Он возможен из периферии, а не из центра. Истинное Я не грешит. Зло и грех есть не Я: "Не я делаю, но живущий во мне грех" (Рим.7,17) Грех возникает из сопротивления материи, из сопротивления плоти, из "тела смерти". Периферия не подчиняется центру. Если центр, сердцевина, есть свет и жизнь, то крайняя противоположность есть тьма и смерть. Жить по духу, значит жить из центра. Внимать "внутреннему человеку", жить по плоти, значит жить на периферии, телесно, материально.
Сердце есть точка соприкосновения с Божеством, источник жизни и света, и между тем, оно противится Богу и Его Слову и тогда "ожесточается", "каменеет". Говоря о жестокосердии, Святые отцы Церкви так и называют его "окаменелым нечуствием". Омертвение этого рода есть невидимая, но несомненная смерть духа для всего божественного и священного. Такое состояние не вдруг образуется, но бывает последствием продолжительной беспечности жизни: беспечности, впрочем, об одной душе, о Боге, о вечности, но может быть самой заботливой относительно житейского.
И. Ильин, развивая этот принцип в работе "Путь к очевидности", пишет: "Человек должен снова возжелать подлинной реальности, субстанции всяческого бытия и всякой жизни, тогда в нем оживет и раскроется сердце, тогда он свободно и решительно отдастся сердечному созерцанию; на этом он вновь обретет Бога, примирится со своей совестью и начнет создавать новую культуру, слагая новую науку. К этому призвана особенно философия, как любовь к мудрости, как ответственнейшее исследование, как воля к очевидности в делах высшей и предельной важности. И философы нашей эпохи поступят правильно, если забудут свои субъективно-произвольные конструкции и всякие "гносеологические" и "диалектические" комбинации и отдадут свои силы предметному созерцанию.
Тогда они, прежде всего, увидят и укажут духовные раны современной культуры, начиная с утраты священного и кончая исследованием тех бездн, в коих гнездится зло мира"(11).
В неразрывности теории и практики, отвлеченной мысли и жизни, иначе говоря, в идеале целостности заключается, одно из главных вдохновений русской философской мысли. Русские философы, за редким исключением, ищут именно целостности, синтетического единства всех сторон реальности и всех движений человеческого духа.
Для подлинной русской философии не свойственно выдумывание философских систем. Это чисто немецкая черта философствования и им нет здесь равных. Русский же философ делает все возможное, чтобы предметно созерцать и мыслить. А систематический строй возникнет, если предмет в самом деле есть система и тогда философия верно передаст и изобразит ее.
Исследующий философ не смеет повелевать предмету, он не смеет и искажать его в своем изображении. Он не смеет предвосхищать и предопределять тот Божий дар, который дается ему для исследования, будь то "мир" или "природа" или " дух" или "искусство". Уже в работе "Что есть философия" И. Ильин очень четко выделяет эту особенность русской философии: "Надо осуществлять и совершенствовать философский опыт и философское созерцание, а не создавать в дедуктивном порядке выдуманное отвлеченное здание. В философии действует, как и во всех областях знания, закон исследования: самое легкое, самое непроизводительное и наиболее импонирующее обывателю есть дедукция (выведение системы из общего логического понятия или закона); самое трудное, самое скромное и творчески значительное, что делает человека настоящим исследователем есть созерцающая индукция (опытное описание предмета в его единичных обнаружениях). Это значит, что есть особый философский опыт и что этот опыт надо понять и усвоить"(12). И. Ильин убежден, что философ должен воспитать себя к духовной очевидности. Человек, никогда не переживавший очевидности, не знающий, как слагается и проверяется это своеобразное переживание, создаст в теории познания только игру мертвыми понятиями и пустые конструкции. К тому же очевидность дается человеку совсем не в одном теоретическом мышлении, а определяется типом религиозного сознания, свойственного народу, которому принадлежит философ. Мы анализируем особенности русского философствования и, следовательно, в основе духовной очевидности будут лежать особенности русского православного сознания. Для православной верующей души свойственны такие черты как созерцательность, смирение, душевная простота, радость о Господе, потребность внешнего выражения религиозного чувства(13).
Созерцательность означает обращенность верующей души к Богу, при которой главные помыслы, стремления и упования сосредоточиваются на Божественном и небесном. Философ больше, чем всякий другой ученый, должен овладеть силами своего бессознательного, очистить их, придать им гибкость, сделать совершенным орудием предмето-видения.
В древней философии, и ранее еще, в древних религиях, была выношена уверенность в том, что человеку, ищущему познать подлинную природу высших предметов и ценностей, необходимо осуществлять в постоянной внутренней работе особое очищение ума и души. Человечество долго и мучительно отыскивало верные пути к такому очищению. История этих исканий полна глубокой значительности: начиная от аскетических упражнений индийских йогов, искавших духовной чистоты через волевое покорение индивидуального тела, она восходит к греческим мистериям с их искупительными жертвами, покаянием и символическим восхождением от мрака к свету. Христианство, сосредоточившее внимание человечества именно на его внутренней жизни, установило посты, установило исповедальни и очищающие, подъемлющие душу таинства.
В жизни философа душа является орудием богопознания. Целостно испытать сверхчувственный предмет - значит, сделать душу одержимым им. Но для этого душа должна быть способна к произвольному сосредоточению внимания, она должна владеть и бурями своих страстей, и своими жизненными предрассудками, и своими житейскими попечениями.
Человечество веками вынашивало уверенность в том, что философия есть знание ценнейших предметов в их основной сущности, что это знание требует особого, внутреннего нечувственного опыта. Для того чтобы верно познавать, философ должен жить так, чтобы его предмет становился его собственным жизненным содержанием. Настоящая большая философия, к коей безусловно относится и русская, слагается в предметном переживании и верном познавании тех ценностей, через которые сама жизнь человеческая получает свой смысл и значение; она исследует то, ради чего человеку и человечеству только и стоит жить на земле. И вот, философия, приемля в себя предмет религии, имеет задание открыть каждому доступ к самостоятельному испытанию очевидности в вопросах высшего и последнего жизнеопределения. Этим она соблюдает автономию личного духа, но этим она соблюдает и предмет религии.
Итак, в основе философии лежит систематическая практика духовного опыта. Однако, этот опыт, ведущий философию, совсем не является достоянием замкнутой коллегии ученых.
Напротив, философия, может явиться только там, где народ вынашивает или уже выносил зрелый духовный опыт. Духовная культура не есть личное, или групповое, или классовое достояние; в своих истинных достижениях она даже сверхнациональна. Но по своему опытному источнику, по своему творческому ритму и по своему своеобразию - она национальна, а в пределах единой, духовно сопринадлежащей нации, она всенародна.
Духовная культура народа определяется тем, живет ли он духовным опытом или нет и, если живет, то в лице большинства или меньшинства. Этим то состоянием всенародного духовного опыта и определяется состояние национальной философии. Состояние российского духовного опыта в ХХ веке можно охарактеризовать, как состояние безусловно трагическое. Мы оказались народом почти выродившим свой подлинный и чистый религиозный опыт и свою подлинную философию. Такой народ будет жить, вместо религии пустыми суевериями и мертвыми обрядами; слабый в молитве, немощный в Богоиспытании, он будет бесплоден и в Богопознании, а его философия будет иметь скудный и бледный сверхчувственный опыт о Боге и его Творении.
Философ, подобно поэту, художнику и ученому, подобно политику и пророку, питается духовным опытом своего народа. Он имеет родину - национальную духовную культуру, в которой сложился его индивидуальный дух. Личный духовный опыт философа в глубине своей связан происхождением, подобием и взаимодействием с опытом его родного народа.
То же самое совершается во всех областях духовной жизни: народ создает своим духовным опытом то содержательное богатсво и ту духовную среду, в которой зреет и творит индивидуальный дух героя, художника и пророка; народ сообщает своим философам сам подход к духовному опыту, а философ дает своему народу углубление, очищение и осмысление духовного делания.
Расколотость на протяжении двух веков русского образованного общества породило и трагическое противостояние философов, поэтов, художников на западников и славянофилов, идеалистов и материалистов, наконец, на бесчисленный сонм плюралистов с ассимилированным сознанием вообще без всякой национальной почвы. Отсутствие духовных вождей свидетельствует о временном духовном оскудении нации. Но что же дает нам основания для оптимизма в нашей трагической духовной жизни. Великие страдания российского народа! Ибо жизнь есть страдание, ведущее к мудрости, а философия есть мудрость рожденная страданием.
Каждый человек, независмо от своего образования и личной одаренности, становится участником национального философского и метафизического дела, поскольку он в жизни своей ищет истинного знания, радуется художественной красоте, вынашивает душевную доброту, совершает подвиг мужества, бескорыстия или самоотвержения молится Богу, растит в себе или других правосознание и политический смысл или даже просто борется со своими, унижающими дух слабостями. В совокупном, всенародном делании нет ни одного усилия, ни одного достижения, которое пропало бы даром: ибо всякое усовершенствование, всякое просветление в человеческой духовной ткани незаметно живет и размножается. Здесь драгоценно каждое личное достояние, ибо все поступает в единую национальную сокровищницу духовного опыта. Поэтому, можно сказать, что духовный расцвет народа есть расцвет его философии.