Это начинается с первого дня обучения, но не кончается и в последний его день. Такого же рода строгий надзор распространяется и на аспирантов во время написания диссертации. Они должны сдавать зачеты и экзамены. Они подписывают договоры со своим научным руководителем. Они должны представить на утверждение общий план диссертации, а затем представлять первый ее вариант, второй вариант, третий вариант, и только потом, возможно, руководитель сочтет, что диссертация готова к защите.
Все это— единый могучий поток инфантилизации, превращающий людей, которым под тридцать, а то и за тридцать, опять в школьников. Над студентами осуществляется строгий контроль, как бы возвращающий их опять в детство. То же самое происходит и с аспирантами. В наши дни, когда человек учится всю жизнь, это может превратиться, как указывает Жиль Делез, в пожизненную систему контроля над обучающимися.
Здесь необходимо привести цитату моего самого любимого автора — Дженет Фрейм. Она была человеком, не слишком защищенным от грубой реальности нашего мира и поэтому на какое-то время ее поместили в сумасшедший дом. Там ее собирались подвергнуть лоботомии, но за день до назначенной операции ей присудили литературную премию, и от лоботомии отказались. В конце концов ее выпустили, и какое-то время она жила в садовом домике у одного человека, который хорошо понимал, что такое жизнь и писательский труд. Иногда они вместе завтракали, и вот что рассказывает Дженет:
“Если мы с г-ном Сарджесоном завтракали вместе, а он сидел со своей стороны стойки, я обычно много болтала. Через неделю после моего приезда он обратил на это мое внимание. "Ты много болтаешь за завтраком", — сказал он.
Я приняла к сведению то, что он сказал, и больше не "болтала", но только когда я стала регулярно и каждодневно писать, я осознала, насколько важным для каждого из нас является создание, поддержание и сохранение нашего внутреннего мира, и как этот мир каждый день обновляется при пробуждении, как он не уходит даже во время сна, подобно животному, ждущему под дверью, когда его впустят, и как его форма и сила лучше всего охраняются окружающей тишиной. Моя обида на то, что меня назвали болтуньей, стала проходить по мере того, как я больше узнавала о жизни писателя”.
Мне бы не хотелось уж слишком подчеркивать это положение, но я прихожу в отчаяние, боясь, что меня совсем не поймут. Поэтому позвольте высказаться без обиняков: наука требует новых озарений, отыскания новых, неизведанных путей, нахождения новых точек зрения, с которых старое опять кажется новым. Между социализацией и новаторством существует напряженность, а некоторые сказали бы — даже прямой конфликт. Школы, в принципе, являются учреждениями для социализации. Допуская вторжение школьной системы в университеты, организуя работу университетов так, как будто бы это были школы, мы подавляем новаторские элементы в университетах. Мы превращаем студентов в детей. Причем не в обычных детей, которым присуще стремление к новому, к фантазии, а в школяров, пустые сосуды, готовые, чтобы их наполнили санкционированной истиной. Не удивительно, что они не доверяют собственному опыту и таким образом становятся невосприимчивы к своему самому важному потенциальному источнику данных. Чтобы разобраться в самом себе, необходимо, чтобы вас оставили в покое.
Более того, если случается найти что-то новое, скажем, хорошую мысль— нечто нетривиальное и не являющееся общеизвестным — нужно стремиться защитить эту мысль, этот новый взгляд от уничтожения со стороны окружающих. Новые идеи, а в конечном счете и новые открытия — вещь хрупкая. Научные открытия — также и в форме новых подходов — нарушают то, что до этого момента считалось установленной истиной. Такие открытия могут показаться странными. Сокурсники, а особенно те, кому полагается руководить студентом на научной стезе, с удовольствием скажут вам, что здесь должно быть какая-то ошибка, да и вы сами испытываете сомнения. Поэтому мой совет — и я отношу его и к себе и к другим — таков: ничего никому не говорите, пока вы сами хорошо не разберетесь в своих идеях. Ничего не говорите и не ходите в библиотеку. Библиотеки хороши для того, что уже известно. Ваш медовый месяц с новой идеей надо провести без посторонних. А время для ее представления другим, для походов в библиотеку и для критического разбора придет потом.
Университеты все чаще и чаще организуются по принципу промышленных и торговых предприятий. Кроме того, для молодежи они также выступают в качестве альтернативы безработице. Вот что стоит за этими проблемами. Здесь я не могу более подробно углубляться в эти темы, и хотел бы перейти к остальным двум темам — росту государственного аппарата и изменениям в архивном деле, вызванными появлением новых технологий обработки и хранения данных.
3. Всепроникающее государство
До сих пор мы обсуждали проблемы обращения к собственному опыту и все проблемы, связанные с противодействием сверхсоциализации в современной системе университетского образования. Но наше время создает еще одну проблему — слишком легкий доступ к данным! Современное государство не препятствует научным исследованиям. Напротив, оно с энтузиазмом их поощряет, являясь крупным потребителем результатов таких исследований. И таких крупных потребителей становится все больше и больше. В 1962 г. в Норвегии занятое население составляло 1,6 млн человек, В 1994 г. число работающих достигло 2,1 млн. В 1962 г. на государственной службе находилось 200 тыс. человек, а в 1994 г. уже 630 тыс. (цифры еще официально не опубликованы). Образовательный уровень этих служащих непрерывно повышается, и они проявляют все больший интерес к общественным наукам. В прежнее время в министерствах было полно юристов. Как отметил Ауберт, юристы были необходимы для создания национальных государств. Затем появились экономисты, после них политологи, а теперь туда приходят социологи и даже криминологи. Создаются великолепные возможности для тех, кто ищет работу, и одновременно появляется опасность для научных исследований. Опасность заключается в том, что эти новые государственные служащие знают, что им нужно от исследований. Они хотят получить помощь в управлении государством. Они поощряют такие исследования и стремятся использовать их результаты. Им нужны исследования проблем в том виде, в каком эти проблемы определяет государство. Таким образом, проблема исследователя во взаимоотношениях с государством состоит не в том, чтобы получить доступ к данным, а скорее в том, чтобы избежать подходов к научным проблемам, навязываемых государственными чиновниками.
В середине семестра к нашему институту обратились с просьбой дать оценку работе так называемых "konflikrad" (конфликтных комиссий), где разбираются споры. Таких комиссий в Норвегии 44, и обходятся они государству в 7 млн долларов в год. Правительство захотело выяснить, правильно ли расходуются государственные средства и насколько эффективны эти комиссии при разрешении конфликтов. И, разумеется, наш институт, а в данном случае конкретно я, сразу же столкнулся с проблемами.
Хотя мне большую часть жизни приходилось работать с конфликтами, я не совсем себе представляю, что же такое конфликт. Более того— а что значит его урегулирование? Может быть, это когда стороны конфликта прекращают драться и оскорблять друг друга, примиряются, подписывают соглашение, начинают сотрудничать, становятся друзьями? А что такое здесь эффективность? Можно ли тут выработать какую-нибудь мерку, основываясь на длительности периода между получением первичной информации о начале конфликта и временем, когда регистрируется некоего рода “решение”. “Не более энного количества недель!”, — требует государство. Но на днях нам позвонил фермер из горной долины. Он был членом комиссии и решил отказаться от этой должности после того, как получил инструкции от Министерства юстиции, в которых указывалось, что все конфликты должны быть урегулированы за это самое энное количество недель. Как в свойственной для жителей этого района страны спокойной манере сказал нам этот фермер, “у нас в долине так дела не делаются”. В тот день, когда он позвонил, было открытие ежегодной охоты на лосей, а вскоре должен был начаться последний этап уборки урожая. “Сейчас не время для переговоров”, — сказал он. Когда он уйдет из комиссии, его, вероятно, заменит кто-нибудь с регулярным рабочим днем — какой-нибудь чиновник центральной или местной администрации. В тех местах других работников с регулярным рабочим днем нет. Новый член комиссии наверняка будет четко выдерживать сроки, спущенные из министерства. Но чей же подход будет более эффективным?
У нас возникает и другая проблема при выполнении исследований по заказу государства— та же проблема, с которой сталкиваешься при большей части прикладных исследований. Остается так мало времени, чтобы разрушить то, что мы строим! При проведении многих исследований есть несколько стадий. Вначале— медовый месяц, когда ученый часто погружается в исследуемый материал, затем период критики, и наконец, хочется надеяться, зрелый период творческого слияния энтузиазма и критического осмысления. В старые времена антропологи возвращались домой без спешки на пароходах, и у них было время все обдумать еще раз, прежде чем представить свои открытия научной общественности. А от исследователей по заказам государства постоянно требуют сообщать о результатах в министерства. Таким образом, ученый может застрять на первом этапе — на этапе медового месяца за счет государства. Слишком мало времени остается на мечтания, в процессе которых можно бы обнаружить интересные и неожиданные аналогии с изучаемыми явлениями. Шахматисты, причем хорошие шахматисты, утверждают, что только 20 % ходов делаются на сознательном уровне. Остальное все происходит как бы не наяву. Ученым это чувство знакомо. Если иногда нам повезет и нас посетит какое-то важное озарение, то это часто бывает в мечтательном состоянии или в то время, когда мы занимаемся чем-то посторонним. Конечно, трудно попросить государство дать вам полгода на мечтания.