экономическая социология институционализм
Для того чтобы несколько прояснить картину нынешнего состояния экономической социологии, попробуем пунктирно разметить ее новые направления.
К концу 1970-х годов в социологии обозначаются новые веяния, связанные с пробуждением особого интереса к экономическим вопросам в условиях отторжения «старых» функционалистских и марксистских подходов. С середины 1980-х годов начинается ускоряющийся процесс интеграции экономической социологии как особого исследовательского направления. В этот период выходят в свет несколько важных хрестоматий и сборников, реконструируется традиция экономико-социологических исследований (важнейшую роль здесь играют труды историка экономической социологии Р.Сведберга [Swedberg 1987]. Следует отметить также работы Р.Холтона [Holton 1992]). Переломным же событием в институционализации экономической социологии становится издание в 1994 г. наиболее фундаментального сборника под редакцией Н. Смелсера и Р.Сведберга, включившего работы наиболее видных представителей данного направления [Smelser, Swedberg 1994].
На данный момент можно выделить следующие течения новой экономической социологии:
· Социология рационального выбора;
· Сетевой подход;
· Новый институционализм;
· Культурно-исторический подход;
· Этнографический подход.
Социология рационального выбора.
Опираясь на теорию социального обмена Дж. Хоманса и экономические теории рационального выбора, формируется теоретическое направление социология рационального выбора, основным представителем которой бесспорно выступил Дж. Коулмен (1926–1995). Коулмен последовательно придерживается принципа методологического индивидуализма.
Правда, речь у него идет не об изолированном homo economicus. Вводится более сложное понимание ресурсных ограничений [Швери 1996, С. 67–68, 79]. «Основной признак социологической теории рационального выбора, — считает он, — заключен в комбинации предпосылки рациональности индивидов и замещении предпосылки совершенного рынка анализом социальной структуры» [Coleman 1994, P. 167]. (Наиболее обстоятельно взгляды Дж. Коулмена изложены в его фундаментальном труде: [Coleman 1990]).
Предметом особой заботы Дж. Коулмена является поиск «микрооснований» для макротеории. Он обращает внимание на неспособность экономистов объяснить такие хозяйственные явления, как возникновение паники на бирже или отношения доверия в обществах взаимного кредитования. В итоге проблема перехода с микро- на макроуровень решается им путем перенесения принципов методологического индивидуализма на уровень корпоративных субъектов-акторов. При этом переход на уровень организации не дискриминирует концепцию рационального действия индивидов. Напротив, последняя предлагается Коулменом на роль методологического ядра для всех социальных наук (кроме психологии). Тем самым понятие рациональности всемерно расширяется (здесь наблюдается явное сходство с позицией другого теоретика рационального выбора - Ю. Эльстера).
Следует согласиться с тем, что линия Хоманса-Коулмена являет собой возрождение утилитаризма в социологии, рассматривающего человека как максимизатора полезности [Vanberg 1983]. Не случайно, Дж. Коулмен с его математическим взглядом на мир — чуть ли не единственный видный социолог, признаваемый в стане экономистов-теоретиков. Задача видится им в том, чтобы заимствовать инструменты экономической теории, обогатить их социологическими элементами и вернуться к анализу экономических явлений.
Сетевой подход.
Дальнейший шаг в сторону социологии делается в рамках сетевого подхода (network approach), который также обнаруживает содержательную связь с предшествующими теориями обмена, - прежде всего со структурной теорией обмена М. Мосса и К. Леви-Стросса, нежели об утилитаристской теории обмена Дж. Хоманса и П. Блау [Collins 1988].
У истоков этого течения в экономической социологии стоит X. Уайт (p. 1930) (в первую очередь речь идет о его статье «Откуда появляются рынки?») [White 1981]. Наиболее значительной фигурой является его ученик М. Грановеттер (p. 1943). Следует отметить также работы Р. Берта, У. Пауэлла и Д. Старка [Burt 1995; Powell, Smith-Doerr 1994; Stark 2000].
Современное хозяйство представляется ими как совокупность социальных сетей — устойчивых связей между индивидами и фирмами, которые невозможно втиснуть в рамки традиционной дихотомии «рынок — иерархия», которой оперирует, в частности, новая институциональная экономика. Эти сети формальных и неформальных отношений позволяют находить работу, обмениваться информацией, разрешать конфликтные ситуации, выстраивать основы доверия. Экономические отношения, таким образом, тесно переплетаются с социальными.
В 1985 г. вышла статья Грановеттера «Экономическое действие и социальная структура: проблема укорененности» [Granovetter 1985, P. 495], сделавшая его бесспорным лидером среди эконом-социологов по частоте цитирования. Он пробует нащупать срединный путь между моделями «пересоциализированного» и «недосоциализированного» человека в концепции структурной «укорененности», или встроенности экономического действия (embeddedness — термин К. Поланьи). Предпосылку структурной укорененности Грановеттер дополняет принципиальным положением об экономических институтах как социальных конструкциях. В целом данное направление получило название новой экономической социологии, в противовес «старой» перспективе хозяйства и общества Парсонса-Смелсера [Swedberg 1997].
Новый институционализм и новый французский институционализм.
К концу 1980-х – началу 1990-х годов заявило о себе направление нового институционализма в социологии. Институционалисты «упаковывают» сети в институциональные образования (institutional arrangements). Сетевые связи между индивидами и фирмами представляются как множественные, многозначные, подвергаемые хозяйственными агентами различным интерпретациям и переоценкам. Под институтами здесь понимаются не абстрактные нормы и ценности (которые ранее в социологии часто выдавались за непосредственные побудительные причины действия), а формальные и неформальные правила. Последние регулируют практики повседневной деятельности и поддерживаются этими практиками.
Данное направление развивается в отчетливой связи с новой институциональной экономикой, включая явные заимствования терминов и концептуальные схем. В первую очередь, речь идет о теориях прав собственности, структур управления, трансакционных издержек. Следуя за новой институциональной экономической теорией, пытающей осуществить синтез старого институционализма и традиционной неоклассики, новый институционализм в социологии пробует соединить достижения ново институциональной экономики и традиционной социологии [Fligstein 2001].
Наиболее активно новый институционализм развивается в американской социологии, где он теснейшим образом связан с теорией организаций. В его рамках мы условно выделяем два течения. В зависимости от того, какого рода факторы акцентируются в исследовательских программах, первое может быть названо культурно-ориентированным (П. Димаджио, У. Пауэлл, Н. Биггарт и др.), второе – властно-ориентированным (У. Бейкер, Н. Флигстин и др.) [Baker 1984; Biggart 1998 (1989); DiMaggio 1990; Fligstein 1990; Powell, DiMaggio 1991].
Параллельно американским течениям развивается и получает все большую известность новый французский институционализм. Предложенная Л. Болтански и Л. Тевено экономическая теория конвенций рассматривает множественные порядки обоснования ценности [orders of worth], связанные с различными мирами. Всего таких миров выделяется шесть - рыночный, индустриальный, домашний, гражданский, мир мнения и мир вдохновения, но их список принципиально не ограничивается [Болтански, Тевено 2000]. В экономических отношениях главную роль играет напряженная и противоречивая связь между рыночным и индустриальным порядками, где первый регулируется ценами и краткосрочными калькуляциями, а второй основан на технологиях, инвестициях и перспективном планировании. К ним примыкают домашний мир, базирующийся на традиционных и личных взаимосвязях, родстве и локальности, а также гражданский мир, построенный на коллективных интересах и соблюдении демократических прав. Конфликт между различными порядками обоснования ценности выдвигает на передний план вопрос о компромиссных соглашениях и способах координации хозяйственных взаимодействий. [Тевено 1997, 2001]
Культурно-исторический и этнографический подходы.
Наконец, культурно-исторический и этнографический подходы (М. Аболафия, В. Зелизер) тоже уделяют внимание сетевым связям и институциональным устройствам, но погружают их в более широкие контексты – привычек, традиций, культурных навыков. Упор делается ими на совокупность значений, смыслов, культурно-нормативных схем, которые помогают оценивать и переоценивать ресурсы, сценарии действия, вырабатываемые идентичности, привязанные к конкретным сообществам и временным контекстам. Сама рациональность действия выступает здесь как локальная культурная форма [Abolafia 1998; Zelizer 1994].
Что объединяет перечисленные новые направления в экономической социологии?
Во-первых, хотя их авторы не отказываются от макросоциологических построений, основной упор делается на анализ локальных порядков [local orders], которые оформляют действия акторов в рамках определенных хозяйственных сегментов.
Во-вторых, в противовес жесткому структурализму они тяготеют к различным теориям действия.
В-третьих, от игнорирования экономической теории они переходят к ее более внимательной и содержательной критике. И, в-четвертых, они уже не «подбирают» оставленные экономистами «социальные» темы, а пытаются играть на «чужих» полях. Так, одним из наиболее перспективных направлений становится разработка социологических теорий рынков.
Новые направления в экономической социологии возникают, таким образом, во многом как ответная реакция на явление «экономического империализма», развивавшееся с середины 1960-х годов. Социологи делают ответные выпады, пытаясь переформулировать аксиомы, «расщепить ядро» экономической теории (в этом заключается принципиальное отличие новой экономической социологии от более миролюбивой «старой» социологии экономической жизни). Добавим, впрочем, что пока попытки «социологического империализма» более значимы для самой социологии и не привлекают пристального внимания экономистов.