Смиренья защита сработана наспех,
И слышно дыхание властной метели
В причудливых кеннингах саг скандинавских,
В улыбчивой логике Макиавелли.
Та вьюга страницы взовьет в круговерти,
Мятежная, будет играть именами,
Подвластна не времени, даже не смерти,
Но только судьбе, что начертана нами.
...Если вы сохранили живые глаза и чуткий слух - ...попытайтесь довериться себе. Что за беда, что вы не добудете общеобязательных суждений и увидите в баранах баранов? Это шаг вперед может быть. Вы разучитесь смотреть вместе со всеми, но научитесь видеть там, где еще никто не видел, и не размышлять, а заклинать, вызывать чуждыми для всех словами невиданную красоту и великие силы. Действительная мысль может быть только мыслью собственной.
Через несколько лет закончится наше тысячелетие и исполнится две тысячи лет практически безоговорочного владения христианства над европейским миром. За это время произошло много разнообразных событий, разных по качеству и их оценке: от сожжения Александрийской библиотеки и многочисленных деяний инквизиции по очистке Европы от ведьм до сохранения науки в очагах, поддерживаемых наследниками Игнация Лойолы, в очагах культуры - иезуитских колледжах; от уничтожения "идолов"- могущих быть бессмертными творений Фидия и других античных мастеров до созданий шедевров живописи, музыки, архитектуры (Рублев, Грек, Бах и т.д.); от подавления любого проявления свободы, начиная с IV века нашей эры (последним оплотом которой был император Юлиан-Философ, прозванный христианами Юлианом-Отступником), причем любой свободы, включая свободу любви (история с кастрацией выдающегося философа и человека - Пьера Абеляра - достаточно хорошо иллюстирует это) до, на пороге падения гибельных средневековых оков возведенного в ранг высшей добродетели невежества, импульса великим мастерам Возрождения - Леонардо да Винчи, Рафаэлю, Тициану...
В любом случае влияние христианства на жизнь Европы, а впоследствие и других континентов за эти две тысячи лет было неоднозначным и будет преувеличением сказать, что оно достаточно хорошо изучено, тем паче, что необходимо учитывать: в изучении такого предмета равно неприемлемы позиции как безоговорочного принятия христианства, что присуще его апологетам и в прошлом, и в настоящем, так и безоговорочное отрицание любого положительного воздействия, чем грешила последние 70 лет советская наука.
Однако еще менее, по достаточно объективным причинам, изучено то, что могло противостоять и противостояло христианству две тысячи лет.
Противостоявшие христианству: спектр антихристианских учений
Не бойтесь тюpьмы, не бойтесь сумы,
Не бойтесь моpа и глада,
А бойтесь единственно только того,
Кто скажет:"Я знаю, как надо!
Гоните его! Не веpьте ему!
Он вpет! Он не знает, как надо!
Нелепо было бы предположить, что противодействия не было.
"...Порыв к бунту коренится одновременно и в решительном протесте против любого вмешательства, которое воспринимается как просто нестерпимое и в ... убежденности бунтаря в своей доброй воле... Бунт не происходит, если нет такого чувства правоты, вот почему взбунтовавшийся говорит разом "да" и "нет". Вместе с упомянутой границей (за которой лежит область суверенных прав, ставящих преграду всякому на них посягательству) он утверждает все то, что... чувствует в себе самом и хочет сберечь.
Он упрямо доказывает, что в нем есть нечто "стоящее, которое нуждается в защите. Режиму, угнетающему индивидуальность он противопоставляет своего рода право терпеть угнетение только до того примера, какой он сам устанавливает.
Вместе с отталкиванием чужеродного в любом бунте происходит полное и непроизвольное отождествление человека с определенной стороной его собственного существа. Здесь скрытым образом вступает в игру ценностное суждение, и притом столь спонтанное, что оно помогает бунтарю выстоять среди опасностей. Но как только угнетаемый заговорит, пусть даже произнося "нет", это значит, что он хочет и судит. Бунтарь делает крутой поворот. Он шел, подгоняемый кнутом хозяина. А теперь встает перед ним лицом к лицу...
Потеряв терпение, он теперь нетерпеливо начинает отвергать все, с чем мирился раньше, ниспровергая унизительный порядок, навязанный ему господином, раб вместе с тем отвергает рабство как таковое... То, что было раньше упорным сопротивлением человека, становится всем человеком... Живший дотоле ежедневными компромиссами, раб в один миг впадает в непримиримость... Сознание рождается у него вместе с бунтом."
К неприемлющим христианство концепциям относились как иные мировые религии (в той или иной мере: иудаизм, магометанство), так и разнообразное язычество (греко-римское, славянское, скандинавское, зороастризм, митраизм и др.), и концепции, возникшие уже после возникновения христианства как целостной системы на основе противления таковой.
Да и в самом христианстве даже те, кто не ставил под сомнение полной правомерности такового, осмеливались высказывать весьма дерзкие рассуждения, особливо когда речь шла о свободе воли:
"Я знаю, сколь часто утверждалось раньше и утверждается ныне, что всем в мире правят Судьба и Бог; люди же с их разумением ничего не определяют и даже ничему не могут противостоять; отсюда делается вывод, что незачем утруждать себя заботами, а лучше примириться со своим жребием...
И, однако, ради того, чтобы не утратить свободу воли, я предположу, что, может быть, судьба распоряжается лишь половиной всех наших дел, другую же половину, или около того, она предоставляет самим людям. Я уподобил бы судьбу бурной реке, которая, разбушевавшись, затопляет берега, валит деревья, крушит жилища, вымывает и намывает землю: все бегут от нее прочь, все отступают перед ее напором, но хотя бы и так, - разве это мешает людям принять меры предосторожности в спокойное время, то есть возвести заграждения и плотины так, чтобы выйдя из берегов, река либо устремилась в каналы, либо остановила свой безудержный и опасный бег?
То же и судьба: она являет свое всесилие там, где препятствием ей не служит доблесть, и устремляет свой напор туда, где не встречает возведенных против нее заграждений... Этим, я полагаю, сказано достаточно о противостоянии судьбе вообще.
Что же касается, в частности, государей, то нам приходится видеть, как некоторые из них, еще вчера благоденствующие, сегодня лишаются власти, хотя, как кажется не изменился ни весь склад их характера, ни какое-либо отдельное свойство. Объясняется это, я полагаю, именно тем, что если государь всецело полагается на судьбу, он не сможет выстоять против ее удара. Я думаю также, что сохраняют благополучие те, чей образ действий отвечает особенностям времени. И утрачивают благополучие те, чей образ действий не отвечает своему времени."
Так писал о свободе воли ни в коей мере не возражавший против христианства блестящий теоретик политики Никколло Макиавелли.
Именно тогда, когда "безверие было немыслимо, а инаковерие жестоко каралось вплоть до изощренных пыток и максимально мучительного уничтожения) (А.Чанышев с.6) и возникло в свою очередь как система антихристианство, под какими бы именами оно позже не выступало (сатанизм, люциферизм, и т.д.). Отличались его ветви примерно настолько же, насколько ветви христианской религии (православие, католицизм, лютеранство и т.д.).
Ценность как историческая, так и культурологическая, этих учений несомненна. Без этого нельзя представить себе даже относительно полную картину европейского мира, так нельзя представить историю СССР без диссидентства (не зря же "диссидент" в переводе с латыни означает "еретик"). То есть представить, конечно,можно. К неполным (чтобы не употреблять менее корректные и более жесткие слова) картинам мы привычны, но с позиций высшей честности - научной честности - не стоит допускать намеренных искажений.
Данная работа рассматривает лишь небольшую часть учения, являющегося в свою очередь составной частью достаточно значительного и практически все время подавляемого антихристианства как учения несогласных с верой, предписываемой христианством.
"Религиозная теология - не философия. В ней отсутствует главное в философии - как именно мыслительного мировоззрения: полная свобода мысли, антидогматизм, антиавторитаризм. В религиозной теологии мировоззренческая мысль скована цепями догматики, авторитетом священного писания", которое имеет якобы сверхъестественное проихождение, будучи письменной фиксацией истин, открытых через избранных для этого немногих людей всем остальным людям, богом, богооткровением.
Все это, конечно, весьма далеко от философии как свободного, исходящего лишь из собственной проблематики мышления о мире и о человеке... И в философии бывает теология, так, о боге размышляли и Ксенофан, и Платон, и Аристотель, и Зенон-стоик, и Эпикур, и Цицерон, и Плотин, но тогда, когда философы размышляли о боге, они размышляли о нем свободно, не будучи скованы никакими догматами, принимаемыми на слепую веру, как это имеет место во всякой религии, отдающей приоритет вере перед знанием. Философия же, если это действительно философия, а не ее эрзац и видимость, ничего на веру не принимает.
Эта философия (имеется ввиду греко-римская в период возникновения христианства - Т.Л.) умерла не столько сама, сколько была убита. А точнее говоря, ей помогли умереть...
В Средние века развитие философской мысли фактически прервалось... Ведь в Средние века философия была лишь служанской теологии, этого философо-подобного религиозного мировоззрения, сутью которого по прежнему оставалась религиозная мифология, принимаемая на веру, воспитываемая у человека с самого раннего детства... Это, конечно, невозможно в философии. Как бы философы ни расходились в своем мировоззрении, они не причиняли явного вреда друг другу, не истязали кого-либо с целью навязать свои взгляды... Нетерпимость к инакомыслию - та лакмусовая бумажка, по которой можно судить, что та или иная философия внутренне, как бы она сама ни выдавала себя за философию, переродилась..."