Немалое место в социологии Спенсера занимает пресловутая механистическая теория равновесия. Она была изложена уже в первом его крупном сочинении, вышедшем в 50-х годах и озаглавленном «Социальная статика». Равновесием и нарушением его определяются отношения между природой и обществом, между социальными группами внутри общества и между различными обществами. Совершенно очевидно, что идея установления и нарушения равновесия не проливает никакого света на качественные социальные изменения и игнорирует их. По сути дела теория равновесия не дает никакого объяснения эволюции, которую Спенсер признает на словах. Почему нарушение и восстановление равновесия содействуют поступательному движению человечества, а не его топтанию на месте — на этот вопрос Спенсер ответить не мог.
Пока не вскрыта природа общественных связей, их сущность, до тех пор нельзя думать ни о какой научной теории социального развития. Для Спенсера общество являлось как бы увеличенным индивидуумом, организмом. Бертран Рассел[11] пишет об этом направлении: «Престиж биологии заставлял людей, мышление которых находилось под влиянием науки, применять биологические, а не механические категории к миру... Понятие организма стали представлять ключом к научному и философскому объяснению законов природы...» Спенсер употребил это понятие и для объяснения законов общественного развития. Он использовал «престиж биологии», но перенесение понятий биологии на общественную жизнь отнюдь не исключало механицизма, а лишь дополняло его. Получалась грубая схема. Представление об обществе как организме, отдельные части которого «дополняют» друг друга, — такова основа органической теории общества Спенсера. Растущая дифференциация различных функций этого организма, его органов — единственное содержание общественной эволюции. Перенесение терминов и понятий из биологии могло придать лишь видимость научности такой теории общества.
Вместе с тем такое перенесение играло и реакционную роль. Спенсер, например, переносил на общественную жизнь понятие естественного отбора, согласно которому выживают лишь сильные, и проповедовал его благодетельность для общества. Впоследствии: так называемый социальный дарвинизм стал одним из реакционнейших, человеконенавистнических течений.[12]
5. Кризиса «классических» позитивистских схем
К концу XIX в. материал, добытый общественными науками, разросся, обнаружилось вопиющее противоречие между догмами плоского эволюционизма, органической теории общества, с одной стороны, и этим конкретным материалом — с другой. Историки собрали материал, показывающий, что вся история человечества изобиловала революциями, периодами ожесточенной борьбы нового со старым, крушения отжившего. Историческая действительность начала XX в. подтверждала, что плавное, бесконфликтное развитие общества, предсказанное позитивистами, — иллюзия. Сведение всех явлений общественной жизни к плоским аналогиям с биологическими процессами решительно опровергалось. Вставал вопрос о специфике социальных явлений. Неокантианцы утверждали, что вся эта специфика объясняется господством в общественной жизни духовного начала. Но и в это прокрустово ложе нельзя было уместить данные, добытые к тому времени наукой об обществе, в частности, например, сведения, накопленные по истории народного хозяйства. Всем уже было ясно, что старые позитивистские схемы непригодны.
О распаде и глубочайшем кризисе «классических» позитивистских схем возвестил в буржуазной науке наиболее решительно, пожалуй, французский социолог Эмиль Дюркгейм. Он поставил вопрос о том, что такое « социальный факт», социальное явление, и заявил в своей работе «Метод социологии» (1895), что эти факты и явления нельзя свести ни к биологии, ни к психологии. По его мнению, «социальный факт» есть объединение «представлений и действия». Этим был нанесен серьезный удар по схемам Спенсера и Конта. Основная единица социологического исследования не индивидуум, а группа, коллектив. Общественные связи, отношения между людьми, следовательно, должны интересовать социолога в первую очередь. Это было правильное направление атаки. Однако негативное, критическое значение работ Дюркгейма значительно превосходит значение его попыток найти выход из позитивистского тупика.
Одну такую попытку он предпринял в работе «О разделении труда в истории общества» (1893).[13] На разделение труда обращал внимание, как уже говорилось, и Конт под влиянием того круга идей, которые были характерны для Сен-Симона и других утопистов.Дюркгейм видит в разделении труда основу прогрессивного развития общества, объясняя этим эволюцию, интеллектуальную, моральную и правовую. Увеличение населения требует роста производительности труда, которая достигается все более строгой специализацией в работе, разделением труда, — такова исходная мысль. Дюркгейм стремился, таким образом, перенести внимание социологии на «социальное действие» и на систему общественных отношений. Но он совершенно игнорировал классы и классовую борьбу, а поэтому проблема общественных отношений, в том числе и вопрос о значении разделения труда для их развития, не могла быть разрешена.
Дюркгейм ополчился против пустых абстракций старых позитивистских школ, заявляя, что социальные явления надо рассматривать «как вещи», как вещественно реальные. Но в связи с этим требованием он сводил дело к изучению происхождения и развития отдельных явлений социальной жизни, отказываясь от общей идеи поступательного хода исторического процесса как от ненужной контовской абстракции. Вместе с тем Дюркгейм высказывался за изучение социологических законов, за строгий детерминизм при анализе социальных явлений, за объяснение этих явлений с помощью анализа общественной жизни, а не биологии или психологии.
Этот метод Дюркгейм пытался применить в своем исследовании «Самоубийство» (1897). Работа эта явилась вызовом тем социологам, которые явления социальной жизни сводили к биологическим и психологическим факторам. При анализе таких явлений, как самоубийство, это делалось, разумеется, особенно легко и часто. Дюркгейм старается доказать, что самоубийство есть «социальный факт», что оно определяется в первую очередь социальными причинами. Он показывает на статистическом материале, что периоды больших политических кризисов и консолидации общественных сил в эпоху революций, войн отличаются чрезвычайно небольшим числом самоубийств. Отсюда Дюркгейм приходит к выводу, что причины самоубийств надо искать в «неудовлетворительном участии» индивидуума в жизни общества или недостаточной «интеграции» тех коллективов, к которым принадлежит данная личность. Не трудно видеть, что эти выводы направлены против вредных биологических и сугубо психологических теорий, но сами они все же весьма абстрактны.
В своей работе «Элементарные формы религиозной жизни» (1912), написанной главным образом на основе изучения верований австралийских племен, Дюркгейм старался подойти и к вопросу о происхождении религии как явления социального. В этом была его заслуга. Возникновение религиозных верований он связал с появлением в первобытной общине представлений о «священном» и «светском, земном». Здесь он сделал немало ценных наблюдений, но в итоге пришел к неверному и вредному выводу, что религия связывала индивидуум и общество и тем самым играла положительную роль в общественном развитии. Идеалистическое понимание общественных связей и здесь сковало исследователя.
После работ Дюркгейма, получивших очень широкий отклик, выдавать идеи Конта и Спенсера за бесспорное достижение социальной науки стало еще труднее. Старые позитивистские схемы были обречены на слом. Но конец системам Конта и Спенсера положили силы более могучие, чем их критики из числа буржуазных социологов. Коренное изменение социальной и политической обстановки в мире — вот где следует искать причины гибели старых либерально-позитивистских систем буржуазии.
Один из историков английских политических учений так пишет о начале нынешнего века: «Утреннее солнце 1-го января 1901 г. осветило мир, счастливый и полный надежд... Люди надеялись и предполагали, что новое столетие, принеся больший материальный прогресс, принесет также в большей степени порядок и стабильность, мир. и процветание. Оглядываясь назад, легко увидеть, что это оптимистическое состояние едва ли оправдалось».[14] Былая уверенность в незыблемости капитализма ушла в прошлое.