суммы представлений отдельных людей, которые на основании своего опыта и в
соответствии со своими практическими задачами конструируют образ общества,
который потом "обобществляется". Во-вторых, не существует универсальных
априорных форм социального познания. В каждую конкретную эпоху люди исходят из
непреложных для них представлений о правах, свободах, священном и преступном,
благородном и низком, об иерархии и функциях различных классов. Но уже при жизни
следующего поколения эти незыблемые, казалось бы, представления могут быть
ниспровергнуты и осмеяны. В-третьих, исследователь общества сам является его
членом и подвержен всем предрассудкам и влияниям своего времени. Универсальному
естественнонаучному разуму соответствует в науке об обществе какой-то
культурно-исторический тип рациональности - способности к социальному обобщению,
ориентированной на компромисс, сочетание в единой картине реалий и символов,
разных, подчас противоположных, точек зрения. Более того, само сознание есть в
значительной своей части - по содержанию, мотивации, направленности - социальный
феномен, элемент общества. Именно через сознание и целеустремленные контакты
конституируется сеть взаимодействий, составляющих социальную систему.
Посредством языка, верований, информации, целостных установок, формируются устои
общества, тогда как естественные - возрастные, половые, пищевые, стадные формы
взаимодействия составляют лишь его природную основу.
В-четвертых, естествознание - морально нейтрально. Никого не задевает, скажем,
изучение спаривания у животных. Но человек засекречивает не только свои
естественные отправления, но и многие мотивы общественной деятельности и
общения. Властолюбие, славолюбие, корыстолюбие, всякого рода "комплексы
неполноценности" редко признаются побудительными силами общественных действий.
Социолог ищет такую сущность, такие глубинные интересы, императивы, тщательно
маскируемые, которые, будь они эксплицированы, вызвали бы у многих взрыв
негодования и сама социология оказалась вы "подрывной наукой". Чтобы не быть
таковой, она часто становится наукой апологетической и обосновывает действия
власти.
Самые важные политические решения представляют собой тайну, вызывающую жгучий интерес. Глубокая и верная истина социологии была бы раскрытием тайны. И коль скоро такое раскрытие происходит, социологическое знание становится частью
идеологии - господствующей или революционной. Фактически, социология все время
колеблется между критикой и апологетикой, рискуя и в том, и в другом случае
своей научной репутацией. Попытки же выстроить политически и морально
нейтральную социологию приводят к тому, что она становится неинтересной и никому
не нужной. Вот некоторые из препятствий, мешающих конструированию социологии как
науки.
Осознавая их, Зиммель предлагает выстраивать ее не как науку об "обществе
вообще", а как науку о типичных, повторяющихся социальных ситуациях, связях,
положениях, которые наблюдаются во многих обществах. Их он называет "социальными
формами". Они подлежат оценке, моральному истолкованию - в соответствие с
историческим контекстом и ценностями исследователя.
Социология возникает из практических задач управления, социальной работы,
образования, политической борьбы. И она может стать наукой, если поставит в
центр своего внимания устойчивые формы общения, социального взаимодействия,
которые видны уже на групповом уровне. Это, например, господство, подчинение,
мода. Социальные формы можно наполнить широким политическим, моральным,
религиозным содержанием. Речь идет о "чистых формах социализации", определяемых
природой человека и характером социума. Они же являются и формами познания,
аналогичными формам познания Канта. Социальные формы - продукт практического
взаимодействия индивидов и связанного с ним переживания и осознания реальности.
Война, семейная жизнь, научное общение - вот примеры форм взаимодействия. Их
осознание включено в эти формы.
Задача выделения главных форм социации очень увлекала Зиммеля. Однако решить ее удавалось лишь в простых случаях. Например, Зиммель отмечает значение количества людей в группе с точки зрения возможных в ней процессов и состояний. Так "диада" может существовать в форме соперничества, вражды, дружбы, господства и
подчинения. Но в "триаде" возможны более сложные комбинации. Два лица
соперничают. Третье, стоящее ниже по уровню развития, чем два других, может, тем
не менее, возглавить группу, выполняя посредническую роль и представляя группу в
обществе. Чем больше группа, тем меньшую роль играют интеллект и моральность, и
тем больше значение властных, коммуникативных качеств, а также внешнего облика
личности - в процессе завоевания власти и социального статуса. Многочисленной
группой легче управлять одному лицу. Поэтому большие страны тяготеют к монархии,
а малые - к демократии.
Формы непосредственно связаны с процессами изменения социального порядка,
социальной структуры. Но эти процессы неотрывны от "содержаний", то есть
переживаний, интересов, настроений. Так, процесс расслоения общества на элиту и
массы, на аристократов и простолюдинов, связан с борьбой материальных, властных
интересов, которые, в свою очередь, обусловлены содержанием народного
менталитета и ценностями общества.
Зиммель уподобляет формальную социологию - геометрии, изучающей формы и
отвлекающейся от содержания. Другая аналогия - грамматика, которая исследует
языковые конструкции безотносительно к смыслу высказываний. Третий пример -
формальная логика. Логика, ведь, не только и даже не столько наука, сколько
практическая форма организации и передачи знаний от одного человека к другому.
Она помогает защитить передаваемую информацию от искажений, не позволяет
превратить коммуникацию в известную игру, называемую "испорченный телефон".
Однако когда человеческие отношения или конкретный разговор стараются всецело
подчинить правилам логики, это выглядит так, как будто весь смысл человеческого
общения сводится к передаче информации. Да и в самом познании мы постоянно видим
присутствие случайных ассоциаций, озарений, интуиций, которые нарушают логику.
Все это нужно принимать во внимание, если мы хотим понять сущность, функции
социальных форм. Зиммель говорит, например, о бюрократии в смысле Вебера как о
естественной, нормальной, эффективной форме управления и поддержания порядка. Но
что происходит, когда бюрократия ожесточается с возрастанием армии, чиновников,
понижением их компетенции или проникновением бюрократизма в такие творческие
сферы как наука или искусство? В этих случаях бюрократия перестает быть
адекватной формой управления, она "отслаивается" от содержания, деятельности и
превращается в помеху для развития группы.
Чистые формы обнаруживаются лишь в редких случаях, поскольку форма и содержание в обществе неизбежно переходят друг в друга.
Что же представляют собой "формы" в переводе на обыденный язык, на практический уровень сознания?
Во-первых, это границы свободы, поставленные классовыми или сословными рамками жизни. Во-вторых, всеобщие морально-правовые нормы. В-третьих, способы общения и достижения целей в коммуникации, принятые в данном обществе. В-четвертых, идеальные типы в веберовском смысле, служащие как в науке, так и на бытовом уровне сознания для классификации, упорядочивания и понимания пестрого потока жизненных явлений.
Так, имеется нечто общее в таких учреждениях, как Двор Людовика XIV,
Госдепартамент США, ЦК КПСС, Совет директоров промышленного треста. Все это -
представительные, властные, организующие центры, в которых сталкиваются,
согласовываются разные мнения, "лоббируются" интересы периферийных групп,
принимаются решения, складывается политическая линия. Сходны по форме:
политическая партия, воровская банда, религиозная секта, подростковая группа,
научная школа. Что у них общего? Свой "климат мнений", "язык", внутренняя
структура лидерства и соподчинения, наличие "ортодоксии", возникновение время от
времени "ересей" и "расколов", борьба с отступниками, предателями,
инакомыслящими.
Наконец, в-пятых, форма выступает как модель поведения, социальная роль, дискурс (например, отцовский, начальнический, пропагандистский, исповедальный). Дискурс усваивается в процессе научения и социализации и может обогащаться или
ослабевать и вырождаться в каждом последующем поколении. Но, как бы то ни было,
дискурс и роль - как формы - существенно влияют на содержание сознания,
трансформируют мысли и чувства личностей в определенном направлении.
Акцентируя значение социальных форм, Зиммель "отталкивается" от распространенных
мистических понятий "народного духа", "души народа", "исторической миссии",
"народной идеи", которые, якобы, помогают осмыслить общество, историческую
эпоху. Он хотел бы представить историю и изменения в общественных структурах как
процесс трансформации безличных социальных форм. Но, будучи
мыслителем-персоналистом и эстетиком, он не смог глубоко продвинуться в этом
направлении. Ведь "проецирование" личностных субъективных содержаний в образы
социальных феноменов и исторических процессов - неизбежный момент социального
познания. Война, революция, социальная реформа, государственный переворот часто
принимают вид "мужественных поступков", "предательств", "роковых ошибок",
"смуты", "безвременья". Это не должно мешать изучению объективных факторов, но