1. Понятие насилия
Существует множество понятий насилия, которые разрабатываются многими исследователями. Это относится к представителям психологической теории агрессии, этики, уголовного права, теории государства, многочисленных философских произведений. В ходе систематизации этих понятий вырисовываются две основные группы, где преобладающими являются либо физически-психологические, либо всеохватывающие структурные характеристики. Использование любого из понятий этих двух групп при анализе процессов насилия кажется недостаточным.
Так, психологи трактуют насилие как беспричинную, импульсивную, иррациональную, неумеренную агрессию. Определения подобного рода, несомненно, являются неполными и спорными: они зачастую различны, не охватывают содержание понятия во всей его полноте. Они скорее идентифицируют конкретный вид насилия, который необходимо понять и признать как факт. Правоведы и политологи понимают насилие в основном как государственное действие (опирающееся на право и ограниченное правом) и как действие, направленное на намеренное нанесение ущерба. Эти определения кажутся недостаточными. Поэтому в настоящее время обществоведами ведется поиск третьего понятия насилия, которое было бы более операциональным и точным. Таковым сегодня считается понятие так называемого системного насилия, которое показывает место насилия в социальной системе средствами социологической теории. Если идти по пути, указанному основоположником структурно-функционального направления Т. Парсонсом, то можно предположить, что носителем насилия является сама социальная система. Продолжая эту линию, мы отнесем к социальной системе систему коммуникаций (Н. Луман), которая доступна наблюдателю лишь через действие. Коммуникация сама управляет собой и при помощи асимметризации воспроизводит себя. Тогда насилие можно рассматривать как коммуникацию действий или реакцию на действие. Словом, насилие встроено в систему общества и само является не чем иным, как системой. Данное определение насилия более подходит и для того, чтобы связать применение насилия с его интерпретацией средствами массовой информации. Так, в системе напряженного взаимодействия людей любое энергичное введение информации в некоторое действие при определенных обстоятельствах может либо обострить (например, призыв к неповиновению, навешивание ярлыка оппоненту, оскорбление), либо разрядить (готовность к компромиссу жест покорности, шутка и пр.) чреватую насилием ситуацию. В экономике, науке, искусстве, религии коммуникация осуществляется, как правило, без применения насилия. В политической подсистеме наблюдается несколько иная ситуация.
Здесь очевидна постоянная угроза применения насилия. Одновременно власть ищет пути для своей легитимизации не через приведение в действие угрозы насилия, а через коммуникацию. Именно поэтому политическая подсистема оказывается восприимчивой к предложениям легитимизации, сформулированной обществом, отклоняющим монополизацию насилия и направляющим внимание на другие «государственные задачи». Таким образом, право ставит на место насилия аргументацию, экономическая система — артикуляцию интересов, культура — моральные нормы.
2. Нелегальные и легальные формы насилия
Известно, что каждый вид насилия имеет персональную и институциональную формы, которые в реальной жизни трудно отделить друг от друга. Скажем, физически-психологический вид насилия может быть представлен как личный (убийство, увечья, драка, изнасилование, пощечина) и как институциональный (ранение и убийство во время теракта, войны). Анализ сложившейся ситуации в мире показывает, что юридический контроль за проявлением насилия в любой форме малоэффективен. Насилие сыграло и продолжает играть существенную роль в процессах образования военных блоков, завоеваниях, сохранении различных форм государственности, политических, социальных, экономических революциях, восстаниях и в процессе реализации господствующими структурами различных, в том числе и репрессивных стратегий. Насилие нередко оказывается и историческим условием мира. Насилие же внутри общества допускалось только в форме санкций по отношению к злостным нарушителям существующих норм. Ныне оно рассматривается как одна из обязанностей, которая может быть оправдана только давлением чрезвычайных обстоятельств. В то же время развилась идея полного отказа от насилия. Для политика последнее положение обычно не имеет реального смысла, поэтому ненасилие не может быть максимой его деятельности. Скорее оно становится целью (достижение мира), никогда не исключающей полностью применения насилия. Оправдание господствующего насилия не тождественно его легитимации. Оправдание же насилия, направленного против господствующих отношений, — принципиально сложный процесс, так как в данном случае должна быть доказана нелегитимность существующей системы господства. В этой связи заметим, что существует различие между восстанием, государственным переворотом и революцией. Восстание и государственный переворот в отличие от революции имеют ограниченную цель - устранение незаконного (либо не соответствующего поставленным целям) господства. При этом не ставятся под сомнение основные формы политической системы, социальные неполитические структуры. Легитимной основой насилия выступает в данном случае право на сопротивление. Высокая степень концентрации власти у какой-либо группы всегда порождает недовольство у групп, отстраненных от власти и распределения. Если эти группы не имеют возможности изменить ситуацию легальными способами, они могут прибегнуть к конфронтации и, возможно, к экстремизму. В свою очередь авторитарное государство часто прибегает к крайним формам регулирования («насилие сверху»). Очевидно, что в условиях развитой демократии значительно сокращается основа насильственной власти. Однако никакая демократия отнюдь не имеет иммунитета против применения политического насилия. Время от времени в политической жизни демократических государств происходят острые конфликты, в ходе которых оно и применяется. Исходя из оценки своих интересов, эти страны применяют силу, в том числе и вооруженную. Так, страны НАТО весной — летом 1999 г. подвергли бомбардировкам территорию Югославии. Оправдание насилия во внутриполитической деятельности объясняется следующими причинами. Во – первых, тем, что любая форма властных отношений предполагает асимметричность, неравенство. Поэтому даже в условиях демократии объекты власти испытывают определенную отстраненность (отчуждение) от властвующих структур, исходящую из различия их интересов. Во– вторых, бюрократизация системы управления, характерная для современных развитых государств, усиливает чувство беззащитности у рядовых граждан, неверие в то, что они могут защитить свои интересы легальным путем. В–третьих, инерционность политических институтов, включая демократические, не всегда позволяет им вовремя адаптироваться к требованиям новых социально мобильных групп, что вынуждает последних обращаться к экстремистским средствам решения своих проблем.
3. Насилие: российская специфика
В современном российском обществе насилие хотя и осуждается, но одновременно пронизывает все его поры. Преступность, террор, этнические и социальные конфликты служат постоянными индикаторами насилия. Оно стало правилом во взаимоотношениях части общества.
Одна из причин такой ситуации в специфике прошлой и нынешней социальной структуры, политических традициях России, ее национальной культуре.
Истоки
Как уже известно читателю, общественные группы руководствуются в своих действиях интересами, которые определяются их местом в социальной структуре общества. Социальная структура России до Октябрьской революции 1917 г. отличалась двумя особенностями, которые благоприятствовали активному использованию насилия во взаимоотношениях между общественными группами.
С одной стороны, крайней поляризованностью высших и низших слоев общества. Их образ и качество жизни, объем социальных благ (власть, престиж, богатство) были абсолютно несовместимы, они жили словно в разных мирах. Н.А. Бердяев писал: «Нигде, кажется, не было такой пропасти между верхним и нижним слоем, как в Петровской России. И ни одна страна не жила одновременно в столь разных столетиях, от XIV до XIX в. и даже от века грядущего, до XXI века». Вопиющее неравенство социальных групп не могло не вызвать отчуждения между ними, чувства взаимного недоверия и ненависти, а у части образованных слоев — вины и ожидания неизбежной расплаты. Известный русский религиозный философ Г.П. Федотов отмечал: «Со времени европеизации высших слоев русского общества дворянство видело в народе дикаря, хотя бы и невинного, как дикарь Руссо; народ смотрел на господ как на вероотступников и полунемцев». Взаимное отчуждение создавало грозный потенциал взрыва, социальных потрясений, которые периодически выливались в восстания, бунты и, наконец, в революции 1917 г.
С другой стороны, социальная структура традиционного российского общества была архаичной, характеризовалась неразвитостью классовых отношений. Все социальные группы России (особенно с XVI до начала XIX в.) находились в рабской или полурабской зависимости от самодержавия, распоряжавшегося их судьбами, определявшего их социальное положение. Русские цари в традициях восточного деспотизма относились к стране как к своей вотчине. Государь мог отобрать землю у бояр, помещики до второй половины XVIII в. принуждались к государственной службе, их могли лишить дворянского звания. Контроль был установлен и над буржуазией. Со времени царствования Петра Iгосударство было фактически собственником промышленных предприятий — устанавливало цену на их продукцию. Казна также заставляла купцов продавать товар по твердым ценам, а сама перепродавала их по рыночным. В итоге самодержавие препятствовало формированию самостоятельных, осознающих свои интересы, организованных общественных групп. Социальная зависимость всех основных сословий России, их неразвитость, неспособность к серьезному сопротивлению создавали благоприятную почву для государственного произвола, насилия. Отсутствие независимого, экономически сильного среднего класса лишило российское общество слоя, способного уравновешивать социальные противоречия между группами, находящимися на флангах социальной структуры. Основные общественные группы дореволюционной России проявляли готовность к политической активности, в том числе в насильственной форме, главным образом лишь в периоды изменений, которые носили открыто взрывной характер в силу консерватизма, закрытости социальной структуры. Следовательно, реакция социальных групп могла быть более энергичной, агрессивной, насильственной. Так и случилось. Снижение социального статуса титулованного боярства и восхождение помещиков в ходе опричнины вылилось в многочисленные акты насилия: «В XVI в. смена княжеского боярства худородным поместным классом приняла характер насильственной революции, поколебавшей самые устои Московского царства». Закрепощение вольных людей, прежде всего крестьянства, в XVI-XVII вв. также привело к резкому ухудшению социального положения ряда общественных групп, что стало одним из источников насильственных конфликтов, смуты. Радикальные реформы Петра I обусловили глубокие сдвиги в социальной структуре российского общества. Они подняли на вершину иерархической лестницы новые слои служилых людей, не имевших знатного происхождения. Их восходящая мобильность сопровождалась ослаблением позиции традиционной знати, которая попыталась добиться реванша после смерти Петра в «эпоху переворотов» середины XVIII в. Реформы Александра II, надломившие бюрократический строй, были осуществлены в значительно более мягкой форме, чем петровские. Однако и они вызвали большие социальные перемещения, ввергшие Россию в неравновесное состояние. Появление разночинной интеллигенции с ее социальными амбициями, противоречивость положения крестьянства после реформы 1861 г. не могли не вылиться в социальные катаклизмы, народнический терроризм и последовавшую за ними реакцию. Глубокие стратификационные сдвиги предшествовали и революционным потрясениям начала XX в. С одной стороны, возросли численность и экономическая роль классов, порожденных быстрой индустриализацией России (пролетариат, промышленная буржуазия). С другой — их возможности влиять на властные отношения остались весьма ограниченными. Статусная несовместимость отличала положение и других общественных групп: крестьянства («освобождение» при нехватке земли); интеллигенции (высокое образование и политическое бесправие); дворянства (принадлежность к престижному сословию и сложное материальное положение) и т.д. Политическая история многих стран показывает, что столь кричащие несовпадения отдельных позиций в рамках совокупного статуса социальных групп часто являются источником политического насилия. Беспорядки начала XX в. не стали исключением: основные группы дореволюционной России, будучи деформированными и слабыми, проявляли социальную активность, сопровождавшуюся насилием, лишь в периоды выхода общественной системы из состояния равновесия (поражение в войне с Японией). Вместе с тем сословная несовместимость создавала конфликтогенный потенциал насилия, смуты, который окрашивал политическую жизнь России в течение многих десятилетий. Специфические черты традиционной социальной структуры были унаследованы российским обществом после прихода большевиков к власти в октябре 1917 г. Хотя социальная структура стала более мобильной, условия жизни и социальное положение новых лидеров коренным образом отличались от статуса рядовых граждан. Несмотря на массированную идеологическую обработку, низшие слои советского общества всегда в той или иной степени ощущали несовместимость своих интересов с интересами номенклатуры, не доверяли ей, особенно на этапе разложения тоталитарного режима. Как и в дореволюционной России, в советское время социальные группы находились в зависимости от государственной власти. Все они рассматривались служащими государства (коммунистической партии), находящимися в полном его распоряжении. При Сталине насильственному социальному перемещению мог быть подвергнут любой человек, в том числе и представитель партократии. Ослабление репрессий с конца 50-х гг. повысило социальную безопасность номенклатуры, но мало коснулось статуса государства; отсутствие собственности и возможностей для социальной самодеятельности обусловили пассивное отношение низших слоев общества к государственному насилию. Однако экономическая слабость основных социальных групп советского общества имела и оборотную сторону. Приученные к иждивенчеству, социальные низы способны на самые отчаянные действия, когда их лишают государственной кормушки, «гарантированного» минимума. Грубое вмешательство государства в социальные процессы привело к сосредоточению в городах значительной массы людей, близких по своей психологии к маргинальной прослойке. Отсутствие прочных социальных связей, беспочвенность способствует крайней противоречивости их поведения, в том числе и готовности последовать за экстремистскими призывами. Следует отметить, что социальное неравенство в СССР дополнялось этническим. Этнические проблемы, искусственно загоняемые внутрь репрессивной политикой, представляли собой мощную «мину» замедленного действия, которая взорвалась в конце 80-х — начале 90-х гг.