Мировая война, а затем революция сильно повлияли на положение и развитие науки в стране, в том числе и социологии. По итогам этого деформирующего процесса он написал общий очерк “Состояние русской социологии за 1918-1922 гг.”, в котором в лапидарной форме подчеркнул важность социологической науки для развороченной войной и революцией России, обобщая опыт личного участия, оценил ее исследовательские организации и преподавание в условиях коммунистической цензуры и идеологического контроля и проницательно предсказал ее неизбежный расцвет со временем [10, с.7-10]. Любопытно, что первая лекция, которую Сорокин прочитал в Берлине в 1922 г., став эмигрантом, так же была посвящена состоянию отечественной социологи.
В 1927 г., находясь уже в США и работая над книгой “Современные социологические теории”, Сорокин предложил американскому профессиональному журналу энергично написанную статью “Русская социология в двадцатом веке”, которая была переведена и появилась в европейских журналах [6]. Она нуждается в комментариях. Прежде всего, отметим, что Сорокин, как и многие другие интеллектуальные представители русского зарубежья оставался горячим патриотом своей страны, пропагандировал национальные научные достижения. Это чувствуется и в данной статье, тематически посвященной русской социологии целом в первую четверть 20 века, время ее наивысшего расцвета. В перечислении и оценке им школ и направлений русской социологии очень сильны его пристрастия, не даром самыми главными из них он считает школу Л. Петражицкого и бихевиоризм, к которому сам примыкал в эти годы. В теоретико-методологической ориентации русской социологии той поры принципиально новым и решающим он объявляет разрыв бихевиоризма с ценностными процедурами, которые по-своему признавали и использовали старые позитивисты (особенно субъективная школа) и неокантианцы. Опора на количественные процедуры должна была помочь социологии окончательно освободиться от метафизических проблем (часто псевдопроблем) и вывести из теории ее практическое применение, Однако в тексте обнаруживаются некоторые неточные суждения. Такова оценка неопозитивиста К. Тахтарева как социолога, стремящегося синтезировать формальную социологию Зиммеля с экономическим материализмом. Сорокин многие годы близко знал Тахтарева, оба работали на кафедре социологии Психоневрологического института, боготворили своих руководителей Е. Де Роберти и М. Ковалевского, позже стали профессорами Петроградского университета и сопредседателями социологического социологического общества имени М. Ковалевского. Тахтарев был назначен Ученым советом университета официальным оппонентом на докторском диспуте Сорокина и в целом поддержал его “Систему социологии”, ибо вместе с ее творцом считал, что подлинно научная “социология должна быть пронизана естественно-научным духом”, который может быть обеспечен только количественными методами исследования [11, c. 29, 55]. Как и его учитель М. Ковалевский, Тахтарев с большим сомнением относился к философско-методологическим притязаниям неокантианства. Так что необходимо специально оговорить этот момент, чтобы у читателей не осталось превратного представления о Тахтареве. Так же не ясно, почему Сорокин вынес упоминание работы А. Звоницкой в раздел - “другое направление”, ибо она под его руководством и в составе лаборатории “коллективной рефлексологии” усиленно занимались социологией на позициях бихевиоризма. Ему, руководителю этой исследовательской группы, это было известно лучше чем кому либо. Может быть, ему не хотелось своей публикацией создавать дополнительные трудности для тех, кто остался в России? Ныне приходится только гадать. Причем в том и другом случае Сорокин прекрасно знал фактическую сторону дела, если говорить о содержании работ отечественных социологов.
И последнее, что следует помнить современному читателю этой очень полезной статьи. Через десять лет после ее написания Сорокин начнет пересмотр своих теоретико-методологических позиций, критику крайностей бихевиоризма и неопозитивизма и сближение с тем, что называл в своей статье – “социальной философией”, обнимающей взгляды С. Франка, Н. Бердяева, Н. Карсавина, С. Булгакова и других. [6, c.17-18]. Он попытается соединить в целое сильные, на его взгляд, стороны позитивизма, антипозитивизма и неопозитивизма в своей “интегральной социологии”. Онтологический, гносеологический и методологический каркас его нового понимания общества, культуры и личности составляют ценности. Что касается бихевиоризма, то по мнению Сорокина, его принципы почти не применимы к ценностному миру человеческой жизни, они используются здесь софистически и под “штукатуркой бихевиористической терминологии скрывают свою интроспективную сущность”. Т. е. фактически это “псевдобихевиористическая социология” [2, c. 526-528]. Таким образом, оценки статьи 1927 г. кажутся преодоленными его собственной духовной эволюцией. Но так как Сорокин остается самой крупной, ключевой фигурой русской социологии XX века, то его даже старые оценки имеют собственную стоимость и важны для понимания ситуации в целом.
Когда с конца 50-х годов несколько ослабели тоталитарные удавки, и социологическая наука робко воскресла в нашей стране, у Сорокина вновь пробудился интерес к ее последующим шагам. Он начинает регулярно просматривать соответствующие публикации в журналах, прежде всего в “Вопросах философии”, знакомится с работами Г. М. Андреевой, И. С. Кона, Г. В. Осипова, Н. В. Новикова, B. C. Семенова и других, внимательно обдумывает западные труды по русской и советской социологии - Ю. Геккера, А. Симиренко, И. Роучека, М. Лазерсона (кстати, с последним он учился вместе еще в Санкт-Петербургском университете). Сорокин планирует написать большую работу о социологии в нашей стране за несколько десятилетий после его эмиграции. Но этот замысел, к сожалению, так и не был реализован, болезни помешали ему. До конца своих дней он живо интересовался “социологическими новостями” своей родины, радовался растущему интересу к собственным теориям, предлагал наводить мосты между социологиями разных стран.
Второй и самый обширный раздел его наследия по русской социологии включает материaл по наиболее ключевым персоналиям отечественной общественной мысли - социологам (М. Ковалевскому, Л. Петражицкому, П. Лаврову), и социальным философам (Н. Данилевскому, Н. Бердяеву, Л. Толстому, Ф. Достоевскому). В своих статьях Сорокин оценивал творчество той или иной фигуры по совокупности их многих работ и оценок, даваемых каждой в русской и зарубежной печати. Почти все из указанных выше лиц (кроме писателей) упоминались Сорокиным в его статье “Русская социология в XX веке”. Остановимся на некоторых. М. Ковалевский был одним из наиболее любимых университетских учителей Сорокина, манеру чтения лекций и организацию учебного процесса, которого Сорокин постоянно воспроизводил в своей преподавательской деятельности во многих известных университетах мира. Он посвятил своему учителю несколько публикаций, из которых особенно выделялась наиболее ценная в теоретико-методологическом отношении статья “Теория факторов М. М. Ковалевского”. В ней доказательно проводится мысль о принципиальном плюрализме Ковалевского, в объяснительную силу этого принципа Сорокин верил всю жизнь [12]. Другой университетский авторитет - Л. Петражицкий, был руководителем студенческого кружка, на котором ставились многие актуальные социологические проблемы. Сорокин постоянно принимал участие в заседаниях кружка, высоко ценил этот самодеятельный способ обучения социологии. Он читал доклады и после коллективного обсуждения их публиковал в научной печати. Многие теоретические идеи профессора Петражицкого восхищали Сорокина, он относился к их создателю с непоказным уважением. Сорокин во многом присоединяется к идеям Петражицкого о мотивационной и педагогической роли наказаний (кар) и права вообще в росте человеческой солидарности и социально полезного поведения в функционировании и эволюции принудительных, договорных и альтруистических социальных отношений. "Эмпирические затоны" в развитии наказаний, открытые Петражицким (колебание кар в зависимости от антагонизма и конфликтов в группе, падение подотчетности и т.п.) Сорокин горячо поддерживал и иллюстрировал в духе генетической социологии тех лет [13]. Ряд идей учителя неоднократно обнаруживается в более поздних работах Сорокина. После Февральской революции, когда Петражицкий решил перебраться в Варшаву, именно Сорокин, бывший в то время секретарем А. Керенского по проблемам науки, помог ему сделать это. Главная теоретическая двухтомная работа Петражицкого - “Теория права и государства в связи с теорией нравственности” была по инициативе Сорокина переведена и в несколько сокращенном варианте под названием “Право и мораль” издана в 1955 г. в CШA.