Он признает за структурным анализом способность адекватно понимать объективные обстоятельства, не впадая в заблуждение, обобщать отдельные случаи или объяснять их с субъективной точки зрения. Структурализм принуждает к реляциональному мышлению в отличие от субстанциализированного мышления. Структурный анализ осуществляется «независимо от объекта», он исследует «систему объективных отношений» [4, с.57], которая определяется экономикой и морфологией групп. Он определяет ее как структуру (первого порядка), то есть как систему ковариантов, посредством которой одна система связей трансформируется в другую.
«Структура» в понимании структурализма — это система связей между определяющими элементами некой совокупности. Идеалом является формализованная модель аналогично символам и операторам математических моделей. Целью структурного анализа является установление структурных гомологии, то есть сравнение групп с эквивалентным положением в обществе путем выявления трансисторических и транскультурных признаков этих групп.
Бурдье, однако, минует эти пределы и считает этот предварительный объективизм необходимостью, чтобы на его основании определить практические условия. Центральной проблемой у Бурдье является соотношение между познанием и действием, которое в исследовании становится соотношением между субъектом и объектом. Он считает, что все попытки прямого понимания означают абсолютное положение «Я» наблюдателя и что объективирование посредством структурного анализа приближает чуждое, хотя внешне его отдаляет. Целью познания у него становится понимание посредством объективирования. Прежде всего — дологическая логика практических действий, например, ритуалов, не может быть понята путем «вживания» наблюдателя, обремененного рациональной логикой, а станет более «осязаемой» посредством дистанцирования и объективирования, хотя объективизм и лишает действительность динамики. Однако она является опытом, а не моментальным снимком.
Рядом с феноменологическим и объективистски способами теоретического познания социального мира он ставит праксеологическое познание, в то же время диалектически преодолевая его. Его целью является не обнаружение объективных структур как таковых, а «структурированных структур, которые способны выступать как структурирующие структуры».
Для Бурдье опыт, однако, всегда содержит нечто невыразимое, некий мимезис, который выражается символически, но есть чистое поведение без теории, невыразимое словами. Это особенно ярко проявляется при рассмотрении произведений искусства, которые, невзирая на все толкования и интерпретации историками искусства, всегда остаются чем-то иным (а потому всегда интерпретируются заново), чем эти интерпретации, поскольку произведение искусства —это продукт практики, «искусства». Понятие практики, выдвигаемое здесь Бурдье, имеет определенное сходство с понятием «жизни» в прагматизме, в меньшей степени в экзистенциализме или в экзистенциальной феноменологии. Оно берет свое начало в отказе от предположения, что всякое мышление возможно лишь как языковое или подобного же рода логическое мышление; оно постоянно подчеркивает дологическую логику практики.
Практика для Бурдье определяется диалектикой объективных структур и глубоко усвоенных структур («укорененность» в культуру), причем «диалектика» показывает, что глубоко усвоенные структуры нельзя полностью объяснить исходя из объективных структур, но также и наоборот, объективные структуры нельзя выводить из намерений действующих в них. Глубоко усвоенные структуры Бурдье понимал как систему диспозиций. Подобным же образом он может определять и праксеологическое познание как диалектическое соотношение между объективными структурами, с одной стороны, и системой диспозиций, которые их актуализируют и воспроизводят, с другой стороны.
Практику нельзя понимать как механическую реакцию на заранее заданные детерминирующие условия, как это делает позитивистский материализм, но что типично для интерпретации мира с точки зрения «лучших мест социальной структуры». Практика, так же как теория самой практики, есть продукт диалектических отношений между ситуацией и габитусом, понимаемым как система длительных диспозиций.
Социальную группу или класс нельзя определить ни по одному лишь их месту и положению в общественной структуре, ни через действие интерактивных отношений- между индивидами и обменом их субъективными представлениями и ожиданиями. Индивиды вступают друг с другом в символические от ношения, в которых они с помощью сигнификантных признаков различий хотят выразить свою позицию. Однако эти «знаки различия» нельзя сводить ни к объективной структуре, ни к субъективным мотивам; они свидетельствуют об однородности форм практики группы или класса, которая трансцендирует индивидуальные или коллективные осознанные намерения, поскольку они являются продуктом глубокого усвоения объективных структур.
Эти символические различения проводятся исходя из характера использования экономических средств, то есть потребления, особенно того, которое можно считать «символическим» или «демонстративным» (демонстративное потребление» у Т. Веблена), или же исходя из языка, «манер», «вкуса», «образования». [5, с.137] Они кажутся характерными чертами людей, личными добродетелями, дарованиями, склонностями; однако они объясняются не субъективными устремлениями и представлениями, а лишь с учетом объективных, то есть экономических отношений. Правда, экономические структуры определяют лишь место и положение группы, в то время как система символических отношений обнаруживает свои правила с известной независимостью как от экономических отношений, так и от субъективных намерений. Структура символических отношений не является структурой экономических условий. Действие у Бурдье также не определяется напрямую экономическими условиями, а на него накладывает свой отпечаток форма габитуса. Социальный класс определяет нечто большее, чем его экономическое положение и место, он отличается также символически вследствие форм габитуса, демонстрируемых индивидами, а всякая общественная практика определяется и тем и другим. Индивиды сохраняют в себе теперешнее и прежнее положение в социальной структуре в виде форм габитуса, которые включают как социальную личность со всеми ее диспозициями, так и указания на общественную позицию.
Бурдье говорит об удвоении благ через их символическое бытие наряду с их экономическим существованием (аналогично «удвоению мира» через понятия). Наряду с экономическим капиталом выступает символический капитал, знаки различий и дистанцирующие действия индивидов, которые стараются отграничиться друг от друга, а тем самым активизируют и воспроизводят экономические различия, кроме которых действуют и другие принципы различения. В современном обществе господствующий класс доминирует благодаря не только экономическому капиталу, но и символическому капиталу; по мнению Бурдье, наряду с предпринимателями, к господствующему классу принадлежат и интеллектуалы.
Знаки различия (например, титулы, одежда, язык) посредством понятийного объединения «отмеченных» подобных образом создают в то же время различия между группами.
Символический капитал представляет собой для господствующих капитал доверия, кредит. Символический капитал, так же как экономический, дает власть: «Власть для осуществления признания власти». [6, с.82]
Бурдье проводит различие между «прямым» экономическим насилием и символическим насилием. Последнее — это насилие, приукрашенное, измененное до неузнаваемости, даже признанное, которое действует путем присвоения форм габитуса, но в то же время требует постоянного участия господствующих для под держания символического господства. Впрочем, это изменяется в ходе общественного развития. В той мере, в какой в современном обществе возникли объективные механизмы, такие как саморегулирование рынка, институты и т.п., которые сами производят необходимые диспозиции, символическое господство становится все более независимым от личностей и их поведения; звания обеспечивают дальнейшее существование власти; система образования обеспечивает практическое оправдание существующего порядка.
Индивидуальные формы габитуса в группе, отличающейся от других условиями своей жизни, свидетельствуют об отношении гомологии, то есть, хотя жизненный опыт индивидов одного класса полностью не совпадает, в частности, это касается доступа к благам, услугам и власти, но такой опыт в пределах одного класса гораздо более гомогенен, чем между классами, так что Бурдье с полным правом рассматривает каждую индивидуальную систему диспозиций как структурный вариант классового габитуса.
В своем анализе Бурдье вначале конституирует социальное пространство как структуру объективных отношений, которые определяют интеракции и представления индивидов и групп; однако впоследствии он отказался и от этого объективизма и рассматривал социальные позиции как стратегические в борьбе классов и групп; при этом речь идет о борьбе за представительство соответствующей социальной позиции. В этом процессе заметную роль играют не только объективные условия жизни, но и представления, которые сложились у социальных субъектов друг о друге. Однако эти представления опять-таки являются глубоко усвоенными социальными структурами, которые становятся классификационными схемами, символическими формами, которые, со своей стороны, способствуют образованию групп и классов либо дистанции и разделению в обществе — и тем самым определяют историю и сами тоже являются продуктом истории.