Смекни!
smekni.com

Dasein как категория немецкой философии (стр. 1 из 6)

Слово das Dasein (одно из ключевых слов (понятий? терминов?) философии М. Хайдеггера, может быть, и в самом деле ключ к ней. Оно именует бытие человека. С первых страниц "Бытия и времени" Хайдеггер несколько раз специально оговаривает, что словом этим называется сущее, "которое мы сами всегда суть". Немецкое Dasein занимает место латинского existentia (при том, что существует и соответствующая немецкая калька).

Кант

В словоупотреблении классической немецкой философии Dasein открывается совершенно иной стороной. Смысл лирически переживаемого человеческого бытия, который мы передавали русским словом бытиё, полностью исчезает. Для классической философии (метафизики, онтологии или гносеологии, не важно) значим другой - и для немецкой речи даже более обиходный - семантический вектор: действительное существование чего-либо, наличное бытие... Все эти речевые неопределенности философия делает своими проблемами. Разумеется, она мыслит не просто в словах, но прежде всего в своих профессиональных понятиях, имеющих длительную, насыщенную драматическими событиями историю, которую нечего и думать здесь разбирать.

Мы должны лишь напомнить несколько общих метафизических мест. А именно, немецкое Dasein занимает место латинского existentia (при том, что существует и соответствующая немецкая калька). Например, в одном из школьных текстов И. Канта (из 'Лекции о философской энциклопедии') читаем: 'Только философия может достигнуть высокой степени законодательницы человеческого разума. В качестве таковой она есть учительница мудрости и по рангу выше всех человеческих познаний. Но существует (existiert) ли она уже согласно этой идее? Сколь мало на самом деле существует (existiert) истинный христианин, столь мало существует (hat... ein Dasein) и философ в этом смысле'. Старое схоластическое различение сущности (essentia) и существования (existentia) в метафизике XVII века приобрело, вообще говоря, иной, чем в схоластике, смысл. Речь теперь идет о различении идеального определения сущности, содержащего только возможность существования (непротиворечивость), и реального или актуального существования, прямо не выводимого из сущности, требующего дополнительных (достаточных) оснований и условий. Вот и здесь Кант хочет сказать, что из одной только идеи (сущности-возможности) философии никак не следует существования истинного, отвечающего этой идее философа.

В системе же самого Канта Dasein, понятое как существование, есть категория модальности, соответствующая ассерторическим (экзистенциальным: утверждающим или отрицающим существование) суждениям. Она определяет существование в отличие от возможности (проблематического суждения) и необходимости (аподиктического, доказательного суждения), с одной стороны, и в противоположность несуществованию, с другой. Хотя модальность характеризует суждения, следовательно, относится к деятельности рассудка, тем не менее Кант в специальном примечании оговаривает, что ассерторические суждения суть функции способности суждения.

Способность увидеть в данном случае (casus) проявление (осуществление, присутствие) общего закона (или распознать в индивидуальном воплощение понятия, идеи) - это, по Канту, особая способность, сродни художественному вкусу. Способность усмотреть в вещи присутствие идеи требует особого ума, принципиально отличного как от умения рассуждать по формальным правилам, так и от умения 'выводить' вещи умозрением метафизической системы. Можно быть одаренным таким умом, можно развить его, упражняясь, но нельзя научиться ему по правилам.

Судить о существовании или несуществовании дело, стало быть, вовсе не чувств и не здравого смысла. Каждый, вроде бы, знает, что существует, а что -нет, тем не менее, судить об этом, как ни странно, дано далеко не всякому, для этого даже требуется особая способность - особая зоркость, проницательность, сообразительность, - особый ум. Так, не имея идеи философии, мы вообще не отличали бы философов от ученых, скажем, или проповедников, от мистиков или литераторов (что часто и происходит), но и войдя в суть философского дела, распознать философа, соответствующего идее философии, далеко не просто.

Если судить о существовании - дело ума, идея существования (что, собственно, мы имеем в виду, говоря о существовании?) определяется двумя смысловыми векторами: вектор к понятию, к смыслу, к определению 'что' существует, и вектор к... самому существованию 'что' как 'это', его присутствию здесь, наличию (Dasein). Эта двувекторность и определяет смысл существования как опыта.

Dasein-существование занимает у Канта среднее положение между возможностью, заключенной в простом понятии рассудка, и необходимостью, заключенной в предполагаемой метафизически законченной системе разума. Dasein-существование есть категория, т.е. общее понятие, отвечающее синтетической функции способности суждения. Посредством этой способности, как мы говорили, данный (da-seiende) случай подводиться под общее правило или понятие. С одной стороны, общее понятие, заключающее в себе только возможность, возводится способностью суждения в существование, и это возведение значимо для понятия, для утверждения его понимающей силы, возможности быть отнесенным к существующему предмету. С другой, существующая единичность (случай) подводится под общее понятие (закон), но не выводится логически как необходимое следствие метафизической системы понятий (из некоего умопостижимого бытия).

Только там, где 'материя' чувств связывается, определяется, образуется в предмет возможного понятия (для Канта - возможного познания), а формальная 'материя' понятий (логически возможного) чувственно схематизируется так, что может быть применена к предмету в опыте, - только там можно говорить о чем-то существующем. Существовать в строгом смысле слова, существовать в соответствии с определенной идеей, значит для Канта существовать в качестве доступного опыту предмета научного познания. С одной стороны, можно говорить о чем-то существующем, поскольку неопределенная материя чувств складывается (синтезируется) в предмет познания. С другой, - теоретические понятия сразу же должны нести в себе след существования, чтобы применяться (и испытываться) на опыте.

Промежуточное положение существования в системе категорий подсказывает, что теоретический рассудок надеется решить загадку существования в завершенном знании мира, в мире как мире знания (где, как говорил Спиноза, 'порядок и связь идей те же самые, что порядок и связь вещей'), - в мире метафизического разума, содержащего идеи предметностей (история, природа, пространство, жизнь, человек, язык...) и саму идею бытия (общая онтология). Открытие Канта состоит в уяснении и в доказательстве (своего рода) того, что сам метафизический разум (а не 'агностик' Кант) иначе думает о мире (со всеми его 'регионами'), о душе, Боге и бытии, чем полагает в своих расчетах и метафизических проектах рискнувший на них теоретик (рассудок). Метафизические иллюзии можно питать только в потемках рассудка. Для разума же существующее (каждое) - во всегда уже присутствующей в нем полноте его бытия (что ведь и значит, что оно существует) - остается бесконечной проблемой, предметом метафизического (онтологического) спора разума с самим собой. Этот спор развертывается как спор о смысле бытия существующего. Существование в смысле существования предмета познания не исчерпывает смысл бытия вещи. Существующая вещь содержит в себе себя, не сводимую к существованию ее в качестве предмета познания. Каждая вещь есть вещь в себе.

Только теперь и может быть поставлен вопрос: а в каком же еще качестве, в каком же другом смысле допустимо говорить о существовании, о бытии.

Здесь открывается распутье. Если вместе с классической философией мы будем считать, что смысл бытия раскрывается в мыслимом определенным образом универсуме мира и, стало быть, внутренне связан с определенностью этого образа мысли, с логикой мысли, т. е. с идеей разума, со смыслом разумения, то встанет вопрос о возможности другого - нежели познание - определения мыслящего внимания к вещам, иного - нежели объективность и научность - определения истинности, иного смысла разума, иного его самоопределения. И дальнейший вопрос - возможного соотношения этих смыслов и самоопределений разума в развертывании начатого Кантом спора разума с самим собой.

Если же вместе с классической философией Нового времени, традиционно определявшей себя как наукоучение, считать определение разума как разума научного познания единственным (определением самого чистого разума), то открытие Канта мы поймем так: чтобы мыслить сущее в самом его бытии (а не как предмет познания), нужно открыть совершенно иное мышление, не стремящееся развернуться в систему разума, не рассматривающее возможную логику понятий бытия, а находящееся с самим бытием сущего в более близких (чем познание), более, так сказать, интимных отношениях, понять мышление как прямую посвященность в бытие, понимание в бытии.

Интересно, что второй путь испытывался и самим Кантом (следы, оставленные им на этом пути, весьма заметны в первом издании 'Критики чистого разума', но сохранились и во втором). Речь идет о той синтетической деятельности нашего духа, благодаря которой нам вообще дается нечто существующее, поскольку оно не может быть выведено из понятий. Эту таинственную способность человеческого духа иметь (распознать) существующий предмет путем схватывания его бывшего и предвосхищения его будущего в единстве настоящего существования Кант называет способностью воображения. Во втором издании 'Критики' Кант ставит эту способность в зависимость от синтезирующей деятельности рассудка, но в первом издании рассматривает саму по себе, как таинственную работу души. Именно эту способность воображения, причем взятую в варианте первого издания, и полагает в основание своего разбора кантовской философии Хайдеггер в книге 'Кант и проблема метафизики', написанной сразу после 'Бытия и времени'.