Гипотеза "метелок" и развитие профессии психолога (стр. 2 из 4)

Неизбежно человек нащупывал, находил хоть сколько-нибудь эффективные средства овладения особенностями психической реальности. Скажем, настроиться на ответственную и опасную деятельность помогает некий условный ритуал (хотя бы некоторые позы, звуки), избежать опасности помогает то, что не забыл задобрить злых и добрых духов (вспомнив о них, вспомнил и об опасностях, а это уже неплохо, – в этом смысле знание о злых и добрых духах срабатывает ничуть не хуже, чем знание современной инструкции по технике безопасности, а быть может и лучше, поскольку инструкции не обязательно так же хорошо возбуждают важные здесь эмоции, как это делают мифы) и т. п.

Обобщенно говоря, нечто во внешнем и внутреннем мире человека манифестирует себя сознанию в ситуации определенного столкновения, конфликта (в этом смысле конфликт – условие знания), а конфликты, манифестирующие психику, не могли отсутствовать уже на самых ранних фазах развития сознания; при этом (и поэтому) человек не мог не 6 узнавать о психике. Другой вопрос – у него не было языка для обозначения и описания своих психологических обретений. Поэтому должен был возникать, развиваться и сам этот язык, который вовсе не был обязан походить на современный язык нашей науки. Как раз наша обязанность состоит в том, чтобы прорваться сквозь языковые барьеры исторически конкретных форм фиксации психологического знания и успешного опыта овладения закономерностями психики.

Примем еще одно очень вероятное предположение – люди неизбежно различались по способности фиксировать, накапливать и применять, культивировать возникающий душеведческий опыт. То, что это делалось в форме своеобразной психологической проекции, т. е. в форме приписывания осознанных свойств души не мозгу, а каким-то внешним существам, населяющим природу, окружающую среду, сути вопроса не меняет. Пусть считалось (по крайней мере, до XVII в.), что "бесица-трясавица" Глядея "спать не дает, ума лишает", может "очи человеческие омрачити"; что мученики Гурий, Симон и Авив помогают жене, "если ее неповинно возненавидит муж"; что Косьма и Дамиан "просвещали разум к изучению грамоты" и т. д. (по Н. М. Никольскому, 1988, с. 46-47). Все эти представления были также и средством остановить мысль на явлениях бессонницы, ума, разума, внутреннего психического состояния человека, семейного конфликта и т. п.

Те члены сообщества (скажем, поселения наших языческих предков), которые осуществляли накопление душеведческого опыта несколько лучше других, неизбежно становились своеобразным источником психологических "услуг" и, следовательно, своего рода неформальными "психологами"-ведунами, знахарями, и пр. Таким образом, мы допускаем мысль, что психологические трудовые функции (а значит и их носители) существовали в обществе всегда, т. е. с первых фаз его развития.

Но что же мешает принять эту мысль? Почему же историю психологии часто видят только в недрах истории философии, а ее наиболее отчетливую самостоятельную ветвь ведут примерно со второй половины XIX века? Почему история предшествующей мировой культуры видится при этом как область некой "психологической пустоты" или область в известном смысле депсихологизированная?

Что-то в нашем традиционном умонастроении не мешает, например, возводить историю техники и науки к тому моменту, когда безвестные гении придумали скребок или колесо, когда первобытный охотник или земледелец наблюдали за окружающими явлениями и делали из этого выводы (Кириллин, 1986, с. 11-15). Считается, что они могли заниматься "в меру своих возможностей всем тем, что гораздо позднее получило название науки и техники" (там же, с. 12). Что же касается психологии, то мы здесь скорее сожалеем, что имеющаяся история очень кратка (Ждан, 1990, с. 7). Думается, что нам мешает некоторая гипотетическая схема "линейности" исторического развития того типа человека (или человека с некоторым определенным типом рациональности), которого мы согласны категоризовать как психолога. Да, психологи такого типа, какой был для нас образцом в течение последних десятилетий, ведут свое начало, возможно, от В. Вундта и И. М. Сеченова. Но можно представить и другую гипотетическую схему развития профессии психолога, которая существенно раздвигает горизонты нашего видения "себе подобных".

4

Суть предлагаемой гипотезы состоит в следующем. Развитие профессии психолога как системы трудовых функций идет не "циклами", не "по спирали", не "по возврастающей" и не "по нисходящей", а 7 иначе – путем возникновения и изживания (чтобы не сказать – краха) определенного рода сменяющих друг друга объемлющих систем; при этом в принципе любая очередная система зарождается в недрах предыдущей еще задолго до того, как та изживет себя. Говоря об объемлющих системах, мы имеем в виду такие, которые по отношению к психологии как форме общественного сознания являются "надсистемами" (психология – их подсистема) – миропонимание и мироотношение (мировоззрение); и это мы будем в дальнейшем иметь в виду без специальных оговорок.

Связка "метелок" (пояснения в тексте)

Представленные на рисунке сетевидные (или древовидные) элементы являются схематическими изображениями траекторий развития упомянутых систем. Они весьма условны и к ним нужно относиться не как к ориентированным графам [*], а скорее как к пиктограммам, поясняющим некоторые положения. Поэтому-то мы их и называем "метелками", а речь ведем всего лишь о гипотезе (если бы речь шла об утверждениях, эмпирически достаточно обоснованных, то соответствующие ориентированные графы были бы и более сложными, и разными).

[*] Мы намеренно оставляем в стороне вопрос о возможности применения в нашем случае теории графов (см., например, Математический..., 1988. с. 162-163).

Будем различать в каждой метелке как отображении процесса развития системы следующие признаки: начало, срединную часть и конец. Так, началом первой метелки является область, которая в координатах предложенной схемы находится на пересечении ординат "а" и абсцисс 1. Можно обозначить эту область а1. Как видим, начало хода развития системы отображено не точкой, а как бы слиянием ветвей (предположим, предыдущего процесса, пусть нам не известного) – это означает, что некий единый процесс может сложиться фактически из нескольких разных источников;

конец рассматриваемой первой метелки находится в области примерно b3; он отображает явления инволюции, изживания системы, уменьшения разнообразия ее проявлений (малое количество ветвей метелки): пунктир ветвей (дуг графа) как бы указывает на очень большую неопределенность этого процесса (по признакам времени, содержания, направления и т. д.);

срединная часть первой метелки – с2; здесь отмечается наибольшее количество ветвлений, что означает развитость, "расцвет" отображаемой системы, вместе с тем где-то здесь же – в срединной части "цветущей" метелки берет начало, зарождается следующая метелка, расположенная по отношению к первой примерно ортогонально, это означает, что ход развития, отображаемый этой (второй) метелкой, имеет по отношению к предыдущему (в котором он пусть и возник) много признаков отличия, независимости и, возможно, противостояния. Аналогичным образом дело обстоит и в отношении последующих пяти элементов предлагаемой схемы. Метелку в целом можно обозначить, указав ее начало и конец. Так, первая слева может быть обозначена а1-b3, вторая – с2-d4 и т. д.

Метелки на схеме характеризуются не только фактами ветвления (бифуркаций) отображаемых ими процессов, но и тупиковыми путями развития, и явлениями слияния разных путей. Рано или поздно каждая из возникающих систем исчерпывает основные потенциалы своего развития (она перестает быть хорошим органом той функции, для реализации которой сложилась, возникла). Это отнюдь не значит, что рушится или размывается все, как это может казаться людям, сращенным с этой системой: элементы сохраняются, включаются в другие, новые системы и вместе с этим преобразуются. Например, мифологические представления о злых и добрых духах, к которым первобытный человек относился настолько серьезно, что мог даже умереть сам или убить другого в соответствующем конфликте, постепенно уходят в область развлекательных рассказов и сказок для детей; представления о рефлексе, из-за непочтения к которым можно было когда-то оказаться чуть ли не "врагом народа", становятся предметом спокойного историко-научного анализа и т. п.

Новая система зарождается в период большего или меньшего "расцвета" существующей. Это происходит в явлениях диалога, неизбежно сопровождающего даже самое "верноподданническое" ее освоение. Диалог – это все-таки борьба, а борьба имеет не обязательно кем-то ожидаемый или предначертанный исход. В профессиональной области мы сплошь и рядом имеем неожиданные исходы столкновений человека и профессии: П. Я. Гальперин учился на врача, а стал специалистом по психологии обучения умственным действиям; В. Д. Небылицын учился на филолога, а стал специалистом по проблематике основных свойств нервной системы; В. Вундт был физиком, а вошел в историю как основатель экспериментальной психологии. Можно составить целую галерею профессиональных парадоксов указанного рода. Быть может, сами "еретики" иногда даже несколько стесняются указанных фактов профессионально-биографического характера – как-никак их можно понять по принципу "свой среди чужих, чужой среди своих", а это не всегда приятно. Но не исключено, что здесь мы имеем дело с закономерным явлением порождения одной ментальной системы в неизбежном диалоге с другой.