Октябрьский этап Российской революции 1917 г. в жизни московских женских курсов и российской высшей школы вообще сыграл значительно большую роль, чем ее февральский этап. Уже на I съезде работников просвещения В.И. Ленин заявил о сущности отношения новой власти к процессу приобщения народа к высшим достижениям культуры. Это отношение определялось динамичным лозунгом: "Победу революции может закрепить только школа". Сам Ленин пояснял свою мысль следующим образом: "Я хотел этим сказать, — подчеркивал он, — что воспитанием будущих поколений закрепляется все, что завоевано революцией". Но и при такой расширенной трактовке роли школы в обществе первая роль отводилась Лениным учителю. Поэтому сразу же после революции перед государством стала задача создания нового учительского корпуса. И далеко не последнюю роль в этом процессе сыграл 2-ой МГУ — кузнеца первых педагогических кадров нового государства. Однако перемены поначалу носили спорадический и противоречивый характер. Общие закономерности революции и тут долгое время проявляли свою оборотную сторону.
Оказавшийся после революции в вынужденной эмиграции из-за конфликта с новыми властями, участник тех событий социолог Питирим Сорокин, писал "что революция есть худший способ улучшения материальных и духовных условий жизни масс". И хотя он признавал неизбежность революций, "неизбежность самой болезни не вынуждает меня приветствовать или восхвалять ее", — писал Сорокин. Им был подмечен очевидный факт: на какое-то время любые революции "не увеличивают, а сокращают все базовые свободы; не улучшают, а скорее ухудшают экономическое положение", восставших к революции классов.
Верным это правило оказалось и применительно к революции 1917 года. Вызванная войной, революция сопровождалась ростом государственного и просто бытового насилия. Девальвировались отношения между людьми, сама ценность человеческой жизни. Из-под спуда культуры прорвалась стихийная энергия коллективного бессознательного в самых разрушительных своих проявлениях. Стремление к новаторству часто соседствовало с разрушительскими инстинктами и воинствующей некомпетентностью толпы. Весь вопрос состоял лишь в том, когда революция перейдет в стадию нормализации общественной жизни, откажется от разрушения и перейдет к созиданию.
Большевики считали себя орудием осознанной необходимости исторического прогресса. Поэтому, где могли они попытались сократить стихийный период революции и ввести жизнь в организованное русло. Пытались они предотвратить гибель и того немногого, что досталось им в сфере народного образования в наследство от прежних управителей российского государства. В своих воспоминаниях о Ленине заместитель наркома просвещения М.Н. Покровский писал, что первый совет, который он услышал от Ленина "звучал совсем по-староверчески ... Ломайте поменьше". Схожей была официальная позиция и наркома просвещения А.В. Луначарского. "Я хорошо понимаю, — заявлял он на совещании по реформе высшей школы в июле 1918 г., — что такую тонкую организацию, как университеты, нельзя ломать" (4).
К сожалению, осуществить этот подход на практике оказалось сложнее, чем провозгласить его на словах. Революция жила своими законами — законами разрушения и хаоса. В 1918 г. последовал целый ряд декретов Советской власти, которые поставили под вопрос самые глубинные основы существования всей высшей школы. Официально целями реформы провозглашались демократизация вузов, открытие доступа в них выходцам из низших классов, уничтожение кастовости профессорско-преподавательского состава. Для этого, прежде всего все вузы распоряжением от 4 июля объявлялись государственными. Летом 1918 г. огосударствление всего и вся вообще расценивалось как универсальное средство построения нового общества.
Решив вопрос со статусом университетов, 2 августа 1918 г. большевистское руководство принимает декрет "О правилах приема в высшие учебные заведения". В прежней отечественной науке декрет этот имел сугубо положительную оценку. В нем, однако, такие бесспорно прогрессивные положения, как отмена платы за обучение, перемежались с довольно сомнительными. В частности, декретом от 2-го августа отменялись приемные и переводные экзамены, при поступлении в вуз запрещалось требовать свидетельство об окончании средней школы. Вскоре по положению от 1 октября 1918 г. были отменены все существовавшие прежде привилегии для преподавательского состава, связанные с учеными степенями и званиями. Этим фактически подрывался стимул к научной деятельности и квалифицированной преподавательской работе.
Вызывало сомнение и неподготовленное реальным положением дел в области образования решение Наркомпроса в мае 1918 г. "О всеобщем совместном обучении". В частности, значительная часть совета МВЖК высказалось за осуществление решения Временного правительства о преобразовании МВЖК в Женский университет. Совет так же выступил за сохранение университета как автономного высшего женского учебного заведения. Тем не менее, уже в сентябре 1918 г. вопрос о судьбе МВЖК был решен отделом вузов Наркомпроса РСФСР. Курсы решено было сохранить, но при этом подвергнуть их серьезной реорганизации. Начатые с этого момента реорганизации носили противоречивый, двойственный характер, подчас весьма негативно сказывались на деятельности 2-го МГУ. Так, в связи с введением открытого приема в вузы без предъявления документов о среднем образовании, усилился приток лиц, не способных к получению университетского образования. Об этом свидетельствуют следующие цифры. К 1 января 1919 г. количество студентов во 2-ом МГУ выросло до 10 тыс. по сравнению с 6,5 тыс. в 1917/18 учебном году. Но большая часть студентов практически не занималась. Например, на 16 апреля 1919 г. из 3 тыс. студентов физико-математического факультета посещали занятия и выполняли учебный план всего 1017 человек.
Отрицательно сказалось на деятельности 2-го МГУ принятие ведомственного подзаконного акта — постановления отдела вузов — НКП РСФСР № 5488 от 20 августа 1919 года. В нем объявлялось об объединении ряда факультетов трех университетов Москвы: 1-го и 2-го МГУ и университета Шанявского. В постановлении говорились, что на их месте в Москве образуется один государственный университет.
Мотивируя это свое решение, новые революционные власти говорили о трудностях, переживаемых высшей школой в материальной сфере. Действительно, материальное положение вузов было в годы гражданской войны непростым. Во 2-ом МГУ, например, несмотря на предпринимаемые руководством университета, в лабораториях факультетов сложно было и с оборудованием, и с реактивами для проведения лабораторных занятий. Не хватало средств на ремонт помещений. Как вспоминал бывший вахтер университета И.Г. Воробьев: "Во время гражданской войны не было дров, крыша протекала. Мы вместе со студентами-коммунистами и беспартийными ездили в лес, заготовляли дрова. Мы голодали, и было очень трудно работать в таких условиях". Зимой аудитории практически не отапливались. Совет университета был вынужден пойти на беспрецедентную меру. В его постановлении от 15 ноября 1919 г. профессорам разрешалось прекращать лекции или переносить занятие на дом при температуре ниже 4° тепла.
Однако реализация постановления № 5488 на практике вскоре показала его теневые стороны. Уже на ходу вносились серьезные коррективы. 2-ой МГУ не был ликвидирован и сохранился как самостоятельный учебный центр. Однако историко-филологический факультет, естественное и математическое отделение физмата 2-го МГУ, были объединены с соответствующими факультетами 1-го МГУ. От бывших МВЖК остались лишь медицинский факультет и химико-фармацевтическое отделение (преобразованное в химико-фармацевтический факультет). В целом в три раза сократилось число обучающихся. Временно прервалась традиция подготовки в университете народных учителей. Кроме этого, именно в это время в университете прекратили работу такие педагоги, как С.А. Чаплыгин, Н.Д. Зелинский, Д.Н. Анучин, А.А. Эйхенвальд, Ю.В. Готье, М.Д. Петрушевский, В.И. Пичета, М.Н. Сперанский, М.М. Покровский, М.Н. Розанов и др. (5).
Реформаторская лихорадка, непродуманность многих нововведений вызывали ощутимую оппозицию в вузовской среде. Не исключением здесь оказался и 2-ой МГУ. Прежде всего, в нем резко ослабли позиции большевиков. Часть бывших их сторонников разочаровалась в новых порядках и отошла от политики, другие, наоборот, вынуждены были порвать с научной и преподавательской деятельностью, поскольку занятие политикой позволило им продвинуться вверх по служебной лестнице. Так, П.К. Штернберг стал комиссаром народного просвещения Московского областного Совета Народных комиссаров, а после переезда в Москву советского правительства возглавил отдел вузов Наркомпроса. Что же касается обучавшихся в этот период в университете курсисток, то на январь 1918 г. из 6,5 тыс. большевиков поддерживали не более 10: Попова, Оболенская, Шведова, Бейсброд, Бернштейн и некоторые другие. Как правило, они подвергались бойкоту со стороны своих реакционно настроенных сокурсниц и преподавателей. Бойкоту подвергались и сочувствующие большевикам ученые сотрудники кафедр. Показательный случай произошел весной 1918 году. Группа слушательниц отказалась сдавать экзамены П.К. Штернбергу и подала ходатайства в совет физмата сдать экзамен другому преподавателю. Грубо нарушив профессиональную солидарность, совет пошел им на встречу. Будучи тактичным человеком и высококвалифицированным педагогом, П.К. Штернберг усугублять конфликт не стал.
Противодействие встретили распоряжения и указания Наркомпроса РСФСР о начале и окончании занятий, о совместном обучении, о правилах приема, о взаимоотношениях профессуры и студентов. Вузовская интеллигенция не ограничивалась поверхностной критикой и подковерным бойкотом. Она видела и открыто выступала против коренных, глубинных пороков советской образовательной политики. Так, в своей записке по улучшению образовательной деятельности профессор университета А.Н. Строганов требовал не только улучшить качество лекционных курсов, лабораторных занятий, в полном объеме восстановить практику зачетов и экзаменов, но и делал важные обобщающие выводы. Он, в частности, полагал, что в области реформы высшей школы Советское правительство "пошло по ложному пути". Выход из того бедственного положения, в котором оказалось большинство высших учебных заведений Строганов видел в том, что "надо восстановить автономию вуза". К этому его мнению, как мнению многих честных и мужественных представителей интеллигенции тогда не прислушались.