможность" также имеет свою позитивную феноменологию, имя которой – бессмысленность, а конкретные состояния – отчаяние, безнадежность, несбыточность, неизбежность и пр.
Поскольку жизнь может обладать различными видами внутренних необходимостей, естественно предположить, что реализуемости каждой из них соответствует свой тип состояний возможности, а нереализуемости – свой тип состояний невозможности. Каковы конкретно эти типы необходимостей и эти состояния, предрешить нельзя – это один из основных вопросов всего исследования. Можно только сказать, что в ситуации невозможности (бессмысленности) перед человеком в той или иной форме встает "задача на смысл" – не та задача на воплощение в значениях объективно наличного в индивидуальном бытии, но не ясного сознанию смысла, о которой только и идет речь в теории деятельности А. Н. Леонтьева, [11] а задача добывания осмысленности, поиска источников смысла, "разработки" этих источников, деятельного извлечения из них смысла и т.д. – словом, производства смысла.
Именно эта общая идея производства смысла позволяет говорить о переживании как о продуктивном процессе, как об особой работе. Хотя заранее можно предположить, что идея производства в разной мере и в разном виде приложима к различным типам переживания, она является для нас онтологически, гносеологически и методологически центральной. Онтологически потому, что продуктивность, а в пределе – творческий характер переживания, является, как мы увидим в дальнейшем, неотъемлемым свойством высших типов его. В гносеологическом плане потому, что согласно известному марксистскому положению именно высшие формы развития изучаемого объекта дают ключ к пониманию низших его форм. И наконец, в методологическом – потому, что в этой идее, как ни в какой другой, сконцентрирована сущность деятельностного подхода в психологии, методологическим образцом и ориентиром которого является марксово представление о производстве и его сущностном "превосходстве" над потреблением (89, с.192-193).
Если на уровне бытия переживание – это восстановление возможности реализации внутренних необходимостей жизни, а на уровне сознания – обретение осмысленности, то в рамках отношения сознания к бытию работа переживания состоит в достижении смыслового соответствия сознания и бытия, что в отнесенности к бытию суть обеспечение его смыслом, а в отнесенности к сознанию – смысловое принятие им бытия.