Многообразие таких наименований и их символических значений порой наводило социологов, антропологов, историков на мысли о кровосмесительных союзах согласно критериям их собственного общества, тогда как. согласно нормам изучаемого общества, они не являлись инцестом — последний резко осуждался, но был представлен другими запретными союзами. Но разве, несмотря на многообразие правил и наименований, связь между матерью и сыном, отцом и дочерью, биологическими братьями и сестрами не в любом случае считается омерзительным инцестом? Утверждение об универсальности запрета полностью подрывается сведениями о законных союзах между братьями и сестрами, отцом и дочерью. Вопрос этот возник не сегодня. Еще во II веке нашей эры греческий физик писал: «Хотя у египтян браки между братьями и сестрами не приняты, мы не можем утверждать, что браки мужчин со своими сестрами вообще не приняты»10.
Действительно, в Древнем Египте целые династии фараонов практиковали браки между братьями и сестрами. Тому приводилось множество причин, причём обычно отмечалась забота одновременно об уменьшении числа возможных наследников, поддержании чистоты «царственной крови» и подчеркивании, в нарушение общих правил, божественного происхождения правителей. Миф о любви между близнецами Гором и Осирисом, взаимной любви, возникшей еще в материнском чреве, узаконивал божественный характер союза между братом и сестрой. Эти главные критерии легли в основу более поздних народных обычаев заключения браков между братьями и сестрами в Египте первых веков Римской империи. Однако видимые исключения из всеобщности запрета на инцест не являются таковыми в той мере, в какой они свидетельствуют о целостной иерархической системе осуждения кровосмесительных союзов, допускающей возможность некоторых связей, ограничивающей либо предписывающей их.
«Царственный инцест» между братом и сестрой у фараонов мог в других обществах оборачиваться клинически редчайшим, однако наиболее радикальным и запретным кровосмешением между матерью и сыном. Традиции Бантустана, согласно которым кровосмесительные связи всегда порождают бедствия, дают пример инцеста как ужасного и притягательного исключения, имеющего смертоносное и божественное значение. Ритуальные предписания, связанные с мифами о происхождении соответствующих народностей, обязывали будущего короля вступить в кровосмесительную связь с матерью:«(...) в ходе интронизации королям Луба предписывался ритуальный инцест с матерью и сестрами в хижине без окон и дверей, так называемом доме несчастий (...). В результате такой трансгрессии властитель оказывается в зоне полного одиночества, вне каких-либо культурных установлений»п. Отнюдь не снижая значение запретов, предписанная и оформленная ритуальная трансгрессия учреждает их сакральность, укрепляет их силу.
Запрет на инцест действительно универсален, но формы его повсюду разные. Отвлекаясь от споров и конкретных открытий как историков, так и антропологов, можно утверждать, что всеобщее правило заключается в том, что всегда и везде существуют правила, не только определяющие, кто именно может вступать в брак, но и регулирующие сексуальность как таковую.
2. Различные интерпретации всеобщности запрета. — Сложность теорий родства и их система способны напугать кого угодно. Не уступают им в этом многочисленные теории, исследующие причины запрета на инцест. Эти сложные концепции находятся на стыке биологических, социологических, психологических интерпретаций, сопрягающих различные уровни знания. Вполне обосновано название сборника текстов об инцесте, являющегося пропедевтикой к эпистемологии вопроса: «Инцест, век интерпретации»12. Речь идет действительно об интерпретациях во всем их многообразии, а также об оживленной полемике, чреватой смешением различных уровней и сфер.
В некоторых социологических теориях финалистского типа акцент делается на последствиях запрета, ставится вопрос о его причинах и целях. К ним принадлежит теория основателя социологии Дюркгейма (конец XIX века) или, обращаясь к современности, Леви-Строса. Детерминистские теории сосредоточены на механизмах, вызвавших запрет на инцест. Так, Уэстермек (1891) предполагал, что между живущими вместе близкими родственниками возникает отторжение, отвращение. Сегодня эта мысль прослеживается в исследованиях этологов, усматривающих в запрете на инцест социализированное развитие механизмов уклонения от спаривания у некоторых млекопитающих, состоящих в родстве. Детерминистские и финалистские теории не просто сочетаются. Их понимание связано с преобладанием социологических, психологических либо биологических отсылок у данного исследователя, чреватых риском объявления всякой иной интерпретации мифической. Но разве любое обращение к истокам не является мифическим даже в рамках точного, строго научного знания?
Резкая критика Дюркгеймом теорий XIX века в «Запрете на инцест и его истоках» во многом сохраняет свою актуальность. Показав внутреннюю связь между экзогамией (обязанностью жениться вне своей группы) и запретом на инцесг, он решительно опровергает, в частности, антропологические теории своего времени, принадлежащие Лабоку, Спенсеру, МакЛеннону Последние «объясняли экзогамию некоторыми особенностями, присущими низшим обществам»13: обстоятельства вынуждали искать жену вне своего клана, и это вошло в привычку. При этом особенно резкой критике Дюркгейм подвергает биологизаторские теории, основанные на угверждении о связи экзогамии с риском кровосмешения. Примечательно, что он делает это задолго до того, как современные генетики выяснили: на самом деле применительно к человеческим сообществам ничто не является доказуемым. Старые дискуссии о «силе гибридов» и результатах тщательной селекции показали, что вредное влияние кровосмешения не носит абсолютного характера. С другой стороны, Дюркгейм здраво отмечал: «Невозможно предположить, что такой ограниченный, сомнительный, мало поддающийся наблюдениям вред мог быть сразу замечен первобытным человеком, а если и был, то не мог породить столь абсолютного, неумолимого запрета»14
«Голос крови» совсем иной: это — голос мощной символической сети. Ограниченность интерпретации Дюркгейма состоит, видимо, именно в том, за что он упрекал своих современников — в недостаточной обобщенности, отсутствии общих законов. Таким, было одно из основных критических замечаний Фрейда, а затем и Леви-Строса в его адрес. Действительно, Дюркгейм усматривает в экзогамии и вытекающем из нее запрете на инцест результат боязни крови: «Кровь — всеобщее табу, табуирующее всё, связанное с кровью»15. Эта священная и одновременно вызывающая страх кровь является общей для всех членов клана, происходящих от одного тотема. «Таким образом, клану присуще тотемное бытие. Оно воплощено в каждом человеке, в его крови. Оно и есть кровь» 1б Ужас достигает апогея применительно к женщинам клана, ежемесячно проливающим менструальную кровь и поэтому окончательно табуированным. Дюркгейм, очень внимательно относившийся к коллективным представлениям, настаивает на сущностном тождестве приверженцев одного тотема, однако не делает из этого всех надлежащих выводов.
Понятие сущностного тождества выходит за рамки тотемных обществ. Около века спустя Ф. Эритье вернется к этому предвидению Дюркгейма и разовьет его в рамках исследования инцеста посредством концептуальной пары тождественный/различный. Это станет возможным благодаря появившимся ранее суждениям Леви-Строса о «вопросе инцеста и всеобщем, теоретическом и историческом значении наложенного на него запрета»17
3. Леви-Строс и «Базовые структуры родства». — В своем основополагающем труде Леви-Строс рассматривает запрет на инцест как «главный шаг, благодаря которому, посредством которого и, что особенно важно, в рамках которого осуществляегся переход от природы к культуре»18. Тем самым он придает запрету на инцест кардинальную организационную функцию структурирования общественного порядка, невзирая на его частные особенности либо своеобразие применения. «В самом общем плане запрет на инцест свидетельствует о переходе от природного явления кровосмешения к культурному факту свойства» 19. Как и всё в мире животных, рождение ребенка в результате полового соития родителей — явление природного, всеобщего порядка (по крайней мере, до наступления эпохи искусственных зачатий, расширяющих господство культурного над биологическим). Однако предшествующий этому выбор половых партеров подчиняется правилам, относящимся к сфере культуры. Леви-Строс, приверженный диалектике природы и культуры, противопоставлял промискуитет и «кровосмесительные» половые связи в животном мире человеческому миру законов. Впоследствии в ходе этологических исследований было доказано наличие регулирования половых связей между близкими существами, в частности, у млекопитающих, хотя разделить роль импринта и гена оказалось затруднительным 20. Что же до преступления, то оно остается печальной привилегией человека. Сегодня не представляется возможным ставить в упрек Леви-Стросу его утверждения, пусть и опровергнутые в ходе дальнейших исследований животного мира: действительно, у людей речь идет о запретах и правилах, определяющих, что именно является кровосмешением, а не о биологических либо этологических механизмах уклонения от него. «Действительно, сущность запрета на инцест состоит в наличии правила как такового, взятого независимо от всех его модусов»21.
Особенности таких писанных или неписанных, имплицитных или эксплицитных правил свидетельствуют о том, что речь идет о символической, а не биологической структурности. Только у людей нарушение запрета осуждается, являясь в то же время двусмысленно притягательным, только у людей «ужас инцеста» оказывается вездесущим. Однако Леви-Строса интересует не эта сфера. Он не акцентирует нарушение запрета, запретительная сторона является для него второстепенной по сравнению с обусловленной ею необходимостью обмена. «Запрет на инцест — не столько правило, запрещающее жениться на матери, сестре или дочери, сколько правило, требующее отдать мать, сестру или дочь другому. Это прежде всего закон дарения»22. По мысли Тейлора, таково правило свойства и взаимности: следует выбирать между «marrying out or being killed out»23 (жениться вовне, чтобы не быть убитым) или вступить в брак вне своего круга, чтобы создать взаимосвязи в целях самозащиты. «Ты хочешь жениться на своей сестре? Да что на тебя нашло?» — отвечает Арапахо на действительно бессмысленные вопросы антрополога. «Тебе не нужен шурин? С кем же ты пойдешь на охоту?»