Итак, мы получили ответ на вопрос, который поставили в начале и который привел нас к этому результату. Какова природа отношений между категориями мысли и категориями языка? В той степени, в какой категории, выделенные Аристотелем, можно признать действительными для мышления, они оказываются транспозицией категорий языка. То, что можно сказать, ограничивает и организует то, что можно мыслить. Язык придает основную форму тем свойствам, которые разум признает за вещами. Таким образом, классификация этих предикатов показывает нам прежде всего структуру классов форм одного конкретного языка.
Отсюда следует, что под видом таблицы всеобщих и постоянных свойств Аристотель дает нам лишь понятийное отражение одного определенного состояния языка. Этот вывод можно еще расширить. За приведенной категоризацией, за аристотелевскими терминами проступает всеобъемлющее понятие "бытие". Само не будучи предикатом, "быть" является условием существования всех названных предикатов. Все многообразие свойств: "быть таким-то", "быть в таком-то состоянии", всевозможные аспекты "времени" и т. д. - зависит от понятия "бытие". Однако и это понятие отражает весьма специфическое свойство языка. В греческом языке не только имеется глагол "быть" (отнюдь не являющийся обязательной принадлежностью всякого языка), но он и употребляется в этом языке в высшей степени своеобразно. На него возложена логическая функция - функция связки (уже сам Аристотель отмечал, что в этой функции глагол "быть" не означает, собственно говоря, ничего и играет всего-навсего соединительную роль). В силу этого глагол "быть" получил более широкий смысл, чем любой другой. Кроме того, благодаря артиклю глагол "быть" превращается в именное понятие, которое можно трактовать как вещь; он выступает в разных обличьях, например как причастие настоящего времени, Которое может субстантивироваться и в основном своем виде, и в некоторых своих разновидностях ([xxx? - "то он"] "сущее"; [xxx?] "сущие"; [xxx?] "подлинно сущее; истинное бытие" (у Платона); он может служить и предикатом к самому себе, как в выражении [xxx?], указывая на идею-сущность какой-либо вещи, не говоря уже о поразительном многообразии конкретных предикатов, с которыми он образует конструкции при помощи предлогов и падежных форм... Его разнообразнейшие употребления можно перечислять без конца, но тогда речь идет уже о фактах языка, синтаксиса, словообразования. И это следует подчеркнуть, ибо только в таких своеобразных языковых условиях могла зародиться и расцвести вся греческая метафизика "бытия", и великолепные образы поэмы Парменида, и диалектика платоновского "Софиста". Разумеется, язык не определял метафизической идеи "бытия", у каждого греческого мыслителя она своя, но язык позволил возвести "быть" в объективируемое понятие, которым философская мысль могла оперировать, которое она могла анализировать и с которым могла обращаться, как с любым другим понятием.
Мы лучше поймем, что речь здесь идет главным образом о языковом явлении, если рассмотрим, как ведет себя то же самое понятие в другом языке. С этой целью полезно сопоставить с греческим язык совершенно иного типа, так как больше всего языковые типы разнятся внутренней организацией именно таких категорий. Уточним только, что то, что здесь сравнивается, суть факты языкового выражения, а не факты развития сознания.
В выбранном нами для сопоставления языке эве (разговорный язык в Того) понятие, обозначаемое по-французски словом etre "быть", распределяется между несколькими глаголами [Более подробное описание этих фактов можно найти у Д. Вестермана (D. Westermann, Grammatik der Ewe-Sprache, §§ 110-111; его же, Wor-terbuch der Ewe-Sprache, I, стр. 321, 384) - Э.Б.].
Прежде всего, имеется глагол nye, который указывает, как мы сказали бы, на тождество субъекта и предиката; он выражает идею etre qui, etre quoi "быть кем, быть чем". Любопытно, что nye ведет себя как переходный глагол, и то, что для нас есть предикат тождества, является при этом глаголе в форме управляемого аккузатива как прямое дополнение.
Другой глагол, le, выражает собственно "существование": Mawu le "бог существует". Но ему свойственно и предикативное применение; lе употребляется с предикатами местоположения, локализации - "быть" в каком-то месте, положении, времени, качестве: e-le nyuie "il est bien, ему хорошо"; e-le a fi "он здесь"; е-lе ho me "он дома". Таким образом, всякая пространственная или временная определенность передается с помощью lе. Однако во всех подобных случаях lе употребляется только в одном времени - в аористе, который выполняет функции и прошедшего повествовательного, и перфекта-настоящего. Если предикативную фразу с lе надо перевести в другое время, например в будущее или время, обозначающее обычное, часто повторяющееся событие (l'habituel), то lе заменяется переходным глаголом по "пребывать, оставаться"; то есть, чтобы передать одно и то же понятие, требуется два различных глагола в зависимости от употребляемого времени - непереходный lе или переходный no.
Глагол wo "делать, совершать, производить действие", употребляясь с некоторыми названиями веществ, близок к etre "быть" в конструкции с прилагательным, обозначающим вещество: wo плюс ke "песок" дает wo ke "быть песчаным"; плюс tsi "вода" дает wo tsi "быть влажным"; плюс kpe "камень" дает wo kpe "быть каменистым". То качество, которое мы представляем себе как "быть" в явлениях природы, в языке эве передается подобно конструкциям французского языка с глаголом "fairei": il fait du vent "ветрено".
Когда предикатом является слово, обозначающее должность или сан, употребляется глагол du; так, du fia "быть королем".
И наконец, при предикатах со значением физического качества, а также состояния идея "быть" выражается глаголом di: например, di ku "быть тощим", di fo "быть в долгу".
Таким образом, практически функциям французского глагола "etre" приблизительно соответствуют пять разных глаголов. Здесь имеет место не разделение на пять участков той же семантической зоны, а иная дистрибуция, результатом которой является иная структура всей области, причем это отличие распространяется и на смежные понятия. Например, для француза два понятия - etre "быть" и avoir "иметь" - столь же различны, как и выражающие их слова. Но в языке эве один из упоминавшихся глаголов, глагол существования 1е, в конструкции с asi "в руке" образует выражение le asi - в буквальном переводе "быть в руке", самый употребительный эквивалент французского avoir: ga le asi-nye "j'ai de l`аг-gent" (букв, "деньги в моей руке"), "у меня деньги".
Описание этих фактов языка эве содержит долю искусственности. Оно сделано с точки зрения французского языка, а не в рамках самого исследуемого языка, как подобало бы. В языке эве эти пять глаголов ни морфологически, ни синтаксически друг с другом никак не связаны. И нечто общее в них мы находим только на основе своего собственного языка - французского. Но в этом и состоит преимущество такого "эгоцентрического" сравнения: оно объясняет нам нас самих; оно показывает нам, что многообразие функций глагола "быть" в греческом языке представляет собой особенность индоевропейских языков, а вовсе не универсальное свойство или обязательное условие для каждого языка. Конечно, греческие философы в свою очередь воздействовали на язык, обогатили его содержательную сторону, создали новые формы. Ведь именно из философского осмысления "быть" возникло абстрактное существительное, производное от eivai "быть" (инфинитив), и мы можем проследить его историческое становление - сначала как [xxx?] у дорических пифагорейцев и Платона, затем как [xxx - "осия"], которое и утвердилось. Мы стремимся показать здесь лишь то, что сама структура греческого языка создавала предпосылки для философского осмысления понятия "быть". В языке эве мы находим противоположную картину: узкое соответствующее понятие и его узко специализированные употребления. Мы затрудняемся сказать, какое место занимает глагол "быть" в миросозерцании эве, но а priori ясно, что там это понятие должно члениться совершенно иначе. Сама природа языка дает основания для возникновения двух противоположных представлений, одинаково ошибочных. Поскольку язык, состоящий всегда из ограниченного числа элементов, доступен усвоению, создается впечатление, что он выступает всего лишь как один из возможных посредников мысли, сама же мысль, свободная, независимая и индивидуальная, использует его в качестве своего орудия. На деле же, пытаясь установить собственные формы мысли, снова приходят к тем же категориям языка. Другое заблуждение противоположного характера. Тот факт, что язык есть упорядоченное единство, что он имеет внутреннюю планировку, побуждает искать в формальной системе языка слепок с какой-то "логики", будто бы внутренне присущей мышлению и, следовательно, внешней и первичной по отношению к языку. В действительности же это путь наивных воззрений и тавтологий.
Без сомнения, не случайно современная эпистемология не пытается построить систему категорий. Плодотворнее видеть в мышлении потенциальную и динамичную силу, а не жесткие структурные рамки для опыта. Неоспоримо, что в процессе научного познания мира мысль повсюду идет одинаковыми путями, на каком бы языке ни осуществлялось описание опыта. И в этом смысле оно становится независимым, но не от языка вообще, а от той или иной языковой структуры. Так, хотя китайский образ мышления и создал столь специфические категории, как дао, инь, ян, оно от этого не утратило способности к усвоению понятий материалистической диалектики или квантовой механики, и структура китайского языка не служит при этом помехой. Никакой тип языка не может сам по себе ни благоприятствовать, ни препятствовать деятельности мышления. Прогресс мысли скорее более тесно связан со способностями людей, с общими условиями развития культуры и с устройством общества, чем с особенностями данного языка. Но возможность мышления вообще неотрывна от языковой способности, поскольку язык - это структура, несущая значение, и мыслить - значит оперировать знаками языка.
Э.Бенвенист.