Из сказанного явствует также, что реальное поведение индивида вполне может быть субъективно осмысленно ориентировано на несколько систем установлении, которые по принятому в них конвенциональному мышлению в смысловом отношении “противоречат” друг другу, однако тем не менее параллельно сохраняют свою эмпирическую “значимость”. Так, например, согласно господствующим (в среднем) воззрениям на “смысл” нашего законодательства, дуэли категорически запрещены. Между тем в соответствии с широко распространенными представлениями о “смысле” считающихся в обществе значимыми условностей дуэль часто бывает неизбежна. Участвуя в дуэли, индивид ориентирует свое поведение на эти конвенциональные предписания; однако, скрывая свои действия, он ориентируется на требования закона. Следовательно, практическое воздействие эмпирической (т. е. здесь и всегда: в среднем ожидаемой для субъективно осмысленной ориентации поведения) значимости обеих систем установлений в этом случае различно. Между тем обеим системам мы приписываем эмпирическую “значимость”, которая состоит в том, что поведение осмысленно ориентируется на их (субъективно постигнутый) смысл и испытывает его влияние. Естественным выражением эмпирической “значимости” системы мы будем считать шанс на то, что ее установлениям “будут следовать”. Это значит, что объединенные в общества индивиды в среднем с достаточной долей вероятности рассчитывают на “соответствующее” (в среднем) “требованиям” установленного порядка поведение других, и сами в среднем также подчиняют свое поведение таким же их ожиданиям (“соответствующее установленному порядку общественное поведение”). Однако необходимо подчеркнуть следующее: эмпирическая “значимость” системы не исчерпывается усредненной обоснованностью “ожиданий” одними индивидами, объединенными в общества, определенного фактического поведения других людей. Это лишь наиболее рациональное и социологически непосредственно доступное значение. Но поведение каждого из индивидов данной системы, ориентированное исключительно на то, что другие “ждут” от него соответствующего поведения, составило бы абсолютный пограничный случай чисто “общностно ориентированных действий” и свидетельствовало бы также об абсолютной лабильности самих этих ожиданий. Последние тем больше “обоснованы” усредненной вероятностью, чем больше можно в среднем рассчитывать на то, что индивиды ориентируют свои действия не только на “ожидания” от других определенного поведения, и в чем более релевантной степени распространено среди них субъективное воззрение, что для них “обязательна” (субъективно осмысленно, постигнутая) “легальность” отношения к системе.
Действия вора и шулера мы будем определять как (субъективно) “противоречащие установленному порядку” общественные действия, а действия, по своей интенции субъективно ориентированные на этот порядок, но отклоняющиеся от усредненного истолкования его правил, — как общественные действия, “отклоняющиеся от нормативных”. За пределами этих категорий находятся только случаи “обусловленных обобществлением действий”. Например, кто-либо полагает, что он вынужден в своем поведении целерационально исходить из обязанности, которую он взял на себя вследствие факта включенности в общество (отказаться, например, от каких-либо действий из-за обусловливаемых ими дальнейших расходов). Или может (например, в своих “дружеских связях” или в общем “стиле жизни”), не желая целерационально и не замечая этого, подчас испытывать в известных аспектах своего поведения влияние своей ориентации на какие-либо согласованно принятые установления (например, религиозной секты). Провести четкие грани этих различий в реальности трудно. В принципе вообще нет различия в том, проходят ли общественные действия в рамках смысловых отношений общественно ориентированных индивидов друг с другом или с третьими лицами; именно последний тип отношений может преимущественно составлять предполагаемый смысл объединения, образовавшегося на основе взаимного согласия. Напротив, действия, ориентированные на установленный порядок объединения в общество, могут быть как “соотнесенными с обществом”, т.е. проистекающими из непосредственного занятия определенной позиции к установленному порядку (как всегда, субъективно по своему смыслу истолкованному) данного объединения в общество, — следовательно, направленными по своему предполагаемому смыслу либо на планомерное полное осуществление эмпирической значимости этих установлении, либо, наоборот, на их изменение или дополнения к ним, — так и действиями, “регулируемыми обществом”, т. е. ориентированными на установления общества, но не “соотнесенными с обществом”, как в первом случае. Однако и это различие лабильно.
На данной стадии мы будем считать рациональным идеальным типом объединения в общество “целевой союз”, т. е. общественные действия с установлениями о содержании и средствах общественных действий, целерационально принятыми всеми участниками на основе общего согласия. В согласии об установленном порядке (его “формулировке”) в идеально-типическом рациональном случав все обобществленно действующие лица субъективно однозначно выговорили условия: какие и в каких формах осуществляемые действия каких (или каким образом определяемых) лиц (“органов союза”) должны считаться действиями союза и какой “смысл”, т. е. какие последствия, это будет иметь для объединенных в союзе лиц. Далее, будут ли—и какие — материальные блага и достижения доступны использованию в общих целях (“цели союза”) общественной деятельности (“имущество для достижения определенных целей”). Затем, какие органы союза будут этим распоряжаться и каким образом; что участники должны делать во имя целей союза; какие действия “требуются”, “запрещаются” или “разрешаются” и какие преимущества они получат от своего участия в деятельности союза. И наконец, какими будут органы союза, при каких условиях и с помощью каких средств им надлежит действовать для сохранения установленного порядка (“аппарат принуждения”). Каждый индивид, участвующий в общественных действиях, в известной степени полагается на то, что другие участники союза (приближенно и в среднем) будут участвовать в соответствии с установленным соглашением, и исходит из этого при рациональной ориентации собственного поведения. Основания, которые отдельный индивид, как он полагает, имеет для такой уверенности, безразличны для эмпирического существования союза, если объективно существует возможность того, что результаты любых, каких бы то ни было по своему характеру интересов других, будут склонять их к тому, чтобы в среднем достаточно решительно поддерживать установленный порядок. Конечно, вероятность физического или (пусть даже столь мягкого, как, например, христианское “братское” увещевание) психического принуждения в случае несоблюдения установлении союза значительно усиливает субъективную уверенность в том, что (в среднем) доверие не будет обмануто, а также и объективную вероятность того, что упомянутые ожидания обоснованны. Действия, которые по своему субъективно усреднение предполагаемому смыслу свидетельствуют о наличии “соглашения”, мы назовем, в отличие от “общественных действий”, ориентированных на это соглашение, действиями, объединяющими в общество. Внутри ориентированных на соглашение действий важнейшим видом “соотнесенных с обществом” общественных действий являются, с одной стороны, специфические общественные действия “органов”, с другой — общественные действия индивидов, объединенных в общество, которые по своему смыслу соотнесены с действиями органов. Внутри категории обобществления, относящейся к “институтам” — мы ее рассмотрим ниже (в частности, внутри “государства”), — обычно разделяют установления, которые созданы для ориентации этих действий — право института (в государстве — “публичное право”), и установления, регулирующие прочие действия индивидов данного института. Такое разделение существует и внутри целевого союза (“право союза” противостоит здесь установлениям, созданным союзом). Однако мы не будем здесь заниматься указанными противоположностями (не допускающими четкого определения).
При полном развитии целевой союз являет собой не эфемерное, а длительно существующее “социальное образование”. Это означает: несмотря на смену лиц, участвующих в общественных действиях союза, т. е. несмотря на то, что они выбывают из его состава, и одновременно в него все время входят новые лица, конечно, в идеально-типическом пограничном случае — всегда на основе новых соглашений, он рассматривается как остающийся идентичным. Это происходит до тех пор, пока, несмотря на смену состава, можно действительно ожидать, что действия, ориентированные на “одинаковые” установления союза, сохранятся в социологически релевантном размере. “Одинаковым” же в социологическом смысле (субъективно постигнутым) порядок считается до той поры, пока по усредненному обычному мышлению обобществленно объединенных индивидов принимается его идентичность в важных по усредненным представлениям пунктах. Они могут принимать его более или менее однозначно, более или менее приближенно: “одинаковость” в социологическом понимании — лишь относительная и меняющаяся данность. Обобществление объединенные в союзе индивиды могут сознательно менять установленный порядок посредством новых общественно объединяющих действий; эти установления без какой-либо перемены в упомянутых действиях могут меняться сами по своему практическому значению для действий индивидов вследствие изменения распространяющегося усредненного. постижения их “смысла” или в особенности вследствие изменения обстоятельств (“изменение значения”, неточно именуемое также изменением цели), а иногда и вообще потерять свое значение. В подобных случаях тот факт, будет ли социолог из соображений целесообразности рассматривать изменившиеся общественные действия как “продолжение” прежнего или как “новое” социальное образование, зависит от следующих факторов: 1) от непрерывности изменений; 2) от относительного объема эмпирически сохраняющихся прежних установлении в виде соответственно ориентированных действий; 3) от продолжавшегося существования органов союза и аппарата принуждения либо в прежнем составе, либо в близком ему по типу вновь введенных лиц, либо — если это новые органы — от того, действуют ли они аналогично прежним. Вновь следует заметить, что и здесь переходы носят скользящий характер. В такой же степени является вопросом, который в каждом отдельном случае решается по-разному (т. е. исходя из целесообразности, определяемой конкретной исследовательской целью), в каких случаях объединение в общество рассматривается как “самостоятельное” образование и в каких случаях его рассматривают как часть более широкого, выходящего за свои границы обобществления. Последнее возможно в двух случаях. 1. Если эмпирически “значимые” установления общественных действий не коренятся исключительно в установлениях, сформулированных участниками этих действий (автономные системы), но общественные действия обусловлены также и тем, что участвующие в них индивиды ориентируют свои действия (здесь, как и всегда: обычно) также и на установления другого общественного объединения, в котором они участвуют (гетерономные системы). Примером могут служить действия церкви применительно к установлениям политической власти или наоборот. 2. Если органы какого-либо общественного объединения, в свою очередь, также определенным образом обобществлены в рамках обобществляющих органов другого союза большего масштаба; таковы, например, органы “полка” в общем аппарате “военного управления” (гетерокефальный целевой союз в отличие от “автокефального, типа свободного союза или самостоятельного государства”). Гетерономия установлении и гетерокефалия органов управления часто, но не обязательно совпадают. В настоящее время общественные действия в автокефальном союзе обычно обусловлены также и ориентацией действий членов этого союза на установления политического союза, следовательно, оно гетерономно. Социалистическое “обобществление” средств производства означало бы, что уже сегодня в значительной степени гетерономное, т. е. ориентированное на установления других, прежде всего, политических союзов, общественное поведение каждого отдельного, теперь в принципе автокефального “предприятия” стало бы гетерокефальным, т. е. ориентированным на органы какой-либо (любой) “совокупности”.