На заре советской власти и на протяжении 1920-х годов впервые в руcской истории любовь женщины к женщине привлекла заметное внимание юристов и медиков. Диагностическим, так сказать, термином для этого явления стала «гомосексуальность». Слово «лесбиянка» очень редко появлялось в литературе по психиатрии; женщина, влюбляющаяся в женщин или вступающая с ними в связь, именовалась «гомосексуалисткой». Врачи не скупясь, щедрой рукой раздавали звания «гомосексуалисток» на основании гендерного нонконформизма женщин. выраженного в манере одеваться и вести себя, в походке, жестикуляции и выборе профессии. И наоборот, усиленное проявление сексуальной женственности служило для них признаком «нормальности».
Единственным психиатром в России, пытавшимся разделить понятия трансвестизма и гомосексуальности, был А. О. Эдельштейн; подавляющее большинство русских врачей не проводило различий между этими явлениями. Для советских профессиональных психиатров, как, скорее всего, для большинства обычных людей, поведение, одежда, и/или манера говорить «по-
----------------------
3 Б. И. Бентовин. Торгующая телом. Очерки современной проституции. Москва, 1907.
мужски» были достаточными признаками предполагаемой гомосексуальности женщины. В своей работе «Половые преступления» (1927 г.) Л. Г. Оршанский начинает описание типичной, «полной мужских черт» лесбиянки с утверждения, что выбор объекта сексуального влечения у нее столь же «противоестественен», как у фетишистов или некрофилов. Он заявляет, что «количество гомосексуальных мужчин и женщин, по-видимому, больше, чем обычно предполагают, только мужчины обнаруживаются и сами себя обнаруживают легче и активнее, тогда как женщины это скрывают под видом дружбы» (Оршанский, 85). Далее типология лесбиянок Оршанского в сущности перерабатывает теорию Тарновского, кое в чем модернизируя ее:
«Гомосексуальные женщины тоже, как было указано выше, делятся на активных и пассивных — здесь обратно, наиболее интересны активы, так как пассив, обычная, мало чем отличимая от других нормальных женщин, женщина. Активная женщина в этих случаях полна мужских черт как по внешности, так и по психике. Она обычно энергична, жива, предприимчива, занимает, и не без успеха, мужские должности — комиссионер-вояжер, управляющий делами и т. д., курит, пьет вино и часто ругается довольно забористой бранью. Часто одевает мужскую или «под мужскую» одежду. Очень любезна с женщинами, помогая ей и ухаживая за ней [так!]. И часто добивается взаимности, подходя крайне осторожно и приучая к себе свою симпатию. Активная женщина часто уделяет внимание мужскому спорту — охоте, верховой езде, — полна стремления служить в войсках. И когда .во времена Керенского был создан женский батальон Бочкаревой, то там было большое число активных женщин, столь счастливых возможностью получить все то, что являлось предметом их желаний — мужская форма, оружие». (Оршанский, 89-90)
К двадцатым годам XX века советские медицинские светила уже отказались от мысли, что половые органы лесбиянок в отношении физиологии и структуры отличаются от органов остальных женщин. Теперь гермафродитизм считался физическим состоянием, а гомосексуализм — психологическим. В результате в русской психиатрической литературе этого времени появились рассуждения о том, что гипотетическая гомосексуальность проявляется в некоторых сексуальных и эмоциональных «эксцессах», например, патологической ревности, склонности к насилию: считалось, что эти черты характерны для гомосексуалов. Исследователи писали о лесбиянках, часто ссылаясь на буквальное воспроизведение их собственных слов (но, впрочем, никогда их прямо не цитируя), подчеркивали эмоциональную распущенность этих женщин и неистовую ревнивость. Однако нельзя забывать, что значительная часть этих исследований проводилась психиатрами по следам судебных процессов над женщинами, совершившими насильственные преступления, и эмоциональные особенности преступниц переносились на всех так называемых гомосексуалок.
Судебный медэксперт, психиатр Н. П. Бруханский, исследуя историю любви двух женщин, делает анализ на основании их любовной переписки, не приводя, между прочим, никаких серьезных доказательств, что эти письма существовали в реальности. Уже упомянутый выше доктор Эдельштейн в своей работе о женщине-трансвеститке Евгении Федоровне М. подробно цитирует, как он уверяет, ее дневник, чтобы продемонстрировать ее типично гомосексуальные эмоции и психопатическое мышление. Достаточно сказать, что никаких независимых подтверждений подлинности дневника, а следовательно, исповеди Евгении Федоровны, кроме статьи ее врача, не существует, а в этой статье «дневник» занимает 40% общего объема. Можно сказать, что Эдельштейн пользуется текстом пациентки успешнее, чем пользует самое пациентку. А если говорить серьезно, сейчас невозможно узнать, что из написанного этой «гомосексуалистской» на самом деле принадлежит перу пациентки.
Что действительно можно утверждать о Евгении Федоровне — так это то, что она была трансвеститкой. Она одевалась по-мужски, сменила документы, назвавшись Евгением Федоровичем, очевидно, полюбила женщину, с которой работала в одной конторе, в 1922 году зарегистрировала с ней брак. После этого они жили вместе, как муж и жена. Вскоре руководители учреждения, где они работали, стали настаивать на прекращении этой скандальной истории, однако женщины отказались, говоря, что их личная жизнь никого, кроме них, не касается... Наконец, их начальник подал заявление прокурору, и Евгении/Евгению предъявили необычное обвинение — в «преступлении против природы» (Неаlеу, 83).
Канадский ученый Дэн Хили, ознакомивший западных исследователей со многими интереснейшими архивными материалами, которые документально демонстрируют отношение советских психиатров и юристов к женскому гомосексуализму, отмечает, что в литературе по психиатрии есть еще несколько примеров того, как женщины обращались в мужчин, наподобие Евгении/Евгения. По мнению Хили, «маскулинизация [т. е. переодевание в мужчину —Д. Б.} была стратегическим выбором, к которому эти женщины прибегали, чтобы примирить свою сексуальную и личную идентичность с непредсказуемой, нестабильной атмосферой постреволюционной России» (Неаlеу, 89). Может быть, он и прав, но не рассматривает ли он поведение советских трансвеститок как-то вне времени и русского культурного контекста? От определений типа «стратегический выбор» и «сексуальная и личная идентичность», как говорят в России, «за версту несет» проблемами идентичности, актуальными для стран северной Америки 1990-х годов, но едва ли они приложимы к жизни советских трансвеститок и/ или лесбиянок 1920-х годов. Не говоря уже о сложном, часто непостижимом соотношении понятий сексуальной ориентации и трансвестии в применении к женщинам, на протяжении веков «переходивших в состояние мужчины» (а это вовсе не то же самое, что еще более длительная история о женщинах, сексуально привлекательных для других женщин и вовлеченных в эмоциональный контакт с ними), — не говоря уже об этом, я очень сомневаюсь, что русские лесбиянки 1920-х годов, — имея в виду хотя бы тех, кто попал в круг моих исследований, то есть София Парнок, Фаина Раневская, Ольга Цубербиллер, Анна Баркова и другие, — считали свои сексуальные предилскции признаком «идентичности». В самом деле, едва ли можно найти подтверждение тому, что даже в наши дни русские понимают «идентичность» в том же самом смысле, как люди западной культуры, да и то главным образом теоретики и психологи. Именно из-за «непредсказуемой, нестабильной атмосферы постреволюционной России» советские женщины вообще, а лесбиянки в особенности, старались оградить свою частную жизнь от назойливого внимания начальства и вмешательства общественных, партийных и иных «органов». Поэтому я считаю, что «стратегический выбор» русской лесбиянки 1920-х годов, если она со своими личными вкусами хотела вписаться в окружающую действительность, должен был заключаться в стремлении ничем не выделяться ни в одежде, ни по внешнему виду или манерам. Лесбиянки или нет, русские женщины (да и не только они), как правило, придерживаются той манеры одеваться, которая принята в их социальной и профессиональной среде, чтобы защитить от вмешательства свою индивидуальность и частную жизнь, даже в 20-е годы XX века, когда в Советской России происходила малая сексуальная революция. Именно случай с Евгением/Евгенией я склонна считать скорее исключительным, чем типичным, поскольку он привлек внимание окружающих. Без сомнения, больше повезло тем женщинам «нетрадиционной» ориентации, которые не стали предметом обсуждений и научных исследований.
Новый взгляд на гомосексуализм в 1920-е годы заявил австрийский биолог Эуген Стейнах: еще в 1918 году он обнародовал результаты пересадки обычных половых желез мужчине-гомосексуалу Пересадку он сделал вместе с коллегой-хирургом, и реципиент после операции утратил жсноподобность, приобрел мужские черты и счастье сексуального общения с женщинами. В начале 1920-х годов о достижениях Стейнаха много писали, и они получили одобрение сексолога Магнуса Хиршфилда. Русские последователи Хиршфилда стали ярыми проповедниками секреторного происхождения гомосексуализма. Такая «эндокринная» теория идеально увязывалась с марксистко-ленинской догмой, согласно которой только сам человек является хозяином своей судьбы и обладает властью над природой, может преобразовывать ее для своих нужд. В соответствии с этой догмой, реально только то, что материально, существует объективно и подчиняется научному толкованию. Как известно, советское государство выдвинуло и собственного Стейнаха — И. В. Мичурина, получавшего невиданные гибриды в результате скрещивания различных растений.