Произведенные человеком предметы даже как утилитарные не функционируют вне социального контекста, ибо вещи, произведенные человеком, являются его собственным отражением, а следовательно, выступают как предметы культуры. Например, одежда в самой своей сущности несет известную двойственность: с одной стороны, она предмет первой необходимости, предмет утилитарный, с другой — носитель определенного представления о красоте, т. е. как бы смыкает материальное производство с эстетической деятельностью человека, выражающей идеал эпохи, который отражает представление об «идеальном человеке», характерном для данного времени. Вопрос стоит о взаимодействии людей с вещами, их отношении к ним и их влиянию на сознание и поведение людей. Как пишет А.Б.Гофман, «известно, вещи сами по себе не воздействуют на сознание и поведение человека, их социальные и культурные функции обусловлены образами вещей, установками и ценностными
ориентациями»[92]. Не вещи сами по себе детерминируют поведение людей, а социальные формы и способы присвоения и употребления этих вещей, социальная функция вещей, которая обусловлена характером культуры.
Еще на пороге XX века крупнейший эссеист - социолог Георг Зиммель писал о том, что создаваемые нами вещи становятся нашими господами
(Simmel Georg. Philosophie des Geldes, 1900).
Вещи, как и люди, проживают социальную жизнь и имеют свою биографию. По мнению В.Б.Голофаста[93], можно выделить три различных типа (режима) отношения людей к вещам, которые представляют последовательные этапы развития, но в то же время и сосуществуют, переплетаются, интерферируют между собой, выступают как контрастные стили жизни разных социальных групп, поколений, стран и территорий.
При первом режиме вещи были дефицитом, составляли коллективную ценность. Люди приспосабливались к каждой вещи, вещь становилась частью личности, привычным условием образа жизни, идентичности, символизирующим жизненный путь не только данного человека, но и его социального окружения. Вещи символизировали связь поколений, выступали как часть эпохи, индивидуальной и коллективной биографии, являлись фундаментом привычного поведения, обусловливающим его интегрированность в быт. Вещь была открыта человеку, у вещей была душа. К ним относились серьезно и бережно, значительная часть бытовой деятельности была связана с уходом за вещами, их обслуживанием. В сфере культуры происходила поэтизация, одухотворение вещей. К концу жизни у людей накапливалось много старых вещей, отражавших их личную и коллективную историю. Вещи определялись этой историей, служили ее итогом ("все, что нажили") и выражали ее смысл. Можно сказать, что такой режим был характерен для традиционного и раннеиндустриального общества. В советском обществе распределение вещей зависело от места работы (предприятия, отрасли), должности, трудового стажа, отношений с начальством, определенных званий, например, "Ветеран труда", "Участник Великой Отечественной войны", дающих привилегии и льготы. Так формировалось отношение к квартире, обстановке, машине, даче, социальным благам. Нередко социальные ресурсы и возможности людей эксплуатировались их взрослыми детьми и другими родственниками, преемственность была плавной, интегрированной, коллективная жизнь вещей считалась нормой.
При втором - отношение к вещам становится более ситуативным, они рассматриваются как помощники, партнеры по социальному взаимодействию. Вещь превращается в функциональный компонент обычной, рутинной деятельности человека, их заменяемость становится регулярной (вплоть до одноразового использования). Вещи стремительно "размножаются", обслуживают более частные, специальные потребности. Происходят значительные изменения в культурном статусе вещей. Вместо символизма статуса, биографии, идентичности возникает символизм ранга, богатства. Становится возможной установка "я могу себе это позволить". Вместо того чтобы отражать фактичность, историю и реальность, вещи начинают отражать претензии и возможности своего хозяина. Многие авторы отмечают, что уже в этот период намечается новая тенденция – развеществление жизни[94]. Пользователь вещи попадает в плен к рекламе, к молве, а не опирается на опыт обращения с предметом и репутацию его собственника или хранителя, на социально-культурный капитал их групп принадлежности. Конечно, данный режим связан с гигантской машиной производства вещей массового потребления.
Третий типологический режим характеризуется тем, что потребительское общество отходит в прошлое. Фактически, в Западной Европе апогей его развития можно датировать 1968 годом. С тех пор началось медленное отступление ведущих цивилизованных стран от этого образца. Это связано, прежде всего, с тем, что были подорваны самые основы прежнего режима отношения человека к вещам. Хотя машина массового производства массовых вещей еще работает в глобальном масштабе, и все новые поколения привычных и невиданных прежде вещей продолжают затоплять рынок, но уже расшатана, разрушена стратификация вещей – ситуация, когда функциональные, или брендовые, категории вещей существуют как в очень простом, дешевом, так и в очень сложном и дорогом исполнении (например, то, о чем мечтали утописты XIX века, – ванна из
золота...).
Стратификация вещей органически связана со структурой и инерцией традиционного общества. Она постепенно сходит на нет уже на начальных этапах индустриального производства массовых вещей. Так, далеко опережавший свое время ранний функционализм первой массовой фотокамеры "Кодак" Джорджа Истмена (заряженной на 100 экспозиций, 1888 год) и автомобиля модели «Т» Генри Форда, выпускавшегося с 1908 по 1929 годы, были направлены против доминировавшей тенденции к стратификации вещей, равной или намного превосходившей стратификацию людей и социальных групп. Чемпионами стилистической устойчивости, функциональности, непрерывного тиражирования в течение десятилетий были "Фольксваген-жук", автомат Калашникова, военный джип УАЗ, будильник "Слава", "Кока-кола", "Столичная водка" и множество других товаров. Сегодня к этому перечню мы можем добавить новые бренды и марки.
Таким образом, вещи представляют собой не только товар, вещи также включены в социальную жизнь наряду с людьми. В принципе можно выделить три основных периода в биографии вещей: появление, функционирование и исчезновение. Появление предполагает исследование попадания вещи в пользование человека. Под анализом функционирования вещи понимается исследование практик, которые отражают процесс взаимодействия человека с предметами материальной культуры, или практик использования вещей. Анализ продолжительности жизни вещи связан с установление срока длительности использования вещи[95]. Если современные вещи вращаются в рамках концепции новизны и сиюминутности, советская вещь функционирует в режиме постоянного потребления. Представители разных социальных групп рассказывают об опыте сохранения вещи, починке, штопке, передаче вещей «по наследству». Поскольку модусом функционирования советской вещи является постоянное потребление, мы можем говорить о «бессмертии» советской вещи. Таким образом, мы можем ответить на поставленный в начале текста вопрос: в настоящее время формируется новая материальная цивилизация, но мы все еще живем в плену
у советских вещей107.
О. Ечевская пишет: «Поскольку режимы отношения к вещам (в нашем понимании) определяются значениями вещей и способами их реализации в повседневной жизни, то основные различия режимов могут быть концептуализированы вдоль следующих осей
•Смыслы, которые могут быть сконструированы / сообщены
посредством вещей (что вещи означают).
•Цели или компенсации, которые могут быть достигнуты или получены при помощи вещей (обобщенная «польза», или что вещи позволяют).
•Способы использования вещей для конструирования смыслов и производства выгод (как вещи используются в повседневном
взаимодействии).
Режим отношения к вещам также предполагает определенную «логику» структурирования практик использования вещей в повседневной деятельности. В данном тексте выделенные режимы отношения к вещам описываются в соответствии со следующей схемой описания практик использования вещей:
•количество вещей;
•накопление - замена вещей;
•монопольное использование - совместное использование вещей;
•критерии выбора вещей (функция, выражение индивидуальности, символизация ранга, удовольствие, эмоции);
•частота смены вещей;
•преобразование вещей (handmade, переделка)»[96].
А.Г. Левинсон
Советские вещи и постсоветские люди
1.1. В сословном обществе вещи как символы расписаны по сословиям и одно сословие не может пользоваться набором вещей другого. Однако переход отдельных вещей из одного сословного обихода в другой возможен при условии, что он совершается игровым образом (карнавал, гулянья).
1.2. В статусном обществе, напротив, идет непрерывный процесс подражания, захвата образцов представителями более низких статусов и отказ от них в вышележащих слоях, т.е., процесс снижения образцов по социальной структуре. Их вещи и вещные наборы формируются в высших статусных группах и далее "спускаются" во все более низкие слои.
1.3. Если основой статусной иерархий является власть, то она и будет основной семантикой вещей. Вещи каждой данной группы и каждого члена группы будут свидетельствовать о фактической мере власти в обществе и группе и об аспирациях по этой части.
1.4. Если основой статусной иерархий является богатство, то вещи будут метками этого признака.
1.5. Если перед нами дифференцированное современное общество, то в нем несколько (много) каналов вертикальной мобильности, много различающихся и не переводимых друг в друга ценностей - т.е. самостоятельных принципов иерархий. Вещи наделены семантикой этих различных ценностей, то есть говорят о принадлежности к различным рядоположенным группам и лишь для компетентного потребителя указывают место в своей собственной иерархии.