Лепехов С. Ю.
Пусть это будет и некоторым преувеличением, но все же есть основания утверждать, что еще ни одной из работ, заявленных как 'исследование буддийской философии', до сих пор не удавалось удерживаться строго в пределах таким образом обозначенной авторами темы - все они, так или иначе, неизбежно выходили за границы того, что принято считать собственно 'философией'. Проблема заключалась, конечно, не в авторах, а в особенностях самого предмета изучения.
Действительно, буддийская Дхарма плохо укладывается в рамки такого европейского понятия? как 'философское направление'. Возможно поэтому многим приступающим к ее исследованию привычней и надежней оставаться в области очерченной достаточно расплывчатым, но удобным определением - 'религиозное течение'. Удобным на первый взгляд.
При более близком знакомстве с предметом обнаруживается, что и такое привычное понятие, как 'религия', не объясняет специфики буддизма. Оно вообще мало что объясняет, но как раз в силу своей широты и неопределенности позволяет закрыть глаза на многие несообразности, несоответствия схемы и действительности (а при необходимости наиболее зияющие 'дыры' помогает 'замаскировать' с помощью словосочетаний типа 'религиозная философия' и т.п.).
К сожалению, при отсутствии других приходится довольствоваться теми понятиями, которые есть. За неимением одного подходящего приходится использовать все, имеющие хоть какую-то эвристическую ценность. Но, может быть, такая многоплановость, системная сложность объекта исследования в сочетании с его цельностью и нерасчленимостью даже в мысленном эксперименте указывает на необходимость изменения самого масштаба его рассмотрения? Если это предположение верно, то 'буддийская философия' лишь часть, причем нерасторжимая часть, того целого, которое называется 'buddhadharma, и поэтому не может изучаться отдельно от других его частей, и тогда становится понятно, почему В.Г.Лысенко свою работу 'Ранняя буддийская философия' начинает такой фразой: 'Данное исследование призвано служить введением не только в собственно философию буддизма, но и до некоторой степени в его религию, культуру и цивилизацию'[1]. Обратим внимание на последние слова и запомним. Представляется, что они появились здесь не случайно, хотя о буддийской цивилизации как таковой в работе, по сути дела, ничего не говорится. Но контекст, в котором буддийская цивилизация и культура упоминается в связи с буддийской философией, очевиден.
Во-первых, буддийская философия выступает здесь идейной основой, истоком буддийской цивилизации. А во-вторых, что на наш взгляд неизбежно из этого контекста следует - вне всей совокупности явлений, составляющих основное содержание буддийской культуры и цивилизации, буддийская философия не может быть адекватно 'прочитана' и понята. Хотя в книге так прямо не говорится, но всей логикой своих рассуждений автор подводит читателя к такому выводу.
Касаясь проблемы разграничения 'философии' и 'не-философии' и имея в виду не только буддизм, но и другие индийские школы, В.Г.Лысенко ссылается на необходимость учитывать 'гораздо более широкий контекст истории культуры, чем это принято в истории европейской философии'. И дело не только в том, что этот контекст может быть в большей или меньшей степени известен читателю. Как справедливо отмечает автор, знакомясь с философскими достижениями буддийской культуры и цивилизации, 'нельзя не задуматься об их месте в ней и о возможности рассматривать их по тем же законам, что и философскую мысль в контексте европейской культуры'[2]. На многих страницах книги доказывается и показывается, что эти контексты различаются.
Так, если для европейской философии основным мотивом были теоретические поиски высшей объективной Истины, то для буддизма проблема истины существовала главным образом как проблема достижения такого состояния сознания, в котором реальность открывается ему такой, 'как она есть' - yathabhutam. Истина, с точки зрения буддизма, не имеет самостоятельного значения 'вне ценности 'спасительного' преобразования психики человека'. Под 'Дхармой' В.Г.Лысенко подразумевает 'целостность всего буддийского пути спасения в единстве его 'энаниевых' и психотехнических аспектов', а под проповедью Будды - 'лишь одну из приуроченных к данному моменту форм его выражения'[3]. Философствование Будды никогда не стремилось к идеалу замкнутой системы идей, самодостаточной в пределах собственных посылок, а всегда приобретало формы, позволяющие учитывать теоретическую позицию оппонентов, 'перекликаясь' с философскими взглядами собеседников[4]. Здесь уместно вспомнить слова Дж.Мура о том, что 'поиски 'единства' и 'системы' за счет истины не являются ... задачей философии, хотя бы даже философы в действительности всегда стремились к этому'[5].
Действительно, достижение 'единства', которое в своем наиболее абстрактном виде может быть осмыслено как целостность и непрерывность символического пространства, является задачей не философии, а культуры в целом. Следовательно, как ни парадоксально это звучит - в определенных ситуациях приходится выбирать между 'истиной' и 'единством' или, в другом контексте, между 'философией' и 'культурой'. Буддисты с самого начала отдали предпочтение 'целостности' и 'единству' и поэтому буддийская Дхарма не укладывается в узкие рамки 'философии', но и этот, следует особо отметить, именно философский подход был определяющим в процессе формирования буддийской Дхармы, т.е. буддийской культуры и цивилизации, и, в этом смысле, буддизм, по-видимому, не имеет аналогов в мировой истории.
Что же тогда можно отнести к собственно буддийской философии? В.Г.Лысенко в качестве 'рабочей гипотезы' предлагает считать ею 'то, что Будда проповедовал прежде всего умным собеседникам, или интеллектуалам (vinnu puriso) в отличие от простых людей, йогов, ритуалистов, заядлых спорщиков и других категорий слушателей'[6].
Основания для такого разделения она находит в самом каноне, где в отношении некоторых рассуждений указывается, что они могут быть поняты только умными и учеными людьми. Более того, заметим, существуют даже и такие тексты, которые адресованы 'глупым'. Однако следует ли так уж доверчиво относиться ко всем подобным указаниям канонических текстов? Например, некоторые сутры Праджняпарамиты (учения, для восприятия которого, как известно, одного интеллектуализма было недостаточно) предназначалось, если следовать тексту буквально, специально 'тупым' и 'ленивым' (manda, mandotaha). Удивительно, что даже такой выдающийся буддолог как Э.Конзе принял все это за чистую монету, ведь ранее в этой же сутре ('Свалпакшаре') говорилось, что 'через получение этой Праджняпарамиты' сам Будда достиг 'Полного, Прямого и Совершенного Просветления' и благодаря ей же 'возникают все Будды'[7]. В сутре описывается передача Буддой Бодхисаттве Авалокитешваре 'Праджняпарамиты в Нескольких Словах' (т.е. 'Свалпакшары'). Буддисту легко представить Бодхисаттву Авалокитешвару в самих различных обликах - и одиннадцатиликим, и шестируким, но еще ни один буддист, я думаю, не считал его глупым и ленивым. Абсурдность подобного предположения в отношении Будды Шаньямуни просто вопиюща. Это-то как раз и используется в тексте сутры. Так что иной раз бывает не просто разобраться - кто 'интеллектуал', 'кто 'йог', кто 'простой человек'. Ясно, что в этой сутре парадоксальным образом (в 'нескольких словах') показано единство и целостность всего Учения, всей Дхармы как изложенной в пространных и сложных рассуждениях, так и 'свернутой' в короткую мантру. Здесь также изложена идея 'равности' всех живых существ перед лицом Дхармы по всем критериям, в том числе и по такому традиционно 'трудному' для любой религиозной психологии и сотериологии, как умственные и душевные способности (вспомним до сих пор неразрешенную классическую герменевтическую проблему объяснения смысла евангельского выражения 'нищие духом'). Под 'несколькими словами' можно понимать как мантру этой сутры, так и весь ее текст, построенный в обычной для жанра сутр форме диалога. 'Несколько слов этого диалога и в не меньшей степени контекст, в котором они произносятся, отсылают к невообразимому количеству значений, утверждая наличие общего для всех смыслового пространства. Собственно, сутра сама по себе и служит парадоксальным определением такого единства и одновременно единства сознания и психических способностей всех людей. Отсюда можно вывести множество тождеств, в том числе тождество дхармического и социально-культурного пространства, которое является одним из идеологических оснований всей буддийской цивилизации.
Можно ли считать это философией? Для самих буддистов, конечно, этот вопрос не имел какого-либо значения. Но нас, в данном случае, интересует: насколько применим на практике предложенный в книге критерий для определения 'философичности' буддийского текста. По замыслу автора он должен различать те разделы канона, которые обращены к 'простым людям', укрепляя в них веру (sraddha) в Будду, Дхарму и Сангху[8], к йогам - служа для них 'методическим' руководством для достижения 'трансовых состояний' (dhyana), и, наконец, к 'интеллектуалам' - вот эти-то тексты и предлагается считать 'Философией', хотя и с оговоркой, что данный критерий 'является, строго говоря, чисто условным, чисто операциональным и не претендующим на окончательное решение вопроса о природе раннебуддийской философии'[9].
Не уверен, что временные параметры здесь имеют такое уж принципиальное значение, но , по крайней мере, для буддийской философии более позднего периода, чем рассматриваемый в книге, предложенный критерий явно не годится.
Взять хотя бы 'Махаяна-шраддхотпада-шастру' - фундаментальнейший философский текст китайской и всей дальневосточной традиции. Само название ('Трактат о пробуждении веры в Махаяну') вроде бы уже говорит само за себя, к тому же и адресован он в том числе и 'простым людям'[10], но под рубрику популярной литературы для малообразованных, конечно, не подпадает, к тому же в индо-буддийской традиции никогда не существовало такого полярного 'разведения' понятий 'вера' и 'значение', как в христианской. Что же касается второй категории текстов, посвященных так называемой 'Логической психотехнике', то как раз в них, как правило, встречаются очень важные для буддизма философские рассуждения. В действительности же все эти достаточно условные типы чаще всего бывают объединены в одном тексте таким образом, что разъединить их без 'насилия' над источником и без ущерба для понимания невозможно.