Далекий, идущий от античности образ: вечность - дитя, играющее в шашки, царство ребенка. Мысль С.М.Волконского обретает постепенно законченную, завершенную форму: ритмические закономерности, обнаруженные им в сценическом действии - всего лишь проявление общей количественной организации бытия, Вселенная поистине построена на числе. Именно эта гениальная идея пифагорейцев, хотя и смешанная ими с фантастикой мифологии, должна быть положена в основу философского понимания реальности. Бытие Божие вызывает у скептиков сомнение, оно является предметом дискуссий. Но можно ли поставить под вопрос существование природы? "Время и пространство и все заключимое в них, - приводит С.М.Волконский слова одного китайского мудреца, - вот все, что именуется природой". И все живущие на этой земле не могут освободиться, отрешиться от пространства и времени, а, следовательно, от числа.
Материалом всякого числа выступает единица, соединение двух единиц дает два, от двух - движение к трем; так конструируется действительность, существование пространственное и умственное. Число делает бытие возможным, зримым, определенным, а ему противостоит "беспредельное", "бесконечное", "безвременное". "Одно из труднейших для понимания слов, - считает С.М.Волконский, - слово "бесчисленный", т. е. "такой, который не имеет числа". Это превосходит мое земное понимание больше даже, нежели отсутствие пределов и концов! Без числа! На числе построена Вселенная. "Отними у предмета число, - сказал Блаженный Августин, - останется прах". Вселенная тоже "предмет", и выйти мыслью из власти этого "предмета" свыше наших сил. Такое существование вне условий не укладывается в разум. Во всей известной мне поэзии знаю лишь строки Тютчева, где существование мыслится в наибольшей возможности отрешения от условий пространства, времени и тяжести - они съедены светом:
Душа хотела б быть звездой, Но не тогда, как с неба полуночи Сии светила, как живые очи, Глядят на сонный мир земной, - Но днем, когда, сокрытые как дымом Палящих солнечных лучей, Они, как божества, горят светлей В эфире чистом и незримом.
Здесь вся материальность существования съедена светом: пределы в свете тонут, и предельность светом поглощается. В земных условиях существования свет, конечно, больше всего дает ощущение отсутствия пределов и ближе всего подводит к беспредельности" .
С.М.Волконский часто обращается в развитии философской темы к поэтическим образам, и они, органично включаясь в ткань рассуждения, придают его мысли объемность и яркость. В то же время художественный опыт князя позволяет ему открыть в традиционных философских вопросах новые аспекты и поставить новые проблемы. Рассматривая пространственно-временную структуру бытия, он обращает внимание на то, что "из всех творений человека музыка больше всего способна выносить за пределы. Развиваясь в одном только времени, она упраздняет пространство: вместо двух категорий, в которых мы живем, только одна. И упразднена та категория, что больше всех пределами грешит. Вместо трех измерений, в которых мы живем, только одно - длина; когда мы в музыке пребываем, для нас не существует "где?", ни "откуда?", ни "куда?": музыка есть торжествующее "нигде". Но и единственное музыкальное измерение - длина - развивается не в пространстве, а во времени. Не отвечая на вопрос "когда?", отметая понятие "никогда", музыка есть торжествующее "всегда". Нигде и всегда".
Среди достижений философской мысли С.М.Волконского - осмысление проблемы реальности как перехода от максимальной полноты существования к небытию, к ничто. В книге "Быт и бытие" он виртуозно доказывает, что тайна этого перехода содержится в тени, которая не может считаться повторением жизни, ибо она есть особый, новый вид существования, позволяющий осознать мимолетность, легкость, зыбкость "границы бытия". "''Ни тени'', - утверждает философ, - последняя степень несуществования; тень - последняя плотность на пороге бесплотности, и когда нет "ни тени", то, значит, нет ничего. Понятно - тень есть подтверждение, подтверждение существования, и только сама тень не бросает тени, хотя и существует" .
Мышление С.М.Волконского существенно укоренено в предметности, оно онтологично по своему характеру, так что даже знаменитое открытие новоевропейской философии - максима Декарта "Мыслю, следовательно, существую" приобретает у князя интересное превращение. Познание уступает место бытию, а положение "cogito, ergo sum" трансформируется в иной принцип: "non cogito, ergo sum". Действительность для своего существования не нуждается в мысли, а человеческое бытие не сводимо к бытию мысли.
Одним из самых важных экзистенциальных вопросов, волновавших мыслителя, стал вопрос о родине. В поворотные моменты своей жизни человек ощущает всю значимость того места, где он родился; оно только на первый взгляд может казаться случайным, но на самом деле делает нас сопричастным бытию. "Родина! - пишет С.М.Волконский. - Какое сложное понятие и, несмотря на сложность свою, какое сейчас неуловимое. Мы любим родину, - кто же не любит родины своей? Но что мы любим? Что? То, что было? То, что есть? Нет. То, что будет? Мы не знаем. Страну нашу? Где она? Клочки одни. Народ наш? Где его лицо? За темнотой лица не видать. Думы нашей земли? В чем они выражаются? Голос нашей земли? Где он звучит?". Если все, что связывается в нашем сознании с родиной, разрушено, растоптано, осквернено, как может жить человек без своих корней?
Князь С.М.Волконский отвергает космополитическую всеядность. Человека без родины быть не может, полагает он, и потому его решение проблемы совершенно иное - он развивает представление об особой духовной природе родины: "Она будет не реальна, но она будет сильна в своей метафизичности; она не будет вне нас. Но тем сильнее будет в нас; она лишится узости земных границ и получит беспредельность личного сознания. И если, отрешаясь от земных условий, от привязанности к месту, мы в творческой памяти воссоздадим то, чего нет; если в тех горних высях, куда укрылся наш дух, сознанье наше подернется влагой бесполезных сожалений, мы скажем вместе с поэтом:
"Нет у нас родины, нет нам изгнания" -
и на ровной поверхности когда-то возмущенно клокочущей души ощутим великое равновесие опрокинутого отражения" . Таков подлинный философский смысл того, что у нас никому не отнять.
Изгнанниками же можно стать и в собственной стране. Два из них встретились в 1920 году в Москве: Марина Цветаева, познакомившаяся с кн. С.М.Волконским в один из трагических периодов своей жизни, нашла в нем своего духовного наставника. Он, потерявший в революции все, вынужденный бежать из любимой Павловки, бедствовавший, перебивавшийся лекциями в студиях Художественного театра, рабочих кружках, в Пролеткульте, сохранил благородство и подлинное достоинство, как и в том далеком 1901 году, когда в результате конфликта с царским двором спокойно покинул директорский пост. Он всегда гордился своим дедом - декабристом С.Г.Волконским, сосланным самодержцем в Сибирь. Этот "прямой хребет деда и внука" восхищал Цветаеву. Своему учителю посвятила она цикл стихов "Ученик" - а так ли много строк великих поэтов посвящено философам! Цветаевское слово столь целостно, что, кажется, его нельзя сократить :
Быть мальчиком твоим светлоголовым, - О, через века! - За пыльным пурпуром твоим брести в суровом Плаще ученика. Улавливать сквозь всю людскую гущу Твой вздох животворящ - Душой, дыханием твоим живущей, Как дуновеньем - плащ. Победоноснее царя Давида Чернь раздвигать плечом. От всех обид, от всей земной обиды Служить тебе плащом. Быть между спящими учениками Тем, кто во сне - не спит. При первом чернью занесенном камне Уже не плащ - а щит! (О, этот стих не самовольно прерван! Нож чересчур остер!) ...И - дерзновенно улыбнувшись - первым Взойти на твой костер.
В самом конце 1921 года князь С.М.Волконский навсегда покинул Россию. В зарубежье он завершил и издал свой труд "Быт и бытие. Из прошлого, настоящего, вечного" - книгу, которая обязательно должна вернуться на родину.