Почему я об этом говорю? Потому что психолог или врач может быть великолепным, тонким специалистом в мирных условиях, успешно оказывающим помощь клиентам в их семейных, производственных и сексуальных проблемах, но на войне ему появляться категорически противопоказано. Такие случаи бывали, и этим специалистам потом самим была нужна психологическая помощь. У меня вызывали огромное уважение люди, просто и откровенно говорящие: "Я боюсь и мне лучше вернуться домой". Для таких слов тоже нужно немало мужества. Гораздо хуже, когда специалист боится, но не хочет уезжать по честолюбивым или карьерным соображениям, находя при этом различные предлоги для того, чтобы не предпринимать ту или иную поездку, чтобы выдумать себе работу в какой-нибудь больнице в Ингушетии, только бы быть подальше от опасных зон. Пусть бы даже он просто сидел в сравнительно безопасном месте и не дергался, но ведь ему все-таки надо иногда появляться в теоретически опасных местах, и тогда он своим неадекватным поведением подставляет и своих коллег, и всю организацию, не говоря уже о том, что как профессионалы такие неадекватные специалисты ничего хорошего сделать не могут.
Отправляясь работать в зону военных действий, человек обязан реально оценить свои возможности. Клиенту мы пытаемся дать иллюзию контроля над будущим, над ситуацией, сознания своей возможности владеть ситуацией и воздействовать на нее, в результате чего меняется его поведение. Но такая иллюзия и у самого психолога должна быть чрезвычайно сильна. Уж не знаю, признак это здоровья или нездоровья, но здесь,скорее, идет речь об особенностях нервной системы, которые позволяют работать в экстремальной ситуации.
Всем известно, что если спокоен терапевт, то спокоен и его клиент. Ресурсным якорем, который необходим в начале любой работы, может послужить просто полуобъятие психолога. Если же обнимающий клиента специалист трясется, его руки потные и холодные, вряд ли его якорь будет ресурсным.
Психолог и клиент -это где-то модель отношений матери и ребенка. Известно, что, работая с травмированным ребенком, необходимо также поработать с его мамой, если она есть. Иногда встречались села, которые были задеты бомбежками только краешком, и человеческих жертв там не было. Но ребенок из такого села мог оказаться куда более травмированным, чем беспризорник (приходилось работать и с детскими домами), ставший непосредственным очевидцем драматических событий и видевший изуродованные трупы. Почему? Потому что мама из относительно благополучного села привыкла рвать на себе волосы и голосить. И противоположный пример: женщина вывела своих двоих малолетних детей из-под обстрела спокойно и по-деловому. Малыши после этого были абсолютно адекватны и уравновешены. То, что творилось тогда вокруг них, они восприняли скорее как интересное приключение, лично им ничем не угрожавшее. То есть восприятие ребенком событий почти полностью идет через призму мамы.
Психолог и клиент находятся в таком же тончайшем раппорте. Клиент невольно, как в модели взаимодействия матери и ребенка, начинает воспринимать события через призму невербального отношения к ним психолога. И чем спокойнее психолог, а его спокойствие, безусловно, должно быть положено на его личную веру, чем глубже внутри себя он верит, что все есть и будет хорошо, тем больше у него шансов оказать клиенту эффективную помощь.
Иногда случалось работать с совсем маленькими детишками, лет четырех, которые к тому же почти не понимали языка. С ними приходилось, идя от калибровки, пользоваться "ресурсами", находящимися непосредственно вокруг: "А ну-ка, посмотри в окошечко, видишь, какое ласковое доброе солнышко, а? (дальше шепотом) Как хорошо…" - оп! Заякорили состояние. "А откуда тебе бывает страшно? (откалибровали направление взгляда) Ах, вот откуда! Давай мы это отодвинем подальше-подальше-подальше…(помогаем руками). А теперь берем из окна солнышко (делаем хватательные движения руками) и отправляем его туда, где было страшно. Вот так, вот так…" и т.д. И по невербальным проявлениям ребеночка видно, какие идут изменения. Даже практически без языка можно работать, применяя калибровку, раппорт и совершенно элементарные техники.
У детей часто травматическое событие находится в аудиальной системе. Тогда эффективен аудиальный "взмах". Например, девочку восьми лет постоянно, как галлюцинация, преследует звук самолета. Взрослые - родители и врачи - уже успели изрядно напугать ребенка, убеждая его, что все это ему кажется, но для девочки это реальность. Она плачет: "Что же, получается, что я сумасшедшая, раз мне все это кажется?" Понятно, что здесь первым делом надо ребенка успокоить и войти в раппорт с симптомом, сказав: "Конечно, это тебе не кажется. Просто твои ушки стали гораздо лучше слышать и теперь улавливают звук, который где-то очень-очень далеко. Поблагодари же скорее за это свои ушки". Девочка сразу же успокаивается, значит 80% работы уже сделано: контакт с симптомом найден. А дальше ей говоришь: "Ведь у тебя есть любимая мелодия, правда? Давай-ка ее послушаем". Она начинает слушать и говорит: "Звук самолета все равно есть". "Конечно, есть. Поблагодари его за то, что он есть, мы с ним еще обязательно пообщаемся, а сейчас попроси его подождать только одну секундочку, а потом пусть опять возвращается". По калибровке отслеживаем ту единственную секундочку, когда девочка слышит только любимую мелодию и мгновенно ловим этот момент на якорь.
-Ой, не слышу самолета…
-Конечно, не слышишь. А сейчас - слышишь (отпускаю якорь).
-Слышу…
-А сейчас - опять не слышишь (возобновляю якорь).
-Не слышу…
-А теперь - опять слышишь, а теперь - опять не слышишь, а теперь…и т.д.
Получается своеобразная игра. Якорь то отпускается, то возобновляется, и девочка, соответственно, то слышит звук, то не слышит. Она вдруг понимает, что с этим звуком можно играть, он ей уже не страшен, он стал партнером по игре, девочка смеется. Дальше девочке говорится: "А теперь мы познакомим твою любимую мелодию с этим звуком. Сейчас, пока я тебе объясняю, ничего не делай, но как только я скажу "раз-два-ТРИ!" - мелодия станет громкой-громкой и полетит туда, к тому звуку, обнимет его, закроет, познакомится с ним". Делаем это. На счет "ТРИ" я, естественно, возобновляю якорь. Получилось.
-Ну-ка, вернись сюда. Как там поживает наш звук? Послушай-ка его.
-Он что-то далеко, и его плохо слышно.
-Да что ты говоришь! А ну-ка, давай его тогда догоним и еще раз обнимем. Раз-два-ТРИ -полетели!.. Ну, как он?
-А его нет…
-Нет? Значит он отправился куда-то путешествовать далеко-далеко. Давай пожелаем ему счастливого пути…
Мы не ссоримся с симптомом, мы с ним обращаемся очень нежно и ласково, мы его приручаем, а затем с ним работаем. В конце необходима экологическая проверка: слышит ли ребенок реальный звук самолета? Вскоре пролетает самолет, девочка его слышит, значит все в порядке, и этого ребенка можно отпускать. Это был пример аудиального "взмаха". В общем-то ничего нового: один из возможных вариантов нормального "взмаха", только перенесенного в аудиальную систему. И вся работа, естественно, строится на рефрейминге. Рефрейминг перед началом работы, рефрейминг в начале работы, по ходу работы и в ее конце. И не только в этой работе, а во всех. Так, мальчикам в начале приходилось "напоминать", что самая большая смелость - это честно сказать, чего ты боишься. После такого "напоминания" мальчики сразу же "смелели" и выкладывали свои страхи начистоту.
Совершенно необходимо сочетание техник с сохранением чувства реальности. Как-то раз мы с мальчиком на лавочке в чудесном садике работали с боязнью чистого голубого неба. Но когда страх прошел, и его уже можно было отпускать, над нашей головой пролетела шальная пуля и сбила ветку на яблоне. Пролетела она значительно выше нас, сантиметров на 30-50. Такое нередко случается, дело обычное, но надо как-то отреагировать. Говоришь ему: "Видишь, как удачно пулька пролетела, видишь, как веточку высоко сбила?" - "Вижу". "Здорово. А если бы пулька пролетела ниже, что бы мы с тобой сделали?" - "А ты не знаешь?" - "Не знаю, покажи". Он показывает, и мы с ним начинаем ползти, и ползем, ползем, ползем в укрытие. Таким образом мальчик безболезненно для себя проигрывает возможную в будущем опасную ситуацию, реагируя на нее спокойно и адекватно.
Иногда у ребенка наблюдается беспричинная агрессивность: например, лупит двухлетнюю сестренку, на маму может руку поднять, хотя в чеченском менталитете это совершенно недопустимо. Когда ко мне в первый раз обратились с таким случаем, в голове всплыла фраза из учебника психиатрии о том, что если у ребенка гиперактивность с дефицитом внимания, то у него проблемы с тормозными функциями. Это дало идею о развитии тормозных функций метафорически. Мальчику дается метафора машинки - у нее пять скоростей, газ и тормоз. У меня - другая "машина". Ребенку предлагается играть: сначала будет первая скорость, потом вторая, затем третья, четвертая и - ТОРМОЗ! Команды дает психолог. Затем добавляются повороты направо, налево, развороты, все это перемежается с переключением скоростей. В любой момент я могу сказать ему "ТОРМОЗ!", и он должен сразу же затормозить. Я его в начале дублирую со своей машиной, подстраховывая и приучая к точности выполнения команд. И так мы увлеченно гоняем свои машины минут пятнадцать. Затем уже он сам дает мне команды, какие хочет, дублируя меня, приучаясь быть внимательным к партнеру, и одновременно это метафорически взгляд на себя из третьей позиции. Я подзуживаю его, чтобы он говорил мне "ТОРМОЗ!" как можно неожиданнее. Когда мальчик достаточно хорошо освоил этот второй этап, ему предлагается давать команды себе самому: "Вторая, разворот, третья - ТОРМОЗ!" Опять же поощряется неожиданное резкое торможение на полной скорости: "Ты должен обмануть меня и скомандовать себе "ТОРМОЗ!", когда я этого совсем не ожидаю". Эффект от техники был очень быстрым. Уже в следующий раз его мама пришла и сказала, что сестренка стала капризничать (а она, судя по всему, тоже фрукт еще тот), но наш мальчик, вместо того, чтобы треснуть ее, как бывало, стал ей говорить: "Ну пожалуйста, ну давай…" О том, чтобы поднять руку на маму, уже и речи быть не могло.