А.П. Варфоломеев
Экология современного русского языка рассматривается в заостренно прагматическом аспекте как крайне необходимый компонент региональной и федеральной социально-культурной политики. Предлагается оригинальная методика объективной количественно-качественной оценки богатства речи любого индивида и конкретные способы ее практического применения с внушительными социально-культурными и экономическими перспективами.
Всякому времени – свой язык…
Известно, что первый год нового тысячелетия – 2001 – Евросоюз решил объявить «годом языков». Приятная для филологического слуха новость (вдруг и у нас в России из-за этого что-нибудь гуманитарно-практическое произойдет?) отразилась в калининградских средствах массовой информации примерно так: «Будем повально изучать новые и традиционные (английский, немецкий, французский) языки, вспомним о тех, которые почти забыты… У нас, кроме великого и могучего русского, ценятся немецкий и английский… Чтобы считаться цивилизованным человеком, нужно владеть не одним языком. Лучше – английским, немецким и французским» [1]. Итак, на уровне массового сознания перспектива намечена: как можно больше иностранных языков, европейских и разных!
Но та ли эта перспектива, которая достойна стать приоритетной в ближайшей языковой политике России и воплотиться в конкретных шагах? Ведь само по себе знание иностранного языка, оторванное от потребностей интеллектуальной и практической деятельности человека, немногого стоит. В конце концов, ставший анекдотическим поручик Ржевский бегло лопотал по-французски, но был ли именно он героем своего времени? Или умение любого образованного бельгийца изъясняться и по-фламандски, и по-немецки, и по-французски само по себе приравнивает его к личности масштаба Грибоедова, тоже владевшего несколькими языками? Да ведь никто всерьез и не спорит у нас с мнением о пользе владения другими языками, а само их изучение поставлено достаточно широко. Может, и нет никакой проблемы – все у нас с языками благополучно, и на какой-то зарубежный год языков нечего поглядывать!
Есть проблема. Есть целая беда, даже из весьма бесцветной цитаты – на миг вернемся к ней – то ли торчит она ослиными ушами, то ли горчит злой иронией: «У нас, кроме великого и могучего русского, ценятся…». Кем же, где и в каких масштабах так безапелляционно русский ценится? Сегодня подобные слова звучат откровенной издевкой над горделивым тургеневским определением. Конечно, образовательные учреждения продолжают вести соответствующую работу, но видны ли воочию ее плоды там, где ранее они были более чем заметны: на страницах и полосах периодической печати, в книгоиздательской продукции, в речи дикторов и ведущих теле- и радиовещания, в текстах вступительных работ бесчисленных абитуриентов вузов – т.е. везде, где должен жестко культивироваться литературный русский язык?
Власть и язык
Давно замечено, что во времена социальных катаклизмов язык по-своему ставит диагноз болезненному состоянию общества, ибо он является естественной и основной формой выражения народного сознания. Пусть немногие, но живы еще те, кто помнит корчи русского языка в первые послеоктябрьские десятилетия: беспорядочное заимствование иноязычной лексики, неуместное употребление просторечия и жаргонизмов, мода на какое-то дикое аббревиатурное словообразование, противоестественное для русской фонетики произношение, примитивный синтаксис и т.п. Да все это еще увенчанное поспешной, а потому во многом непоследовательной реформой орфографии 1917-1918 гг.
Внешне ее цель выглядит вполне благопристойно – косметический ремонт устаревшей письменности. Но предпринимается это во время, когда новая власть еще толком не утвердилась, когда еще не окончилась война империалистическая и разгорается гражданская. Когда в стране царят голод и бандитизм. Трудно поверить в первоочередную необходимость именно этого мероприятия. Но и легко, если увидеть истинную цель этой реформы, – уничтожить интеллектуальную базу воспроизводства инакомыслия, ведь новое письмо неизбежно влечет переиздание всех книг, а что переиздавать – решила со своих позиций власть большевиков. Власть – инструмент управления обществом, а язык – важная деталь этого механизма. Речь не о внушении или каких-то загадочных способах воздействия на сознание и, соответственно, поведение людей (вроде «нейролингвистического программирования», в основе которого любой квалифицированный лингвист легко разглядит давно известную методику трансформационного анализа и непосредственных составляющих), а о решении путем манипуляций с языком определенных проблем, стоящих перед правительством.
Нынешняя вспышка любви к родным языкам в бывших республиках СССР также имеет двоякое объяснение. С одной стороны, это вполне естественное укрепление национального самосознания через соответствующую приоритетную языковую политику. С другой – возведение национальных барьеров, политическая и экономическая дискриминация иноязычного «некоренного» населения, выдавливание его с территории государства, что ярко наблюдается в «практическом языкознании» стран Балтии: в Эстонии, в Латвии, у наших ближайших соседей в Литве. Негоже оставаться в стороне, а надо, заботясь о своем языке, из этой помеси хорошего и дурного выделить и взять рациональное.
От Москвы до наших до окраин…
Сейчас уже на новом, более «цивилизованном» витке истории повторяется то же, что и в 20-30-х годах, – язык не обманешь! Всюду: и в Москве, и в Петербурге, и в нашей, физически изолированной от России Калининградской области – разрушаются нормативные рамки словоупотребления, стираются границы между общеупотребительной, жаргонной, разговорно-просторечной и бранной лексикой. Мутным потоком хлынули в русскую речь неразборчиво заимствованные саммит, дилер, консалтинг, маркетинг… Рекламные тексты изобилуют пошлыми, а порой просто срамными двусмысленностями («Время ЕВ!», «Ты хочешь?» – с соответствующей визуализацией).
В столице высокооплачиваемые имиджмейкеры работают так «эффективно», что председатель правительства публично обещает «мочить террористов даже в сортире», а потенциальный кандидат в президенты России говорит перед телекамерами о том, как СМИ, «извините, мочат» неугодных властям кандидатов в Госдуму (академик хотя бы извиняется за использование лексики из обихода шпаны). Аббревиатуры? Пожалуйста: «ГИБДД», – так и хочется узнать имя генерала-автора! Произношение? У популярного телеведущего передачи КВН неправильный мягкий звук [ж’] в слове «жюри» несколько десятилетий кряду воспринимался как некоторая милая оригинальность, но, когда такой звук появился в исполнении новоиспеченных «звезд» экрана, то простите… Будем тогда произносить и «пара[ш’]ют», и «бро[ш’]юра»? А правильное ударение в слове «обеспечение» не удается постигнуть доброй половине ведущих столичных и калининградских экономистов и политиков.
В резком понижении культуры речи регионы от центра не отстают. В заголовке цитированной выше статьи – слова «спикаете», «шпрехаете». Молодежный жаргон перенасыщен бранной лексикой, междометным мычанием, все более закрыт для непосвященных. И так далее… Плачевное состояние современного русского языка, конечно же, не секрет для культурной общественности, но кто слышит сейчас ее робкие и бессистемные призывы в средствах массовой информации? Во все более далеком прошлом остались постоянные рубрики на газетных страницах, тематические циклы на радио и телевидении, прививающие широкой общественности вкус к правильной и богатой русской речи.
Не хватает только реформы письма. Хотя… С некоторых пор мы вдруг стали встречать некое новое написание «Таллинн», на карте появился труднопроизносимый «Кыргызстан», т.е. исторический (традиционный) принцип отечественной транслитерации тихой сапой трансформируется? Кто-то сделал великодушный жест в пользу эстонского и киргизского языков за счет русского, нанеся ущерб национальному языковому достоинству, и соответствующие народы сразу это оценили и стали нас больше любить? Тогда надо быть последовательными, переименовать Генриха Гейне в «Хайнрика Хайне», Рим назвать «Ромой» – сразу на нас обрушатся немецкие, итальянские и прочие инвестиции! А не так давно министр образования с телеэкранов ничтоже сумняшеся возвестил об отмене правил переноса слов (!?)…
Россия дорого заплатит?
Нагляднее всего пренебрежение к языку проявляется тогда, когда профессиональным полем деятельности является он сам. Вот яркий и свежий пример, столичный и масштабный:
«Когда офицеры-спецпропагандисты… морщили лбы над текстом листовки-страшилки… им и в самом фантастическом сне не могло присниться, что их неказистое творение сильнее всего достанет самого президента США Клинтона. Рассвирепевший Билл никогда еще не бросал таких лютых реплик в нашу сторону: «Россия дорого заплатит за ультиматум Грозному!». Свидетели рассказывают, что после этих слов Борис Ельцин чуть ли не схватился за ядерный чемоданчик» [2].
История наделала много шуму: сначала наши военные многословно и неуклюже оправдывались, затем Ельцин во время пребывания в Пекине многозначительно напомнил Клинтону, что Россия обладает ядерным оружием, а потом Путин сглаживал для Клинтона слова Ельцина…
Проанализируем ситуацию с чисто лингвистических позиций. Ключевое выражение «Россия дорого заплатит за ультиматум Грозному!», якобы содержащее угрозу, – это продукт синхронного перевода, следовательно, русская фраза принадлежит переводчику, и вопрос переходит в плоскость оценки адекватности перевода и лингвистической компетентности переводчика. Семантика угрозы может заключаться в словосочетании «…дорого заплатит (-ишь, -ите) за…», когда оно выступает в роли фразеологического сочетания с синтаксически связанным значением 2-го или 3-го лица будущего времени данного глагола, а может, и не заключаться, если это свободное словосочетание с прямым значением слов. Ответ обнаруживается только в контексте окружающих предложений. Кроме того, употребление фразеологии в тексте перевода правомерно лишь при наличии соответствующих идиом в переводимом тексте – это азы техники перевода! Значит, для объективной оценки ситуации просто необходимы английский и русский контексты.