СТРАХ ДИКТАТУРЫ КАК ФОРМА СОЦИАЛЬНОГО СТРАХА.
Среди множества форм социального страха особого внимания заслуживает страх диктатуры, многообразие и специфика которого во многом обусловлены особенностями самой диктатуры как концентрированного выражения насилия, власти. В истории известны примеры диктатуры абсолютизированной власти религиозных организаций, классов, отдельных личностей, административно-командных систем.
Развитие человечества, особенно его узловые, переходные или революционные этапы, показывают актуальность страха как своеобразного психологического фона, на котором разворачиваются политические и идеологические битвы. В качестве примера можно рассмотреть швейцарскую Реформацию, давшую миру теологическую систему кальвинизма с одной стороны, и осознанное средство использования социального страха для утверждения этой системы - с другой, а также возникновение и становление фашизма в Германии.
Андрусенко воссоздает историческую картину Женевы в то время (ХVI в.) и делает попытку описать условия возникновения такого важного общественного явления, как массовый социальный страх перед диктатурой, характеризующийся особенностями столкновения двух эпох – феодализма и капитализма. Он делает следующие выводы:
1. Общество, в котором возникает массовый страх, должно находится в сильно неравновесном состоянии. Неравновесные социальные системы, как правило, появляются на стыке эпох, в данном случае – это период перехода европейских стран от феодального к капиталистическому способу хозяйствования.
2. необходимость существенного изменения составляющих эту систему элементов, наличие элементарной неустойчивости. Это резкое обнищание крестьян, смена религиозной ориентации, появление новых социальных сил – Другой возможностью появления социального страха выступает буржуазии и пролетариата, новых социальных отношений – капиталистических.
3. В силу неравномерности развития элементов неравновесной социальной системы тот или иной элемент может выступать социальной силой, подавляющей все остальные, определяющей развитие системы в целом. В Женеве 16 века такой силой оказался кальвинизм как выразитель идей буржуазии.
4. Социальный страх существует в период от осознания определенным социальным образованием себя в качестве самостоятельной и состоятельной силы, до социального действия, реализующего претензии этой силы.
5. Определяющим в развитии системы может выступать принципиально новое образование, возникшее как иррациональное социальное качество. Например, кальвинизм для системы общественных отношений явился таким иррациональным качеством, суть которого – в специфическом взаимоотношении религии и требований буржуазии, которая по-своему прочла не только библию, но и всю книгу человеческой духовности.
6. Социальный страх диктатуры – это всегда результат насилия. Причем это не только насилие меньшинства над большинством, но и большинства над меньшинством.
7. В определенной ситуации форма социального страха во многом зависит от личности, стоящей во главе основного социального института. Так, Кальвин воплотил в Женеве диктаторский режим, а его ученикам в Голландии и Шотландии этого сделать не удалось, хотя объективные предпосылки для этого, по-видимому, были.
Таким образом, начинаясь как антипапское демократическое религиозное движение, кальвинизм превратился впоследствии в одну из форм не только религиозного, но и политического гнета, активно и целенаправленно используя подавляющий эффект социального страха.
Многие из этих выводов могут рассматриваться как правомерная экстраполяция прошлых закономерностей формирования диктаторского режима на историческую арену Европы периода становления и утверждения в качестве политической силы диктатуры фашизма.
Исследователи этого этапа истории отмечают, что основной характеристикой умонастроения людей выступала психологическая неустойчивость. Экономическая, политическая и идеологическая неравновесности сказались, в свою очередь, и на формировании неравновесного состояния общественной и индивидуальной психологии людей. На смену буржуазному рационализму пришел иррационализм. В массовом сознании все более утверждался социальный пессимизм, страх из внешних сфер деятельности человека проникал в его внутренний мир и господствовал над его выбором форм и методов взаимоотношения с внешним миром, форм согласования требований действительности с совестью человека.
Андрусенко выделяет особенности становления социального страха при фашизме, которые характерны для большинства его форм. Рассматриваемый с точки зрения экономического обоснования социальный страх выступает в самом общем плане как результат неравновесного, неустойчивого состояния системы империализма в целом. Эта неустойчивость проявляется, в частности, в таких формах социального страха, как:
· Страх отдельных империалистических государств опоздать к разделу мира на сырьевом рынке;
· Страх отдельных монополий потерять свое влияние на внешних и внутренних орбитах своей экономической деятельности;
· Страх средних и мелких капиталистических предприятий потерять экономическую независимость и, соответственно, прибыль в конкурентной борьбе с сильными мира сего;
· Страх средних слоев потерять свой социальный статус и перейти в разряд пролетариата;
· Страх трудящихся потерять работу и быть существенно ограниченными в распределении общественного продукта и т.д.
Рассматриваемый в политическом плане социальный страх диктатуры фашизма может характеризоваться следующими моментами:
· Страх мировой буржуазии перед усиливающейся революционизацией народов мира, перед демократическими, национально-освободительными движениями;
· Страх национальной буржуазии перед развивающимися рабочими движениями внутри той или иной страны;
· Страх мелкой и средней буржуазии перед политическим диктатом крупной буржуазии, с одной стороны, и перед политической силой пролетариата, с другой;
· Страх левых, прежде всего коммунистических, партий перед расколом рабочего движения;
· Страх фашистских партий перед сильным левым движением;
· Страх социал-демократов перед последствиями своей антифашистской деятельности;
· Страх отдельных представителей левых партий перед фашистским террором.
Говоря об идеологическом оформлении социального страха пропагандистским аппаратом фашизма, придании ему соответствующей направленности, следует отметить такие его осуществления, как:
· Спекуляция на национальных чувствах обывателей;
· Спекуляция на государственном патриотизме;
· Выведение образов “врагов” нации и благополучия;
· Провозглашение спасителями нации тех или иных социальных групп (молодежи, бывших фронтовиков, других “потерянных” обществом);
· Объявление социальных сил, консолидировавшихся вокруг фашистского диктата, главной силой мирового прогресса;
· Намеренное отчуждение процесса социализации людей от общих реальных гуманистических процессов развития общества;
· Заигрывание с людьми, основанное на сущностных, общечеловеческих стремлениях и ценностях, с целью достижения любой ценой собственно диктаторских интересов.
Одну из наиболее удачных попыток онтологизировать процесс поражения общества социальным страхом диктатуры предпринял в своем философском повествовании-притче “Чума” (1942-47 гг.) французский гуманист Альбер Камю, который лично познал ужасы фашизма.
Он начинает свое повествование с описания устойчивой, размеренной жизни города Орана, “города, никогда и ничего не подозревавшего, то есть вполне современного” (7, 168).
И вдруг в эту размеренную жизнь города врывается совершенно неожиданное событие – то тут, то там люди обнаруживают крысиные трупы. Постепенно дохлые крысы заполняют мусорные баки, валяются по всему городу. Главный герой повести – доктор Риэ – замечает, что, помимо этого люди начинают заболевать необычной болезнью. Когда количество крысиных трупов перевалило за 6 тысяч, люди осознали, что это несет с собой угрозу, а когда было подобрано примерно 8 тысяч мертвых крыс, городом овладел панический страх.
Первые человеческие жертвы привели к тому, что первоначальное изумление перешло в панику. Люди менялись на глазах. Впервые в своей практике доктор наталкивался на непонятную замкнутость пациентов, словно забившихся в глубину своего недуга и глядевших на него с недоверием и удивлением.
Вскоре кривая смерти пошла резко вверх и город был закрыт. Страх в городе усилился; “и по глубине его, и по охвату стало ясно, что сограждане действительно стали отдавать себе отчет в своем положении” (7, 225). Реакция была самая разная: одни считали, что ничего нельзя сделать и что самое разумное – встать на колени, другие занялись организацией санитарных дружин; третьи – искали возможность любыми путями вырваться из города. Велись следствия, кого-то садили в тюрьму, вовсю работали мусоросжигательные печи. “У города появилась новая мелодия – равномерный, нескончаемый шорох шагов и приглушенный гул голосов, скорбное шарканье тысяч подошв в ритм свисту бича в душном небе” (7, 277).