Впрочем,подобные «уравнительные» процессы происходили не только в Германии. В добройстарой Англии, например, епископ Д. Беркли (первая половина ХYIII века) пришелк тому, что стал утверждать тождество бытия вещи и её восприятия человеком.Разумеется, этим несколько резким тезисом Беркли хотел только укрепить верующихв мысли о существовании «первовосприятия» (оно же «первоидея) – в уме Бога. Приболее внимательном размышлении, однако, любой непредвзятый наблюдатель вынужденпризнать, что фактически у Беркли речь идет опять-таки о субстанциональныхправах человеческого сознания (восприятия), наделяющего мир -- а в конечномсчете и самого Бога – бытием/небытием. Если единственный признак существованиявещи есть моё восприятие этой вещи, то точно в такой же ситуации оказываетсядля меня и сама Первопричина вещей. Иными словами, мы встречаемся у Беркли стем же самым человекопоклонничестом, что и у итальянских возврожденцев, и унемецких мистиков – только на этот раз в виде английского эмпиризма. Хвалёныйздравый смысл туманного Альбиона оказался бессильным перед лицом неудержимогостремления западной цивилизации на «свято место», которое, как известно, пустоне бывает…
Чтокасается собственно рационализма, то его несомненным отцом в Европе является,конечно, Рене Декарт (первая половина ХYII века). Об этом французском мыслителестолько написано в мировой и отечественной философской литературе, что я здесьбуду предельно краток. Прославленный декартовский лозунг “cogito ergo sum”(мыслю, следовательно, существую) на деле означает не больше и не меньше, каквыведение бытия из сознания. Это означает, что всё бытие, со всем сущим, что внём содержится, есть продукт моего сознания. Истина этого выведенного из менябытия есть наиболее «ясное и отчетливое» знание о нём, независимо от того, кчему эта ясность относится – к Богу, к человеку, или к животному, в которомДекарт видел не более чем машину. Более того, он и самого Бога подозревал вобмане – во всяком случае, именно в ясности и отчетливости человеческогомышления он искал своего рода гарантий от «бога-обманщика», если бы он таковымоказался. Вот его поразительные слова на этот счет: «Однако в моём уме давнозапечатлена мысль о существовании Бога, для которого всё возможно, и которыйсоздал меня таким, каков я есть. А как знать: не устроил ли он так, что вдействительности не существует никакой земли, никакого неба, никакогопротяженного тела, никакой фигуры, никакой величины, никакого места, а я тем неменее воспринимаю все эти вещи, и они кажутся мне существующими точно такими,как я их воспринимаю» (12) Не говоря уже о том, что в таком плане французский«рационализм» ровно ничем не отличается от английского «эмпиризма» (даже словаупотребляются одни и те же), в пафосе человеческого самоутверждения декартовскийум выступает прежде всего как великий мастер подозрений, перед которым неустоял и сам Создатель. Поистине, «нет бога, кроме сомнения, и великийCartesius пророк его» – так можно резюмировать подготовительный период дляприхода человекобога в Европу.
Вседело в том, чтобы понимать субстанцию не только как субстанцию, но и каксубъект.
Г.В. Ф. Гегель
Итак,ренессансный и постренессансный период европейской культуры дал Западукардинальный религиозный и мировоззренческий принцип Новой истории – принципантропоцентризма. Господь как бы отпустил человека на волю: не Бог стал держатьчеловека, а человек – Бога. Никто иной, как «фернейский мудрец» Вольтерзасвидетельствовал это своим громовым хохотом, который до сих порперекатывается по всей Европе. Логическое обоснование этого вольного пути былоуже, как говорится, делом техники – конкретно говоря, техникирационально-диалектической. Как раз такую задачу поставил перед собой германскийабсолютный идеализм.
Еслиговорить о генеалогии этой школы, то она в истоке своем синтезирует немецкуюмистику, французский рационализм и английский эмпиризм. Не случайно «старикЭнгельс» называл Якоба Бёме «предвестником философов», а основоположниктрансцендентального метода в философии Иммануил Кант выращивал свой «чистыйразум» в творческом диалоге с английским скептиком Дэвидом Юмом. Вместе с тем,и мистика, и повседневный опыт пересеклись у германских идеалистов в сфереratio – это бесспорно. Именно априорные формы рассудка образуют у Кантаоснование (условие) любого возможного антропологического опыта – научного,философского, этического, эстетического, религиозного. В конечном счете, чистыйразум выступает у Канта вообще причиной мира – той самой загадочнойвещи-в-себе, о которой (самой по себе) ровным счетом ничего не известно. Какраз такую – на поверхности скрытую, но в глубине явно присутствующую –первоинтуицию кантианства имел в виду Александр Блок, когда назвалкенигсбергского мыслителя «лукавейшим и сумасшедшим мистиком»(13): полагаяначало, условия и цель познания в человеке, он человеком это познание иограничивал. Кантовский познавательный акт – это ловушка: итогом его неизменнооказывается познание самого себя.
Есливести речь о дальнейших путях германского идеализма, то его ключевой фигурой,без сомнения, является Иоганн Готлиб Фихте (вторая половина ХYIII – начало ХIХвека). Именно Фихте принадлежит своего рода «разоблачение» скрытогосубъективизма Канта: если мир (вещь-в-себе) есть неизвестная величина,непознаваемый «Х» – то он вообще не нужен. Выражаясь философским языком, Фихтеотождествил субстанцию (сущность) и субъект (человеческое сознание). Еслиничего, кроме моего «Я» (пусть даже «трансцендентального») не существует, то «Я»и есть творец мира. Надо признать, что в таком решительном выводе автор«Наукоучения» был весьма последователен: есть «Я» и «не-Я» – третьего не дано.Правда, уже современники удивлялись, как такую философию терпит мадам Фихте?
Такили иначе, философия Фихте знаменует сверхзадачу немецкого абсолютногоидеализма: трактовку человеческого разума как единственного носителябожественных предикатов бытия. Если ratio – причина, основание бытия -заключена в сознании человека, то его внутренняя структура, его имманентнаялогика есть в то же время теория самого Бога. Именно такой окончательный и неподлежащий никакому сомнению вывод обосновал Георг Вильгельм Фридрих Гегель всвоей знаменитой «Феноменологии духа». Известный немецкий драматург ХХ столетияБертольд Брехт назвал эту книгу «одним из величайших юмористическихпроизведений в мировой литературе. Речь там идет об образе жизни понятий, обэтих двусмысленных, неустойчивых, безответственных существах; они вечно друг сдругом бранятся и всегда на ножах, а вечером, как ни в чём ни бывало, садятсяужинать за один стол. Они и выступают, так сказать, парами, сообща, каждыйженат на своей противоположности… Только Порядок что-то выскажет, как егоутверждение в тот же миг оспаривает Беспорядок – его неразлучный партнер» (14).Брехт иронизирует здесь по поводу одного из излюбленный приёмов всякогорационализма – навязывания сущему свой собственной ( в данном случаетриадической ) логики. Между тем профессор Гегель, смотря, как говорится, сосвой колокольни, был совершенно прав: коль скоро «абсолют проявляется так же,как живой, реальный и тем самым человеческий субъект, подобно тому, какчеловеческая и конечная субъективность, будучи духовной, оживотворяет в себе иреализует абсолютную субстанцию и истину, божественный дух»(15) - то их общаячеловекобожеская диалектика выступает как единственно возможная в этом мираонтология, антропология и теология сразу! Истина, таким образом, установлена,мировая история завершена.
Подводяитог сказанному здесь о таком величественном – а в лице Гегеля и универсальном- достижении европейского философского модерна, каким предстало перед изумленныммиром обожествленное самосознание Запада, приходится с сожалениемконстатировать, что к началу ХIХ века пути христианства и земного разума в Европеокончательно разошлись. Если Абсолют схвачен, опознан и ему указано место вопределенном углу тварного (пусть даже гениального и морально чистого) сознания– дальше ему в человеческой истории делать нечего. Без него люди разберутся!Именно это и заявили непосредственно после Гегеля – Фейербах, Маркс, Ницше идругие властители дум ХIХ – ХХ веков. Обычно их называют атеистами и иррационалистами.На самом деле эти «критически мыслящие» личности – лишь философские служителипобедившего на Западе нового «бога»: довлеющего себе homo rationales.
Падающегоподтолкни!
ФридрихНицше.
Намосталось сказать не так много о западной философии – она громко говорит сама засебя. Если попытаться ясно прочертить её генеральную линию после 30-х годов ХIХстолетия – эпохи торжества гегельянства, то позволительно указать напоследовательное снижение того образа человека, который так или иначеотождествлялся в Новой Европе с образом Божьим. У ренессансных духовидцев этобыла невыразимая в слове сверхчувственная интуиция, у эмпириков –гипостазированное восприятие, у рационалистов – логика. Что касаетсяпоследующих редукционистских (снижающих) шагов западного модерна, то начало имположил Л.Фейербах, прямо заявивший в своей «Сущности христианства» (1841), чтоне Бог сотворил человека, а человек – Бога. Собственно говоря, дляпобедительного постренессансного европейского сознания в этом не было ничегонового, особенно после Фихте и Гегеля – однако новизна Фейербаха заключалась в материалистическомпафосе философской антропологии, которую он предложил взамен антропологиитрансцендентальной (априорно-рационалистической). Согласно Фейербаху, феноменчеловека располагается вовсе не на границе двух миров – он целиком устроен вэтом, земном мире, он прочно стоит обеими ногами на твердой, хорошозакругленной земле. Но коль скоро это так, человеку необходимо – прежде чеммолиться или философствовать – есть, пить, одеваться, иметь крышу над головой.Такова была точка отсчета знаменитого исторического материализма К.Маркса – ещёодного ученика Гегеля, который перевернул наследие своего учителя (и вместе сним значительную часть европейской философии) с «головы на ноги». Проще говоря,марксизм во всеуслышание объявил, что человека отныне следует понимать не каксущество мыслящее, а прежде всего как существо практическое,материально-производительное. Чего стоит одно из характерных выражений К.Маркса: «производство людей людьми». Разумеется, учение Маркса-Энгельса несводится к вульгарному «экономическому детерминизму», в нём есть немало вдохновенныхи даже благородных страниц (особенно в Манифесте Коммунистической партии»,1848). Однако «коготок увяз – всей птичке пропасть»: философия, искусство,религия разоблачаются в марксизме как формы ложного сознания – какидеологические надстройки над соответствующим классовыми интересами(стремлениями). Иными словами, художник, философ, священник поняты здесь преждевсего как практически-ангажированные, материально-озабоченные агенты (homofaber), независимо от своей личной веры или неверия. Так или иначе, в лицеавтора «Капитала» западное человекобожество делает большой шаг вперед – всторону революционого осуществления искомой «диктатуры человека (16).