Германия не пошла по этому пути. Немецкие коммунисты сразу после смерти Энгельса ревизовали марксизм.[38] Коммунизм нашел воплощение в России.
А. Валицкий отрицает исключительную русификацию марксизма Лениным, показывая его корни в европейских движениях от якобинцев до Бабефа.[39] Тем самым он ставит русский марксизм в рамки концепции единства истории.
Нет сомнения, что относительная слабость гражданского общества в России в соединении с коллективистскими чертами докапиталистического менталитета большинства населения, значительно облегчила победу коммунизма в стране; но, несомненно, так же и то, что марксистский коммунизм < …> , был органическим продуктом Запада”.[40]
Совершенно иначе к проблеме марксистской теории подходит К. Кантор. Марксизм и ленинизм – не совместимы.[41]
“Автохтонных культур не существует”. Каждая культура реализует себя во взаимодействии с другими культурами. Она одновременно самобытная и всеобщая. Для России актуально взаимодействие Востока и Запада, ведущее к “раздвоенности души и сознания”.[42]
Имея политическое и национальное чутье, Ленин резко изменил свои взгляды в апреле 1917 года. С этого момента начался его отход от классического марксизма.[43]
Российские низы не хотели ждать, когда появятся условия для преодоления социальной необходимости. “Интересы этой России и выразил Ленин, понимая, что, если не отказаться от собственных революционных схем < …>, если не сделать еще один крупный шаг в сторону от учения Маркса, февральская революция захлебнется в речах Керенского и анархия разнесет Россию”.[44]
В начале XX века Россия вплотную подошла к “пароксизму народного варварства”.[45]Такую возможность, впрочем, уже предполагал Белинский, говоря о преждевременности конституции в России,[46] отдавая предпочтение революционной элите и монархии.[47]
Ленин, пытаясь предотвратить революционный пожар, вынужденно отошел от марксизма. Ленин – патриот России, а его теория специфична для русского менталитета.[48] Она является переходом от неполноценного Православия к неизжитому язычеству. Как христианизация была с “червоточиной”, так и марксизация оказалась с “червоточиной”. Но и то, и другое для России важно, поэтому не уйдут ни Православие, ни марксизм, оставаясь основными символами веры.[49]
Профессор А. Сирота сравнивает развитие марксизма с развитием христианства и доказывает неизбежность реформации.[50] Ссылаясь на В. Вернадского, Сирота показывает, что в основе большинства учений стоит четыре апостола. Первый создает учение, второй его популяризует, третий воплощает на практике, четвертый доводит до мелочного абсурда. В этой схеме легко узнать Христа, Павла, первых схоластов и инквизицию. Но, точно так же, можно увидеть Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. На четвертой стадии учение стремится избавиться от абсурда, до которого его доводит последний апостол. Это обозначает поворот к реформации и возвращение к истокам.[51]
Одно из различий между ленинским марксизмом и изначальной теорией стоит в подходе к историческим формациям. Оно вызвало дискуссию об “азиатском способе производства”.
Уже Энгельс, популяризуя, изложенную в “Формах, предшествующих капиталистическому производству”, теорию, писал о трех великих формах порабощения – рабстве, феодализме и капитализме. Эту идею воспринял Ленин. Сталин же сделал окончательную редакцию, закрепив в “Кратком курсе истории ВКП (б), пятичленку: первобытная, рабовладельческая, феодальная, капиталистическая и социалистическая формы собственности.[52]
Для Маркса история начинается с азиатского способа производства. Древнейшие государства относятся к первому из них, античные ко второму.[53]“Маркс особо подчеркивал совместимость восточного деспотизма с общинной собственностью на землю”.[54] Интересно, что Г.В. Плеханов, еще очень близкий к первоначальному марксизму, приравнял положение земледельцев в России и в Древнем Египте.[55]
Таким образом, история начинается по восточному и западному образцам. Феодализму предшествовали где-то античность, а где-то азиатская формация.
“По Марксу, каждому из докапиталистических способов производства соответствует своя разновидность общины: азиатская (восточная), античная, германская. Наряду с ними упоминается и славянская община, которую Маркс считал модификацией общины восточной (курсив мой, Э.Н.) Различия на стадии общины на стадии общины не могли не сказаться на своеобразии исторического пути России”.[56]
Приведенные выше размышления показывают, что в различных культурах формировались разные иерархии наук, что способствовало их различному взаимовлиянию и развитию.
До начала 90-х годов русское социальное знание строилось в русле марксизма-ленинизма, что способствовало формированию особой гносеологии, выраженной в диалектическом материализме.[57] Отсюда, значение социального знания, с одной стороны преувеличивалось и научный коммунизм ставился выше других гуманитарных и естественных наук, а с другой стороны преувеличивалось значение экономики и политэкономии в их влиянии на социальную среду.
Данные теоретические допущения позволяли выстраивать социальную теорию таким образом, что зачастую игнорировались эмпирические данные или они трактовались только в духе предсказательном. Такой подход К. Поппер критиковал под именем историцизма.[58] Кроме того, в первую половину истории Советского Союза такое положение научного коммунизма во многом тормозило развитие естественных наук, психологии, истории и политическое теории. Достаточно вспомнить кровавые конфликты и репрессии, связанные с возникновением генетики, психоанализа, кибернетики, семиотики. Из всех наук только физика продолжала оставаться в привилегированном положении, потому что ее теория работала на военные нужды страны.
Другими словами, в России долгое время имели особое значение ценностно-теоретические связи между науками. Это в определенной мере тормозило развитие научного мировоззрения, но зато позволяло выстраивать стройную научно-философскую картину мира, в которой прослеживались четкие взаимосвязи между социальным и природным.
В то же время на западе выстраивалась эмпирическая социология, которая долгое время оказывалась в соподчиненном отношении к наукам непосредственно обслуживающим материально-технический прогресс (физике, математике, химии).[59] Но с развитием организационных структур на внутренних рынках и на межгосударственном уровне социологическое знание стало востребованным. От него отпочковались соподчиненные социологии науки: политология, культурология, менеджмент, маркетинг, теория коммуникаций. В отличие от марксистской критической направленности эти науки вместе с социологией развивались в духе функционализма. Марксистской нацеленности на изучение социума в русле историко-философской теории противопоставлялась идеология малых или поэтапных изменений.[60] Таким образом, во многом утрачивалась связь социологии с философией и историей и происходил отказ от следования традиционализму.
Точно так же, менее учитывались взаимоотношения социологии с психологией, филологией и семиотикой, потому что это требовало выстраивания глобальных концепций, которые можно было бы причислить к критической школе и историцизму.
Начиная со второй половины XX века эта связь начала восстанавливаться. Этому во многом способствовало развитие кибернетики, теории коммуникаций, психоанализа, семиотики и самостоятельное развитие наук социального цикла. Особое значение имели потребности менеджмента и маркетинга, которые столкнулись с ситуационным характером социальных взаимосвязей и с их иррациональным содержимым.
Это движение породило постиндустриальную идеологию с ее явным тяготением к конвергенции. Синтезные идеи переломили мирное эмпирическое развитие социологии, привели крупных мыслителей к необходимости исторического анализа и установлению взаимосвязей социологии с, присущими данной культуре, традициями.
В 90-е годы в России происходили обратные процессы. С либерализацией русского общества произошел резкий откат от прежних ценностей и от ценностного отношения к гуманитарным фактам вообще. Россия переняла западную социологию с ее эмпирическим набором исследовательских методов и малыми теориями. Однако, в обществе долгое время оставалось недоверие к гуманитариям, которые отождествлялись с прежним пропагандистским аппаратом КПСС. Эта ситуация на некоторое время разрушила прежнюю научную систему отечественных наук. Гуманитарные факультеты оторвались от естественнонаучного базиса и зачастую утратили связи между собой.
Тем не менее, отечественные традиции требуют теоретизации, системности, строгих взаимосвязей между отраслями знания и ценностных выводов, что и проявляется в последнее время. Появляются синтезные концепции в истории,[61] которые могут лечь в основу современных социологических теорий и соединить наконец-то эмпирическую и теоретическую науку об обществе.