· начальная их модификация, представляющая авторитарно-партикулярный симбиоз новгородского и киевского славянства с византийством, норманнством и хазарством;
· переходнаяавторитарно-утилитарная модель владимиро-суздальской, отордынской и польско-литовской синтезированной модификации политического лидерства;
· завершенная в первой фазе русской истории (авторитарно-патриархальная) – московская модель политического лидерства.
Между тем российская историческая действительность, политическая практика, приобретенный эмпирический социальный и политический опыт позволили достаточно четко уяснить, что значит личность или личности в истории, тем более, если речь идет о политических деятелях. Бесспорно действенное влияние лидера на принятие решений по государственным и политическим делам, на практическое исполнение этих решений политической элитой различных уровней, их лидеров, а также зависимость судеб отдельных людей и целых социумов от того, как поступают властвующие особы; не последнюю роль здесь играют отношения внутри политического истеблишмента, чувства, настроения, интересы, воля, этические нормы и принципы, которыми наделены политические лидеры от природы или которые господствуют в данной социокультурной среде в конкретную историческую эпоху. Для политического лидера свойственны такие качества как: честолюбие, игры политических страстей, авантюризм, эгоцентризм, интриганство, жестокость и пр. Такого рода качества политических лидеров никак не были совместимы с теми идеологическими посылами, что предназначались для обывателя, но они составляли и составляют важнейшее основание в определении как самой роли и места политического лидера в истории, так и эффективности (с положительным либо отрицательным знаком) этой роли.
Со всей очевидностью понятно, что в русской традиции развития политического процесса отдается предпочтение главенству политической власти, а в ней − власти первого лица. Это, как ни странно, репрезентируется с замыслом подачи и изложения российской истории в умозрительных конструктах наших историков. Они ведь тоже полагали, что в русской “истории” надо показать, “как Россия, пройдя через века раздробленности и бедствий, единством и силой вознеслась к славе и могуществу”. В то же время они останавливались в недоумении перед противоречием между устойчивыми для России тенденциями за счет усиления государственной консолидации, с одной стороны, с другой стороны, превращающейся патологией политических лидеров (властителей) в трагедию народа. В историографии мы встречаем диаметрально противоположные оценки, которые с одинаковым рвением либо оправдывают, либо осуждают и ту, и другую тенденции. Кажется, что примирительной могла бы быть некая нейтральная позиция, далекая от социологизации и политизации истории. К этому склоняются исследователи, сторонники фактологической, фактурной истории.
“Большой заслугой Н.М. Карамзина следует признать то, – пишет Ю.М. Лотман, – что он, рассказывая про царствование Ивана IV, про его опалы и казни, про опричнину в частности, не фантазировал и не претендовал на широкие обобщения социологического характера”4. В сущности, мы имеем дело с различными подходами к историческим событиям и историческим фактам. Один подход исключает социологизацию и политизацию факта, другой – настаивает на его политической интерпретации и политических выводах из него. Полемичность просматривается в проблеме, можем ли мы довольствоваться ясностью и добросовестностью изложения исторического факта и явления или необходимо все же выделить из сообщаемого сведения практическую, указывающую линию поведения. Оставаться в роли беспристрастного наблюдателя прошлого и современности можно сколь угодно долго, но это опасно и непродуктивно, прежде всего, с политической точки зрения. Если исторический подход к событиям во имя чистоты факта настаивает на беспристрастности, то политический подход радикален и “безжалостен” к факту, к политике, к производителям власти. “Все гигантские события и катастрофы XX в., все его наиболее впечатляющие инициативы, в том числе и самые злосчастные, нашли политическую форму. Может быть наиболее впечатляющей является асимметрия между кажущейся малостью спускового крючка политики и теми лавинообразными следствиями, которые он оказался способным вызвать”5. Важнейшим механизмом самых значимых сдвигов истории является политика, а в ней производство и воспроизводство власти. Как бы мы не признавали политику чем-то надстроечно-производным и побочным среди экономических и прочих систем и явлений, невозможно игнорировать тот факт, что политические деятели, обладающие властью, способны менять облик общества и серьезно ломать привычное течение жизни.
Обращенность к проблеме политического лидерства, необходимость комплексного исследования, в частности, проблемы политического лидерства на Руси в IX–XVI вв. вытекает из специфики российского общества. Лидерство в таких обществах как Русь – Россия экзистенционально, является доминантой его всеобщего функционирования.
В таком обществе (это нередко подчеркивается, но недостаточно обосновывается) недостаток социального порядка компенсируется повышенным статусом и функциональностью института политического лидерства. Такое общество в политическом смысле традиционно зависимо от политического лидерства как института политического процесса и от личных качеств политических лидеров.
Оперирование понятием лидерского общества позволяет увидеть специфику и особенности России, в том числе специфику ее политического устройства и функционирования. С нашей точки зрения политическое лидерство является важнейшим фактором российской политико-культурной традиции, базовым элементом развития и воспроизводства всего национального организма, тем более его политической составляющей.
Проблемы политического лидерства, сочетающиеся с такими понятиями, как “державность”, “великая Россия”, “империя”, во всей структуре социально-политических отношений, в общественном сознании и информационном пространстве российского общества приобретают такое самодовлеющее постоянство, что закрадывается мысль о сознательном навязывании этой темы в масштабах, явно несоразмеримых с другими проблемами, остро стоящими перед тем же обществом. И все же, если отбросить издержки обычной в таких случаях политико-идеологической конъюнктуры, известной готовности подданных служить (выслуживаться) политическим иерархам, то внесенный на политическую кухню продукт в виде темы в самом широком ее варианте – “политическое лидерство и общество”, не может рассматриваться только явлением случайным, привнесенным лишь своеобразием текущего времени и обстоятельствами политического рынка. Слишком многое связано в общественном сознании, в менталитете российских граждан с исторически сформировавшимися и укоренившимися понятиями и представлениями, действительными и нередко мифическими, относительно природы, характера, сущности отношений, принадлежащих такому явлению, как политическое лидерство.
Отношения влияния и следования, доминирования и подчинения, т.е. отношения в рамках политического лидерства могут быть где угодно, в любом обществе, абсолютно ординарным проявлением политического действия, политической воли и в идеале оставаться таковыми в обозримых временных границах. Но те же самые отношения могут приобрести особую взаимосвязывающую и взаимообуславливающую политическую окраску, особую роль, особое значение, особое влияние на судьбы людей, само государство и его историю в России.